The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впечатлительность Горбачева проявилась и в экономике. Из своих поездок за пределы Советского Союза до вступления в должность руководителя он знал, что "люди там ... ...жили лучше, чем в нашей стране". Казалось, что "наши престарелые руководители не особенно переживают по поводу нашего бесспорно более низкого уровня жизни, неудовлетворительного образа жизни, отставания в области передовых технологий". Но у него не было четкого представления о том, что с этим делать. Поэтому госсекретарь Шульц, бывший профессор экономики в Стэнфорде, взял на себя труд просветить нового советского лидера.
Шульц начал с того, что еще в 1985 году читал Горбачеву лекцию о невозможности процветания закрытого общества: "Люди должны иметь свободу самовыражения, передвигаться, эмигрировать и путешествовать, если они этого хотят. . . . Иначе они не смогут воспользоваться имеющимися возможностями. Советская экономика должна быть радикально изменена, чтобы адаптироваться к новой эпохе". "Вам следует возглавить плановый отдел здесь, в Москве, - шутил Горбачев, - потому что у вас больше идей, чем у них". В какой-то мере Шульц так и поступил. В течение следующих нескольких лет он использовал свои поездки в этот город для проведения семинаров для Горбачева и его советников, даже привозил в Кремль круговые диаграммы, чтобы проиллюстрировать свои доводы о том, что до тех пор, пока Советский Союз сохраняет командную экономику, он будет все больше и больше отставать от остального развитого мира.
Горбачев оказался на удивление восприимчивым. Он повторил некоторые мысли Шульца в своей книге "Перестройка", вышедшей в 1987 г.: "Как может экономика идти вперед, - спрашивал он, - если создавать льготные условия для отсталых предприятий и наказывать передовые?" Когда в мае 1988 г. Рейган посетил Советский Союз, Горбачев организовал для него лекцию в Московском государственном университете о достоинствах рыночного капитализма. Выступая под огромным бюстом Ленина, президент говорил о компьютерных чипах, рок-звездах, кино и "неодолимой силе безоружной правды". Студенты аплодировали ему стоя.Вскоре Горбачев повторял полученные знания преемнику Рейгана Джорджу Бушу: "Хотим мы этого или нет, но нам придется иметь дело с единой, интегрированной европейской экономикой. . . . Хотим мы этого или нет, но Япония - еще один центр мировой политики. . . . Китай... - это [еще одна] огромная реальность. . . . Все это, повторяю, огромные события, характерные для перегруппировки сил в мире".
Однако в основном это была риторика: Горбачев никогда не хотел переходить к рыночной экономике напрямую, как это сделал Дэн Сяопин. В конце 1988 г. он напомнил членам Политбюро, что Франклин Д. Рузвельт спас американский капитализм, "заимствовав социалистические идеи планирования, государственного регулирования и ... принцип большей социальной справедливости". ...принцип большей социальной справедливости". Подразумевалось, что Горбачев может спасти социализм, заимствуя идеи капитализма, но как именно - оставалось неясным. "Повторяющиеся заклинания о "социалистических ценностях" и "очищенных идеях Октября", - заметил Черняев несколько месяцев спустя, - вызывают у знающих слушателей ироническую реакцию. . . . [Они чувствуют, что за ними ничего нет". После распада Советского Союза Горбачев признал свой провал. "Ахиллесовой пятой" социализма была неспособность увязать социалистическую цель с обеспечением стимулов для эффективного труда и поощрением инициативы личности. На практике стало ясно, что лучше всего такие стимулы обеспечивает рынок".
Однако был один урок, который Рейган и его советники пытались преподать Горбачеву, но который ему не пришлось усваивать: он касался сложности поддержания непопулярной, чрезмерно разросшейся и устаревшей империи. Начиная с последнего года правления Картера, США оказывали тайную, а иногда и открытую поддержку силам, сопротивляющимся советскому влиянию в Восточной Европе, Афганистане, Центральной Америке и других странах. К 1985 г. в Вашингтоне заговорили о "доктрине Рейгана": кампании по обращению сил национализма против Советского Союза, доказывая, что после "доктрины Брежнева" он превратился в последнюю великую империалистическую державу. С появлением Горбачева появилась возможность убедить самого кремлевского лидера в том, что "империя зла" проиграла, и в течение нескольких последующих лет Рейган пытался это сделать. Его методы включали тихие уговоры, постоянную помощь антисоветским движениям сопротивления и, как всегда, драматические речи: самая сенсационная из них прозвучала у Бранденбургских ворот в Западном Берлине 12 июня 1987 г., когда президент, вопреки рекомендациям Госдепартамента, потребовал: "Господин Горбачев, снесите эту стену!".
На этот раз рейгановский спектакль не удался: реакция Москвы оказалась неожиданно сдержанной. Несмотря на этот вызов самому заметному символу советской власти в Европе, планирование Договора о ядерных силах средней дальности и Вашингтонского саммита в том же году продолжалось. Причина, как теперь ясно, заключалась в том, что "доктрина Брежнева" умерла, когда шестью годами ранее Политбюро приняло решение не вторгаться в Польшу. С этого момента для сохранения контроля над Восточной Европой кремлевские лидеры полагались на угрозы применения силы, но знали, что на самом деле применить силу они не могут. Горбачев знал об этом и даже пытался в 1985 году дать понять своим союзникам по Варшавскому договору, что они предоставлены сами себе: "У меня было ощущение, что они не воспринимают это всерьез". Поэтому он начал открыто заявлять об этом.
Подавлять, принуждать, подкупать, ломать, взрывать, - писал он в своей книге "Перестройка", - можно всегда, но только на определенный срок. С точки зрения долгосрочной, большой политики никто не сможет подчинить себе других. . . . Пусть каждый сделает свой выбор, и пусть мы все будем уважать этот выбор".Вскоре последовало решение о выводе советских войск из Афганистана и сокращении поддержки марксистских режимов в других странах "третьего мира". А вот с Восточной Европой дело обстояло иначе: как в Вашингтоне, так и в европейских столицах по обе стороны "холодной войны" преобладало мнение, что СССР никогда добровольно не откажется от своей сферы влияния в этой стране.
