Мария Кюри - Ева Кюри

Около шести часов вечера Мари спускается к причалу и, искупавшись, входит в "Виноградник" через никогда не запирающуюся дверь. У большого окна с видом на бухту сидит в кресле очень старая, очень умная, очень красивая женщина - мадам Марилье. Она живет в самом доме и с этого места каждый вечер караулит возвращение мореплавателей. Мари ждет вместе с ней, когда на побледневшем море всплывут позолоченные закатом паруса "Шиповника". Высадившись, группа путешественников поднимается по тропинке. Вот Ирен с Евой в дешевых платьицах. У обеих загорелые руки, а в волосах - красные садовые гвоздики, которые Шарль Сеньобос по установившейся традиции преподносит им перед выходом в море; глаза блестят от упоения прогулкой в устье Трие или же на остров Модез, где низкая трава так и манит поиграть в утомительные "бары". Все, даже семидесятилетний Капитан, принимают участие в этой игре, где уже ни докторский диплом, ни Нобелевская премия не играют никакой роли. Ученые - хорошие бегуны сохраняют свой престиж. Менее подвижные вынуждены сносить пренебрежительное отношение судьи, а при обмене пленными с ними обращаются, как с толпой рабов.

Этот образ жизни детей и дикарей, живущих полуголыми в воде и на ветру, заразит позднее все слои общества - и самых имущих и самых простых людей. Но в эти послевоенные годы такой образ жизни подвергался злобной критике. Опередив моду лет на пятнадцать, мы открыли прелесть жизни на море, прелесть плавания, солнечных ванн, лагерных стоянок на безлюдных островах. Нам знакома выдержанная нагота спортсменов, и мы мало думаем о своих нарядах: купальный костюм, сто раз чиненный, матросская блуза, две пары сандалий, два-три ситцевых доморощенных платья - вот и весь наш гардероб. В эпоху упадка Ларкуеста, наводненного "филистерами" и - о ужас! - лишенного поэзии, с трескучим шумом моторных лодок, на сцену явится кокетство...

* * *

После обеда мадам Кюри, укутанная в пушистую пелерину пятнадцатилетней, а то и двадцатилетней давности, прогуливается широкими шагами, взяв под руки обеих дочерей. Три силуэта спускаются по чуть заметным в темноте тропинкам к "Винограднику". В большой комнате собрались в третий раз ларкуестийцы. За круглым столом играют в "буквы". Мари принадлежит к числу наиболее способных составлять сложные слова из картонных букв, извлекаемых из мешочка. Все оспаривают друг у друга такую партнершу, как мадам Кюри.

Остальные колонисты, усевшись вокруг керосиновой лампы, читают или играют в шахматы.

В торжественные дни актеры-любители, они же авторы, исполняют перед "шикарной" публикой шарады, забавные песенки, обозрения, в которых прославляются героические события сезона: бурное состязание между двумя соперничающими лодками; чреватая опасностями передвижка огромной скалы, мешающей причалу, - операция большого размаха, успешно проведенная сверхревностными исполнителями; позорные злодеяния восточного ветра; трагикомическое кораблекрушение; преступления призрачного барсука, обвиняемого в периодических опустошительных набегах на виноградник.

Как передать единственное в своем роде чарующее впечатление от света, песен, ребяческого смеха, чудесной тишины, свободы и непринужденности товарищеских отношений между младшими и старшими поколениями! Эта жизнь почти без событий, в которой один день похож на другой, оставила у Мари Кюри и ее дочерей самые драгоценные воспоминания. Несмотря на простоту всего окружающего, она всегда мне будет представляться последним словом роскоши. Ни один миллиардер ни на одном пляже не мог бы получить столько удовольствий, острых, утонченных, неповторимых, сколько их получали прозорливые спортсмены Сорбонны в этом уголке Бретани. А так как местом для этих похождений служила только очаровательная деревушка, а таких много, то, несомненно, вся заслуга в достижении блестящего результата принадлежит ученым, которые здесь собирались каждый год.

Читатель - я много раз задавала себе такой вопрос - не прервете ли вы чтение этой биографической книги, прошептав с ироничной улыбкой: "Боже мой, что за славные люди!.. Сколько прямодушия, сочувствия, доверия!"

Ну что ж, да... Эта повесть изобилует "положительными героями". Но я ничего не могу поделать: они существовали и были такими, какими я пытаюсь их изобразить. Все спутники жизни Мари. Начиная с тех, кто знал ее со дня рождения, и кончая друзьями ее последних дней, предоставили бы нашим романистам, любящим мрачные тона, бедный материал для анализа. Странные эти ни на что не похожие семейства Склодовских и Кюри, где нет непонимания между родителями и детьми, где всеми руководит любовь, где не подслушивают под дверьми, где не мечтают ни о предательстве, ни о наследствах, никого не убивают и где все совершенно честны! Странная среда - эти университетские кружки, французский и польский: несовершенные, как все человеческие сообщества, но преданные одному идеалу, не испорченному ни горечью, ни вероломством.

Я раскрыла все козыри нашей счастливой жизни в Бретани. Может быть, кое-кто пожмет недоверчиво плечами, подумав: а не вносили ль оживление в наш волшебный отпуск ссоры и снобизм?

В Ларкуесте самый проницательный наблюдатель не мог отличить крупного ученого от скромного исследователя, богатого от бедного. Под небом Бретани было ли оно ясным или хмурым - я ни разу не слыхала разговоров о деньгах. Наш старейший Шарль Сеньобос подавал нам самый высокий, самый благородный пример. Не выставляя себя поборником каких-либо теорий или доктрин, этот старый либерал сделал все свое имущество общим достоянием. Всегда открытый дом, яхта "Шиповник", лодки принадлежали ему, но их хозяином был он меньше всех. А когда в его освещенной фонариком даче давался бал, то под аккордеон, игравший польки, лансье и местный танец "Похищение", вертелись вперемежку хозяева и слуги, ученые и дочери крестьян, бретонские моряки и парижанки.

Наша мать молча присутствовала на этих праздниках. Ее знакомые, знавшие уязвимое место этой застенчивой женщины, сдержанной в обращении, почти суровой, иной раз скажут ей, что Ирен хорошо танцует, а на Еве хорошенькое платье. И тогда прелестная улыбка гордости внезапно озаряла лицо Мари.

В АМЕРИКЕ

Однажды майским утром 1920 года в маленькой приемной Института радия появилась какая-то дама. Она назвалась миссис Уильям Браун Мелони, редактором крупного нью-йоркского журнала. Невозможно принять ее за деловую женину. Маленькая, хрупкая, почти калека: из-за несчастного случая в юности она прихрамывает. У нее седоватые волосы и огромные черные романтические глаза на красивом бледном лице. Она с трепетом спрашивает у открывшей дверь служанки, не забыла ли мадам Кюри о том, что назначила ей свидание. Этого свидания она добивается уже несколько лет.

Миссис Мелони принадлежит к все возрастающему числу людей, которых восхищает жизнь и работа Мари Кюри. А так как американская идеалистка вместе с тем и известный репортер, то изо всех сил стремилась приблизиться к своему кумиру.

После нескольких просьб об интервью, оставшихся без ответа, миссис Мелони поручила одному своему другу-физику передать Мари умоляющее письмо.

...Мой отец, врач, всегда говорил мне, что нельзя умалять значение людей. А на мой взгляд, вы уже двадцать лет играете выдающуюся роль, и мне хочется повидать вас только на несколько минут.

На другой день Мари приняла ее у себя в лаборатории.

Дверь отворяется, - напишет позже миссис Мелони, - и входит бледная, застенчивая женщина с таким печальным лицом, какого мне еще не приходилось видеть. На ней черное платье из хлопчатобумажной материи. На ее прекрасном, кротком, измученном лице запечатлелось отсутствующее, отрешенное выражение, какое бывает у людей, всецело поглощенных научною работой. Я сразу почувствовала себя непрошеной гостьей.

Я стала еще застенчивее, чем мадам Кюри. Уже двадцать лет я профессиональный репортер, а все-таки растерялась и не смогла задать ни одного вопроса этой беззащитной женщине в черном хлопчатобумажном платье. Я пыталась объяснить ей, как интересуются американцы ее великим делом, старалась оправдать свою нескромность. Чтобы вывести меня из замешательства, мадам Кюри заговорила об Америке.

- Америка имеет около пятидесяти граммов радия, - сказала мне она. Четыре в Балтиморе, шесть в Денвере, семь в Нью-Йорке... - Она пересчитала все остальное, назвав местонахождение каждой частицы радия.

- А во Франции? - спросила я.

- У меня в лаборатории немного больше одного грамма.

- У вас только один грамм радия?

- У меня? О, у меня лично нет ничего! Этот грамм принадлежит лаборатории.

...Я заговорила о патенте, о доходах, которые обогатили бы ее. Она спокойно ответила:

- Радий не должен обогащать никого. Это - элемент. Он принадлежит всему миру.

- Если бы имелась возможность исполнить ваше самое заветное желание, что бы вы пожелали? - спросила я безотчетно.