В одном немецком городке - Джон Kаppe
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну и что же?
– Это была диссертация о воздействии некоторых отравляющих газов на человеческий организм. Работа получила, по-видимому, весьма высокую оценку, вызвала в свое время даже некоторый шум.
– Едва ли это может послужить неопровержимой уликой.
– О нет, может. Карфельд построил все свои научные выводы на детальном изучении тридцати одного смертного исхода.
Брэдфилд закрыл глаза.
– Нет, это еще не доказательство,– промолвил на конец Брэдфилд, он был очень бледен, но рука, державшая вечное перо, по-прежнему была тверда.– Вы сами знаете, что это еще не доказательство. Я согласен, это возбуждает подозрение. Это заставляет предполагать, что он был в Гапсторфе. И тем не менее этого еще и наполовину недостаточно.
– Жаль, что мы не можем сообщить об этом Лео.
– Карфельд будет утверждать, что он получил нужные ему данные в процессе своей работы в химической промышленности. Получил из третьих рук. И будет твердо стоять на этой позиции.
– Из рук отъявленных негодяев.
– Даже если будет доказано, что данные поступали из Гапсторфа, найдутся десятки объяснений того, как они попали к Карфельду. Вы сами сказали, что он не принимал непосредственного участия в экспериментах.
– Нет, он сидел, так сказать, за пультом управления. Случай довольно распространенный.
– Вот именно, и как раз тот факт, что он пользовался полученными кем-то данными, снимает с него обвинение в том, что он сам их добывал.
– Беда, понимаете ли, в том,– сказал Тернер,– что Лео и законник, и вор, и нам приходится считаться и со второй половиной.
– Да,– рассеянно произнес Брэдфилд.– Он взял Зеленую папку.
– Но так или иначе, в том, что касается Карфельда и Зибкрона, он подобрался достаточно близко к исти не, а это значит идти на очень большой риск, не так ли?
– A prima facie (На первый взгляд (лат.)),– заметил Брэдфилд, еще раз про бежав глазами свои заметки,– имеются данные для возбуждения нового расследования, это несомненно. В лучшем случае можно добиться, чтобы прокурор назначил предварительное следствие.– Он раскрыл телефонный справочник.– Наш правовой атташе должен знать.
– Не трудитесь,– участливо сказал Тернер.– Что бы Карфельд ни совершил, он теперь недосягаем для закона. Время упущено, он уже прошел финиш.– Брэдфилд поглядел на него с удивлением.– Теперь уже никакими силами невозможно привлечь его к суду – даже при наличии неопровержимых улик, письменно подтвержденных им самим.
– Да, разумеется,– спокойно сказал Брэдфилд.– Я совсем забыл.– В голосе его прозвучало облегчение.
– Он теперь под защитой закона. Закона об истечении срока давности; для него он пришелся как раз вовремя. В четверг вечером Лео сделал соответствующую пометку на его досье. Дело закрыто навсегда. Теперь уже никто ничего не в силах изменить.
– Существует известная процедура возобновления…
– Существует,– сказал Тернер.– Но не применительно к этому случаю, и между прочим – по вине англичан. Расследование гапсторфского преступления велось английскими органами. Мы не передавали этого дела в руки немецкой юстиции. Однако ни суда, ни общественного процесса не было, и когда немецкие судебные органы приняли на себя разбор военных преступлений нацистов, мы ни разу не поставили их в известность об этом деле. Карфельдовское дело провалилось в зияющую пустоту между немецким правосудием и нашим.– Он умолк.– А теперь то же самое случилось и с Лео.
– А что намеревался сделать Гартинг? Какую цель преследовал он, производя все эти розыски?
– Он хотел знать. Хотел довести дело до конца. Оно истерзало его, как воспоминание об изуродованном детстве или как неудавшаяся жизнь. Ему необходимо было разобраться в нем до конца. В остальном, мне кажется, он полагался на свое чутье.
– Когда получил он эти так называемые доказательства?
– Диссертация прибыла к нему в субботу, когда он был еще здесь. Он вел ежедневную регистрацию входящих и исходящих, понимаете? Все подшивалось в папки. В понедельник он появился в архиве и был очень весел, очень возбужден. Несколько дней он провел, раздумывая, что предпринять дальше. В прошлый четверг он обедал с Прашко.
– На черта ему это понадобилось?
– Я не знаю. Я думал над этим. Но не понял. Возможно, он хотел обсудить, что следует предпринять. Может быть, хотел получить юридический совет. Может быть, надеялся, что все же существует какой-либо способ возобновить судебное преследование…
– Такого способа не существует?
– Нет.
– Слава тебе, господи.
Тернер пропустил это мимо ушей.
– А возможно, он хотел предупредить Прашко, что уже начинает попахивать жареным. Может быть, хотел попросить защиты? – высказал предположение Тернер.
Брэдфилд внимательно на него поглядел.
– А Зеленая папка пропала,– сказал он: обычное самообладание уже вернулось к нему.
– Да, осталась пустая сумка.
– И Гартинг сбежал. А причина этого вам тоже известна? – Брэдфилд смотрел на Тернера в упор.– Это тоже занесено у него в досье?
– Он несколько раз записал в своем блокноте: «У меня остается очень мало времени« . Все, кто разговаривал с ним в эти дни, замечали, что он был точно в цейтноте… Необычно взвинченный, напряженный… Вероятно, он все время думал о новом законе.
– Но мы же знаем, что в соответствии с этим законом Карфельд стал недосягаем, разве что можно было бы добиться приостановления действия закона. Так почему он сбежал? И почему такая спешка?
Тернер пожал плечами, не обращая внимания на странно пытливый и почти вызывающий тон, каким Брэдфилд задал свой вопрос.
– Значит, вам неизвестно почему? Почему он выбрал именно этот момент, чтобы сбежать? И унес с собой именно эту папку?
– Мне кажется, Зибкрон загнал его в угол. У Лео имелись доказательства, и Зибкрон знал об этом. С этой ми нуты за Лео была установлена слежка. У Лео был револьвер,– сказал Тернер.– Старого армейского образца. Видимо, он уже почувствовал опасность, потому что стал носить его с собой. Должно быть, он испугался.
– Видимо, да,– снова с оттенком облегчения произнес Брэдфилд.– Да, так оно и есть. Несомненно, этим все и объясняется.
Тернер растерянно на него поглядел.
Минут десять по меньшей мере Брэдфилд не произносил ни слова и не шевелился. Он стоял в углу и смотрел в окно на реку.
– Неудивительно, что Зибкрон приставил к нам охра ну,– проговорил он наконец таким бесцветным голосом, словно речь шла о тумане, поднимавшемся с реки.– Неудивительно, что он стережет нас, словно опасных преступников. В Бонне не осталось, вероятно, ни одного министерства, даже ни одного, вероятно, журналиста, не осведомленного о том, что британское посольство занято охотой на Карфельда и пустило гончих по следам его прошлого. Интересно, каких действий ждут они от нас теперь? Что мы будем публично его шантажировать? Или, нацепив судейские парики, предъявим ему от лица союзных держав обвинение в преступлениях двадцатипятилетней давности? Или они считают, что, одержимые бессмысленной жаждой мщения, мы хотим теперь просто взять реванш у того, что препятствует осуществлению наших европейских замыслов?
– Вы разыщете Лео, правда? Вы не будете слишком жестоки к нему? Он очень нуждается сейчас в помощи, хоть в какой-нибудь…
– Так же, как и все мы,– сказал Брэдфилд, продолжая глядеть на реку.
– Он не коммунист. Он нас не предавал. Он считает, что Карфельд представляет собой страшную опасность. И для нас. Он простой, бесхитростный человек. Вы сами можете убедиться из этих его досье…
– Знаю я его простоту.
– И мы несем за него ответственность, в конце концов. Кто, как не мы, поселил в его мозгу все эти идеи еще в те далекие времена? Идеи высшей справедливости. Не мы ли надавали ему все эти обещания: Нюрнберг, денацификация? Мы заставили его поверить в это. Мы не можем допустить, чтобы он стал жертвой только потому, что наша позиция изменилась. Вы не видели того, что там, в папках, вы даже не представляете себе, что говорилось про немцев в те дни. А Лео остался прежним. Он из тех, кто стоит на своем. Это же не преступление, не так ли?
– Я очень хорошо знаю, что тогда думали. Я сам был здесь в те дни. Я видел то, что видел он, видел достаточно. Он должен был изжить в себе это. Как изжили все мы.
– А я считаю, что мы обязаны взять его под свою защиту, он этого стоит. В нем есть цельность… Я почувствовал это там, внизу. Его не собьешь с толку софизмами. Для таких, как мы с вами, всегда отыщется десяток причин, чтобы сидеть сложа руки. А Лео совсем из другого теста. Он действует, руководствуясь только одним правилом: делай, раз так надо. Раз ты так чувствуешь.
– Надеюсь, вы не собираетесь преподносить его нам в качестве примера, которому все должны следовать?
– И еще одно обстоятельство не давало ему покоя.
– Что именно?
– В случаях, подобных этому, всегда можно обнаружить какие-то побочные документы. В штабах СС, в клиниках, в транспортных частях. Приказы о перемещении, письменные полномочия – различные документы, так или иначе, хотя бы отдаленно, связанные с делом и помогающие пролить свет. Однако тут ничего не всплывало на поверхность. Лео неустанно делал пометки: почему не осталось никаких следов в Кобленце? Почему нет этого, почему нет того? По-видимому, он подозревал, что все эти улики были уничтожены кем-то… Хотя бы Зибкроном, к примеру. Но мы-то можем отдать ему должное, можем? – почти с моль бой проговорил Тернер.