Свет маяка - Лев Толстой

— Компас, — дрожащим голосом отозвался командир. — Я не знаю… он, может быть, врет.

— Проносит, — снова пожаловался лотовый, и сразу весь корпус канлодки задрожал. Короткие толчки сменились шипением и мягкой качкой, потом тишиной. Даже машина стала.

— Мы сидим, — сказал Лайцен.

— Невозможно, — не поверил командир, — если лот проносит… Наша осадка — семь футов… Что же делать? — И сбежал с мостика.

Он был совершенно растерян, он должен был сам увидеть, что делается на баке.

— Хорош! — сказал все время молчавший комиссар Баклан.

— Непривычный человек, — пожал плечами Лайцен. — Военного дела не понимает.

На баке вспыхнул электрический фонарь. Быстрым пятном он скользнул по воде и остановился. На серой волне колыхался плававший лот.

— Этого не может быть! — удивился Лайцен. — Он не должен плавать. Он свинцовый.

— Сволочь! — вдруг вскрикнул командир, и вся палуба как по команде зашевелилась. Темные люди стали появляться из-под брезентов и орудийных чехлов.

— Поганая сволочь! — продолжал командир. — Это же не лот, а деревянная колотушка! Бросательный конец, а не лот!

— Непонятно, — пробормотал Лайцен. — На лине слабина, а ему кажется, что проносит. Почему?

Внизу кто-то спросонья выругался. Другой захохотал, но сразу замолк.

— Прожектор!

Слева из моря вытянулся тусклый луч. Прошел над головами, замигал и исчез. Потом возник где-то наверху, вздрогнул и упал в воду.

Своих судов в море не было, свои суда прожекторов не имели — значит, неприятель. Значит, гибель, потому что корабль сидит на мели.

— Боевая тревога! — закричал командир. — Все наверх! Все по местам!

— Ишь напорол! — ужаснулся комиссар.

— Такой команды нет, — согласился Лайцен. — Теперь будет непорядок.

Внизу топотали ноги и щелкали неизвестно зачем появившиеся винтовки. Носовое орудие установилось на прожектор, а среднее — почти на мостик.

Это уже не был непорядок, это была паника. Лайцен перегнулся через поручень:

— На баке, потушить фонарь!

Фонарь потух, и сразу же на палубе стало тише.

— Товарищи… — заговорил Лайцен. Голос его звучал размеренно и спокойно. Он без напряжения перекрывал всю канлодку до самого полубака. — Этот прожектор не представляет опасности. Он просто прожектор Красной Армии на мысе Сазальник. А у нас не военный корабль, а плавучее заведение. — И так же ровно добавил: — Товарищ командир, дайте отбой тревоги… Наводчикам поставить орудия по положению.

Командир вернулся на мостик тихим и сконфуженным, команда разошлась. Ей тоже было неловко.

— Давайте сниматься, — предложил Лайцен, и командир покорно стал к телеграфу. Попробовали дать задний ход, но оказалось: винты задевали о грунт. Попробовали шестом обмерять глубины, и вышло: шесть футов кругом, а под носом — пять.

— Товарищи, что же делать? Подождем? — спросил командир. Всем своим видом и всем своим голосом он извинялся. Распоряжаться без ведома товарищей Лайцена и комиссара он больше не собирался и в этом хотел их уверить.

— Ладно, подождем, — подтвердил Лайцен. — Утром нас увидит буксир, который стоит у дежурной плавучей батареи. Утром будем сниматься.

— Есть, — ответил командир. — Разрешите…

— Силуэт с левого борта, — вмешался Васька. Сердце его яростно колотилось, но он старался говорить, как Лайцен.

Слева в темноте, качаясь, скользило низкое черное тело. Сразу отсверкали пять длинных вспышек и три коротких.

— Ноль, слово, — прочел Васька. — Наш опознавательный. Свои.

— Ответь, — распорядился Лайцен.

Васька поставил аккумуляторный фонарь на поручень и ответил. Отвечал он больше для порядка. Из темноты уже доносился измененный мегафоном голос:

— На «Интере»!

— Есть на «Интере»! — откликнулся Лайцен.

Силуэт подошел почти вплотную и оказался истребителем. Только тогда командир понял, что не успел испугаться. Понял и шумно вздохнул.

— Почему вы под берегом? — спросил истребитель.

— Сидим, — объяснил Лайцен. — Кто говорит?

— Истребитель «Смелый». Командир Ситников… Флот в полном составе выходит за косу…

— Передайте комфлоту: своими силами сняться не можем.

Истребитель вдруг дал ход.

— Есть!.. Вас все равно оставляли у косы.

Флот выходил в открытое море, флот шел на врага, и истребители были впереди. Васька не вытерпел:

— Ситников! Возьми!

Но Ситников не ответил. Его больше не было. Ни его, ни «Смелого». Была сплошная чернота.

— Эх! — сказал Васька.

Глава четвертая

Носовой кубрик «Смелого» до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил:

— Таганрогский залив, значит, наш. Перегорожен от Белосарайки и до самой Долгой минным заграждением и батареями. Охраняется всей нашей морской силой. Верно?

— Верно, — согласился Васька, только что вернувшийся с «III Интернационала». От сложных запахов кубрика ему хотелось чихать, но он сдерживался, — комиссар говорил об интересном.

— Значит, мы можем по нем производить какие хочешь перевозки. К примеру, хлеб из Ейска сюда возить, — и, разъяснив все преимущества владения морем, Дымов закончил: — Флотилии тоже лафа: ни тебе нечаянного нападения с моря, ни тебе прорыва в наш тыл. Сиди, значит, смирно и достраивай корабли. Так, что ли?

— Так, — подтвердил старшина, моторист Суноплев, но Дымов, искоса на него взглянув, усмехнулся:

— Врешь. Не так. Сидеть нам не приходится. Не такая война. На скорость надо брать. Достраиваться в ходу будем, даже в бою. Оборону кончили — теперь пойдем наступать.

— Наступали вчера ночью, — ответил желчный рулевой Скаржинский, — наступали, да прямо во что не надо и наступили.

В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:

— Ой, цаца сахарная!

— Верно, что сахарная, — поддержал второй комендор, Савша, — от дождя размок и пузыришься.

— Ни к чему поход был, — уперся Скаржинский. — Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою «Свободу». Ладно, еще не расколотили.

— Не ты командовал, — вмешался Ситников. — Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а «Свободе» тридцать узлов ходу наворачивать.