Россия без Петра: 1725-1740 - Евгений Анисимов

Бедной вдове повезло больше, чем другой помещице-просительнице, которая приехала хлопотать за задержанное ее мужу жалованье. Она, «долго ища случая», сумела «поймать» императрицу и пыталась подать ей челобитную. Но Анна сурово ее отчитала: «Ведаешь ли, что мне бить челом запрещено?» — и после этого «тотчас велела ее вывесть на площадь и, высекши плетями, денег выдать». «И как ее высекли, — продолжает рассказчик — полковник Давыдов, — то, посадя в карету, хотели везти к рентрее (кассе. — Е. Α.), но она, бояся, чтоб еще тамо не высекли, оставя деньги, уехала домой»12.

Многочисленные челобитчики утомляли императрицу, мешали ее пустому времяпровождению, и в 1738 году она, приказав рассмотреть в Сенате дело ограбленного родственниками просителя, распорядилась собрать все подобные дела и, разом «рассмотрев, решение учинить, как указы повелевают, чтоб бедным людям справедливость учинена была безволокитно и Е.и.в. о таких своих обидах больше прошениями не утруждали». В этом — типичный ход мысли многих правителей России: стоит только рассмотреть «как следует» все жалобы бесчисленных униженных и обиженных, и проблемы все решатся сами собой. Но в жизни так не бывало.

Императрица не скрывала своего нежелания заниматься государственными делами и не раз выговаривала кабинет-министрам за то, что они вынуждали ее что-то решать. 31 июля 1735 года она с обидой писала в Кабинет министров о том, что адмирал Н. Головин беспокоит ее по пустякам, и предупреждала, чтобы впредь «о малых делах Нас трудить было ненадлежало»13. Хотя для того чтобы нацарапать на пространном докладе Сената или другого учреждения слово «Опробуэца» (иногда — «Апробуэтца», т. е. «утверждается»), особых усилий не требовалось, тем более что под рукой был целый сонм советников, которые «на блюдечке» подносили готовые решения.

Любопытно, что в журнале Кабинета министров употребляется особый оборот, обозначающий доклад у императрицы: «Ходили вверх к Ея величеству…» «Ходить вверх» (чаще писалось: «в Верх») — это старинное, идущее с XVII века, бюрократическое и придворное выражение, обозначающее посещение Кремлевского дворца, в котором жили и решали дела московские цари. (Вспоминается меланхолическая жалоба одного подьячего XVII века: «Придешь в приказ — тащат в Верх, с Верху прибредешь — от челобитчиков докука».) Петровская эпоха утратила этот оборот — никакого Верха в старом московском смысле в новой столице не было. Но, как видим, в анненскую эпоху он возродился и в регулярном Петербурге, очевидно в общем контексте возрождения элементов московской старины. Позже оборот этот не встречается.

Дело, конечно, не только в мелочности запросов, с которыми постоянно обращались чиновники, связанные по рукам и ногам бюрократическими путами. С императрицей было тяжело работать: Артемий Волынский — один из регулярных докладчиков у Анны — дома, в кругу друзей, был откровенен: «Государыня у нас дура, резолюции от нее не добьешься!»14

Не стану оспаривать особое мнение кабинет-министра об умственных способностях Анны Ивановны, но надо быть справедливым — далеко не все дела погрязали в волоките, многие вопросы решались быстро и оперативно. Так, 28 апреля 1735 года Кабинет министров обсудил и составил на имя московского генерал-губернатора следующее письмо: «Сиятельный граф, превосходительный господин генерал и обер-гофмейстер, наш государь! Е.и.в. изволила указать мартышку, которую прислал Ланг и в Москве родила, прислать ее и с маленькою мартышкою ко двору Е.и.в. в Санкт-Петербург. Того ради, изволите, Ваше сиятельство, оных мартышек всех и с маленькою отправить, с кем пристойно, и велеть оных мартышек в пути несть всегда на руках и беречь, чтоб им, а паче маленькой, никакого вреда не учинилось. И о сем объявя, пребываем Вашего сиятельства, нашего государя, покорные слуги». А вот перед нами именной указ об отправке домой, в Воронежскую губернию, и награждении некоей «бабы, которая имеет усы и бороду мужскую»15.

Читатель может мне поверить — доставка новорожденной мартышки и благополучная отправка бабы с усами, ра́вно как и поимка белой галки в Твери, для Ея императорского величества и Кабинета министров Ея императорского величества были делами не менее, а, может быть, даже более важными, чем подготовка армии к войне с турками или сбор недоимок.

Особое, исключительное место в системе управления времен Анны занял ее фаворит Э. И. Бирон. В некоторых исследованиях значение Бирона как государственного деятеля откровенно принижается. Однако это явное недоразумение, продиктованное похвальным намерением развенчать историографический миф о «бироновщине» как мрачном, зловещем режиме господства некоей «немецкой партии». Документы свидетельствуют, что и во внешней и во внутренней политике влияние фаворита было огромным. Думаю, что в той системеверховной власти, которая сложилась при Анне, без Бирона — ее довереннейшего лица, человека властолюбивого, — вообще не принималось ни одного важного решения. Он был постоянным докладчиком у императрицы, и при ее индифферентности и нежелании заниматься делами именно его решение становилось окончательным.

В своих письмах временщик постоянно жалуется на загруженность делами в то время, когда нужно быть рядом с императрицей в ее неспешной праздной жизни. «Я должен быть целый день у Е.и.в., и, несмотря на то, всякое дело должно идти своим чередом», — пишет он Кейзерлингу в апреле 1736 года16. При всем том он был осторожен и не выпячивал свою роль в управлении, оставаясь, как правило, в тени.

В. Строев — автор книги о внутренней политике времен Анны, — разобрав бумаги Бирона, приходит к выводу, что в них он «рисуется скорее человеком уклончивым, чем склонным во все вмешиваться». И для подтверждения своего вывода приводит цитату из письма временщика одному из своих просителей: «Уповаю, что Вашему сиятельству известно, что я не в надлежащия до меня дела не вступаю и впредь вступать не хочу, для того, чтобы никто на меня никакого сумления не имел…» Думаю, что подобные письма доказательством непричастности временщика к государственным делам служить не могут, неубедительны и утверждения, что Бирон был простым передатчиком бумаг императрице.

Не может служить подтверждением «уклончивости» Бирона и его письмо, в котором он подчеркнуто напоминает адресату: «Как и самим Вам известно, что я в Кабинет не хожу и не присутствую и там мне никакого дела нет»17. Примерно так же вели себя многие временщики, например Иван Иванович Шувалов при Елизавете. И дело было не столько в особой скромности фаворитов, а в их желании уйти от ответственности, стремлении не обязывать себя ничем и ни перед кем, в своеобразии «постельного и сердечного господства» фаворита, который старается не афишировать постыдного происхождения своей власти, но тем не менее ею пользуется, направляя руку и мысли императрицы. Такому человеку незачем заседать в Советах и Кабинетах, ибо самодержавная власть от них не зависит. Он лишь помогает императрице принять нужное решение как бы дружеским, бескорыстным советом. Если же она не внемлет советам, то можно пустить в ход угрозу добровольной «сердечной отставки», притворную обиду, когда глубоко несчастный вид стоящего на коленях верного друга растопляет мягкое сердце повелительницы.

Думаю, что Бирон, исходя из особенностей своего характера, нередко действовал наступательно, требовательно, решительно, твердо зная, что императрица, полностью от него зависимая, не посмеет отказать. Таким, по некоторым свидетельствам, было его поведение в деле Артемия Волынского, когда он настоял на опале министра, весьма ценимого Анной за деловые качества.

Впрочем, Бирон был достаточно расчетлив и осторожен. В письме Кейзерлингу в 1736 году он (я думаю — вполне искренне) вздыхает, что не решается поднести Анне инспирированный его доброжелателями за границей рескрипт — предложение о поддержке кандидатуры его, Бирона, на курляндский престол. И причина нерешительности проста; «Вашему сиятельству известно, как я поставлен здесь и, вместе с тем, как крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтоб не воспоследовало злополучной перемены»18. Иначе говоря, Бирон опасался, что если не подготовить Анну искусным способом, то его желание стать герцогом она воспримет как неблагодарность, стремление обрести независимость и т. д. Так как в 1737 году Бирон все-таки стал Курляндским герцогом, он, надо полагать, сумел внушить своей подруге, как бы хорошо было, если бы он стал герцогом и будущее детей было бы обеспечено в любом случае.

Да, Бирон был мастером тонкого обращения с «великими милостями великих особ». Думаю, что он и «за ручку» Анну Ивановну водил и никогда с ней не разлучался из-за боязни, как бы в его отсутствие «не воспоследовало злополучной перемены». Позже, однако, он изображал себя чуть ли не пленником императрицы; «Всякому известно, что [от] Е.и. в-ва… никуда отлучаться было невозможно, и во всю свою бытность в России [я] ни к кому не езжал, а хотя куда гулять выезжал, и в том прежде у Е.и. в-ва принужден был отпрашиваться и без докладу никогда не езжал»19.