Россия без Петра: 1725-1740 - Евгений Анисимов

Но особенно сильным карьеристским оружием Миниха были его прошения об отставке, которые он периодически подавал тогда, когда знал наверняка, что его ни за что не отпустят. Дело в том, что он умел вести себя так, что власти предержащие считали его совершенно незаменимым и с готовностью шли на удовлетворение его амбициозных требований. Забегая вперед, скажу, что подобный же маневр Миних пытался совершить в 1741 году, рассчитывая получить чин генералиссимуса русской армии за «ночной подвиг» 7 ноября 1740 года — свержение регента Бирона. Но правительница Анна Леопольдовна чин передала своему супругу — принцу Антону Ульриху Брауншвейгскому, и раздосадованный Миних демонстративно выложил прошение об отставке… которое Анна Леопольдовна, страдавшая от претензий «столпа империи», тотчас и подписала. В итоге неожиданно для себя полный сил и амбиций фельдмаршал оказался пенсионером, да еще под домашним арестом.

Миних был не только склочником — не брезговал он и доносами. Склонность к доносительству — черта его характера. История с адмиралом Сиверсом не была единственной. Ничем иным, как доносами, нельзя назвать рапорты Миниха о своих подчиненных. В апреле 1734 года из-под Гданьска он сообщает императрице о генералах русской армии: «Генерал-лейтенант Загряжский, вместо того чтобы вступить с ним (польским военачальником Тарло. — Е. А.) [в бой], заключил с ним перемирие и имел свидание… вместе пили, и слышно, что сын Загряжского принял 50 червонных в подарок от Тарло… Генерал-майор Любрас по десятикратно повторенному приказанию сюда нейдет под предлогом, что мало оставить в Варшаве 400 человек, затем пять полков его команды стоят там, а при армии шатров нет. Таким образом, Загряжский и Любрас подлежат суду. Волынский взял вчера паспорт в Петербург для лечения, князь Борятинский лежит уже четыре недели болен, также и большая часть полковников. Впрочем, здесь, при армии, слава Богу, все благополучно и ни в чем недостатку нет»13.

Все благополучно, но на боевых товарищей донести не помешает. В итоге Любраса отдали под суд, хотя затем и оправдали, а на генерала Загряжского в данном случае был просто навет, в основе которого лежала сплетня, — Миних всегда слушал сплетни охотно и стремился, как видим, использовать их в своих целях.

На совести Миниха есть и попросту уголовные преступления. Летом 1739 года по дороге из Стамбула в Стокгольм был убит шведский курьер майор барон Синклер, который вез важные дипломатические бумаги. Дважды до этого русский посол в Стокгольме М. П. Бестужев-Рюмин советовал своему правительству «анвелировать», то есть, говоря языком XX века, ликвидировать, этого врага России, «а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто-нибудь другой». Российский и австрийский дворы договорились перехватить Синклера и изъять у него документы о связях турок и шведов. Когда же в начале июля 1739 года было получено известие об убийстве неизвестными шведского курьера на территории Польши и в европейских столицах начался скандал, императрица Анна написала русскому послу в Саксониибарону Кейзерлингу:

«Сие безумное богомерзкое предприятие нам подлинно толь наипаче чувствительно, понеже не токмо мы к тому никогда указу отправить не велели, но и не чаем, чтоб кто из наших определить мог. Иное было бы письма отобрать, а иное людей до смерти бить, да к тому ж еще без всякой нужды. Однако ж как бы оное ни было, то сие зело досадительное дело есть и всякие досадительные следства иметь может».

Ту же мысль императрица выражала и в рескрипте Миниху: «Мы совершенно уверены находимся, что вы в сем мерзостном приключении столько ж мало участия, как Мы, имеете, и вам ничто тому подобное без нашего указу (! — Е. А.) чинить никогда в мысль не придет». Сам же Миних полностью отрицал свою причастность к убийству Синклера и клялся Анне, что «меня никогда подвигнуть не может, чтоб нечто учинить, что честности противно, и сие еще толь наименьше, понеже я не токмо В.в. указами к тому не уполномочен, но и сам совершенно знаю, коль мало оное от В.и.в. апробовано и вам приятно было б».

Читая все эти излияния, просто теряешься — кто же больше врет: императрица, которая одобряла захват Синклера для изъятия у него бумаг, но действительно была встревожена международным скандалом, поставившим Россию на грань войны со Швецией, или ее «любезно-верный», который честность понимал весьма своеобразно — пока не будет указа «нечто учинить, что честности противно»?

А между тем вся эта эмоциональная переписка была просто дымовой завесой для посторонних глаз. Есть неопровержимый документ, который как раз для посторонних глаз не предназначался: инструкция Миниха драгунскому поручику Левицкому от 23 сентября 1738 года, в которой мы читаем:

«Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Инклер, который едет не своим, но под именем называемого Гагберха, которого ради высочайших Е.и.в. интересов всемерно потребно зело тайным образом в Польше перенять и со всеми имеющимися при нем писмами. Ежели по вопросам об нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом ево видеть, а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдется (внимание! — Ε. Α.), то старатца его умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать».

В начале 1739 года Миних дал повторную инструкцию поручику Левицкому, а также капитану Кутлеру и поручику Веселовскому уже не только насчет Синклера, но и насчет других подлежащих «анвелированию» врагов России — вождей венгров и запорожцев Ракоци и Орлика.

Ну и наконец доклад Миниха императрице от 1 августа 1739 года, который все ставит на свои места. Из него следует, что Миних получил указы Анны, «каким наилучшим и способнейшим образом как о Синклере, так и о Ракотии и Орлике комиссии исполнять и их анвелировать», и все, что от него требовалось, исполнил. Далее он описывает трудности проведенной операции, все лавры которой, конечно же, должны принадлежать ему.

И надо сказать, что такие доказательства преступлений, как инструкции Миниха своим подчиненным и уж тем более его доклад императрице со ссылкой на прямые ее указы, встречаются не часто — убийцы высокого ранга умеют прятать концы в воду. «За верныя и ревностныя его службы, которыя он Нам чрез многие годы показал», Анна в конце своего царствования прибавила к жалованью фельдмаршала Миниха еще 5000 рублей в год. Для этого, как мы видим, у нее были все основания14.

В написанных уже вo времена Екатерины Π мемуарах Миних, подводя итоги своих — скажем прямо, весьма посредственных — действий в русско-турецкой войне, заключил: «Русский народ дал мне два титула: „Столпа Российской империи“ и „Сокола со всевидящим оком“». Пунктуальный комментатор дореволюционного издания мемуаров Миниха со скрытой иронией замечает: «Название «Столпа Российской империи» и «Сокола», будто бы данное русским народом Миниху, сохранилось только в его записках». Зато до нас дошло мнение простого русского солдата: «Власьев (то есть Ласси. — Е. А.) славен генерал, Азов сам собою брал. А как Миних живодер, наших кишек не берег»15.

О легендарной гордыне и амбициозности Миниха, беззастенчиво восхвалявшего свои весьма скромные воинские подвиги и требовавшего за них почестей и наград, напоминает и указ Анны, посланный рижскому вице-губернатору Гохмуту: «Усмотрели Мы из присланного от вас репорту, что в бытность в Риге генерал-фельдмаршал граф фон Миних определил имеющиеся в Риге ворота от реки, которые бастионы вновь переделаны, именовать другими званиями, и оныя именования переменять Мы не указали, а именовать оные по-прежнему, так, как оные прежде назывались. И повелеваем вам учинить о том по сему Нашему указу»16.

Подозреваю, что Миних намеревался, воспользовавшись реконструкцией крепости, дать одним из ворот свое имя, чтобы остаться в истории. Но он напрасно волновался — он и так остался в истории (свидетельством чего служат и эти строки), хотя, вероятно, не с такими оценками, каких бы он хотел.

Как управлять государством «с гневом»

Взойдя на престол, Анна Ивановна оказалась в довольно сложном положении. Она была провозглашена самодержавной императрицей теми политическими силами, которые при обсуждении шляхетских проектов выступали за ограничение ее власти и лишь в последний момент под давлением гвардейцев сняли свои требования. Еще целую неделю после 25 февраля 1730 года, когда гвардейцы «наорали» для Анны самодержавие, ее положение оставалось крайне неустойчивым. Документальных свидетельств политической борьбы, продолжавшейся до начала марта, не сохранилось, и судить об этом можно лишь на основании анализа проекта указа Анны от 4 марта и окончательного текста этого указа.