Море, море - Айрис Мердок

Титус сказал:

– Ну давайте, где же машина, ей надо ехать домой.

Титус, видимо, забыл, что его задача – удержать ее в Шрафф-Энде. А скорее, просто заразился ее страхом. Я обрисовал ему положение слишком тактично, слишком туманно. Я высказал ему не все мои соображения, отчасти потому, что не был уверен, как он их воспримет. Я сказал, что, по-моему, Хартли захочет у меня остаться и ему надо только помочь мне уговорить ее. Но теперь я понял, что следовало выразиться яснее.

– Никуда не нужно ехать, – сказал я.

– Я и так пробыла дольше, чем собиралась, – сказала Хартли. – Он сказал, что вернется в полдесятого, но может вернуться и раньше. Так что, пожалуйста, мне надо ехать сейчас, сию же минуту.

– Никуда ехать не нужно. Я послал Опиана с запиской, сказать, что ты здесь с Титусом, так что он не будет беспокоиться, он придет сюда. А потом мы вас всех отвезем обратно.

Титус свистнул. Он сразу оценил чудовищность того, что я сделал.

До Хартли смысл этого дошел не сразу.

– Значит, ты… ты ему сказал… нарочно сказал… ох, какой же ты злодей, какой дурак… ты не знаешь, не знаешь…

Слезы отчаяния и ярости навернулись ей на глаза, лицо пылало.

– Хартли, – сказал я, продолжая играть свою роль, однако же вполне искренне, – не бойся ты его так! Осточертело мне твое отношение к этому мерзавцу. Почему тебе кажется, что ты все время должна ему лгать? Почему тебе нельзя побыть здесь с Титусом, это же вполне естественно, и ничего предосудительного тут нет.

Титус поглядел на Хартли участливо, а на меня лукаво.

– Вы и его сюда пригласили? Ну и ну! – И добавил: – Письма-то он, конечно, еще не видел, ведь его еще нет дома.

Хартли, бросив взгляд на часы, тоже это сообразила.

– Да-да, нельзя, чтобы он увидел письмо. Если поехать сейчас, мы еще успеем его перехватить. Тогда все обойдется. Лишь бы он не увидел письмо. Скорее давайте машину, скорее!

Я сказал нарочито спокойно:

– Мне очень жаль, но машины здесь нет. Она в гараже отеля «Ворон», у нее с мотором какие-то неполадки.

– А когда вернется? – спросил Титус.

– Не знаю. Скоро, наверно.

– Можно им позвонить?

– У меня нет телефона.

Хартли вскрикнула:

– Я пойду, пойду, если бегом, я еще поспею!

– Я могу сбегать, – сказал Титус.

– Нет, – оборвал я его свирепо. – Хартли, сядь и перестань психовать. Машина будет здесь с минуты на минуту. Но послушай. Я не хочу, чтобы ты возвращалась к нему, в его дом. Я хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной и с Титусом.

Я сделал Титусу знак глазами. У меня было такое ощущение, словно я по капле вливаю ей в голову разум.

Хартли села на стул. Она переводила взгляд с меня на Титуса, как испуганное животное. Я сел рядом с ней. Она дрожала, и я заметил, что сквозь ужас в ее глазах забрезжило понимание. Внезапно в воздухе повеяло решительной схваткой.

Титус сказал:

– Она хочет домой. И я с ней пойду. Я так решил.

Я сказал, все еще стараясь протянуть время:

– Нет-нет, оставайтесь оба здесь. Хартли, милая, он будет знать, где ты, он не подумает, что ты утонула. Пусть приходит сюда, повидает Титуса здесь. Титус здесь живет. Титус, ведь тебе на самом-то деле не хочется туда идти?

Титус, явно расстроенный, повторил:

– Она хочет домой. Она не хочет, чтобы он увидел письмо. Время еще есть. Я мог бы добежать туда за двадцать минут. Ведь это сразу за деревней?

– Ох, сбегай, пожалуйста, – взмолилась Хартли. – Дверь не заперта, ты просто…

– Или сбегать в отель? Куда ближе?

Я сказал Титусу:

– А я хочу, чтобы он увидел письмо. И вы оба оставайтесь здесь. Что мы, его рабы? Я хочу освободить твою мать из этой клетки.

У Хартли вырвался горестный вопль.

– Почему вы хотите, чтобы он увидел письмо? – спросил Титус. – Я ничего не понимаю, это какой-то заговор. Да, вы сказали, что надеетесь, что она захочет повидать меня здесь, и все такое. Но я не думал, что вы готовы пустить в ход насильственные средства.

– А я как раз и намерен пустить в ход насильственные средства.

– Нет, нет!

Хартли вскочила и метнулась к двери.

Я догнал ее, хотел схватить за плечо и надорвал вырез платья. Почувствовав это, она остановилась. Потом вернулась к столу, села и закрыла лицо руками.

Титус сказал:

– Послушайте, это мне не нравится. Нельзя держать ее здесь против воли.

– Я хочу, чтобы она решила сама, без нажима.

– Сама? Это она не может. Она давно забыла, что значит свобода выбора. Да если вы будете ее здесь держать, она от страха не сможет думать. Вы не понимаете, что это такое, ей недолго и с ума сойти. Я, наверно, не понял. Может, вы так и не сказали, но я думал, вы с ней как-то договорились. Я думал, она вроде как подготовлена. Нельзя заставить человека сразу бросить человека, с которым прожил всю жизнь.

– Почему? Когда бросают кого-то, с кем прожил всю жизнь, обычно это делается именно сразу, потому что иначе это вообще невозможно. Я помогаю ей сделать то, что она хочет сделать, но одна, без помощи, не может. Ясно?

– Не так чтобы очень.

– Она успокоится, соберется с мыслями, скоро, завтра.

– Завтра, здесь?

– Да.

– Вы продержите ее всю ночь?

– Да.

– А если он придет?

– Едва ли. Ты ведь меня спрашивал, так вот, могу ответить: я его не приглашал.

– О черт, что же он подумает?

– А мне в высокой степени плевать, что он подумает. Чем хуже подумает, тем лучше. Пусть думает все, что способно ему подсказать его гнусное воображение.

– Это и значит – разрушить до основания?

– Да.

– Ну и ну. – И после паузы: – По-моему, это непристойно. И мне не нравится, что вы говорите о ней, как будто она ребенок или душевнобольная. Я пошел купаться.

– Титус, не думай обо мне плохо… понимаешь…

– Да я не думаю о вас плохо, в каком-то смысле вы даже повергаете меня в восхищение. Просто сам бы я так не мог.

– Ты не побежишь за письмом?

– Нет. Да теперь уж, наверно, и поздно.

– И от меня не убежишь?

– И от вас не убегу.

И вышел через заднюю дверь.

На улице свет уже померк. Тени от скал тянулись по траве длинные-длинные. Я не стал смотреть на часы. Я подсел к Хартли.

Она отняла руки от лица и сидела мешком, уставясь глазами в стол. Надорванный вырез платья отогнулся треугольником. Мне был виден глубокий красноватый мазок загара от шеи вниз. Был виден ее бюстгальтер и округлость стянутых им грудей. И ее частое, почти горячечное дыхание.

Это и вправду было непристойно. С той самой минуты, как возник мой план, я был намерен удержать Хартли здесь, если потребуется – силой; но подробностей я себе не представил и почему-то надеялся, что стоит ей увидеть в моем доме Титуса, и в ее психике произойдет скачок, интуиция, нужная догадка: она увидит свою свободу и возможность жить со мной и с Титусом. А уж если впереди замаячит свобода, вполне можно надеяться, что она придет ко мне, даже притом что Титус – величина неизвестная и нельзя знать, как он распорядится собственной свободой. Но пожалуй, я, вдохновленный его столь своевременным появлением, действительно поторопился. Последние полчаса были так ужасны, что решимость моя поколебалась и мне стало казаться, что лучше, пожалуй, все же отправить ее домой. Но как теперь это сделать? Бен почти наверняка вернулся и прочел мое письмо, и… моя затея так блестяще удалась, что я и сам оказался в ловушке. Теперь я посмотрел на часы. Было двадцать пять минут десятого.

Я взял ее руки, положил их одну на другую и прикрыл своей. Потом заглянул ей в лицо. Она не плакала. С невыразимым облегчением я встретил не тот злой, тревожный взгляд, которого так страшился, а другой взгляд, спокойный, мягкий и задумчивый; и она хоть и была грустна, но казалась моложе, больше напоминала себя прежнюю и выглядела живее, умнее, не такой апатичной. Я снова почувствовал себя увереннее. Возможно, это в ней проснулась свобода. Возможно, мои расчеты оправдались. Хартли нужно лечить, вылечить ее душу. И в эту минуту я решил, что проявить сейчас слабость было бы роковой ошибкой. Нет, я должен идти напролом, должен быть тем героем, что поверг Титуса в восхищение.

– Я не отпущу тебя, Хартли, ни сегодня, ни вообще никогда. Сегодня-то тебе, во всяком случае, нельзя возвращаться. Письмо перехватывать поздно, он его уже прочел. Пусть думает что хочет. Зачем тебе ему лгать, бояться его? Мне это так больно, просто невыносимо. И Титусу тоже. Титус хочет быть с тобой, а с ним – нет. Скажи сама, что из этого следует? Титус мне по душе, а я ему. Почему бы Титусу не быть моим сыном, почему бы тебе не быть моей женой? Это судьба, Хартли, судьба. Почему Титус объявился именно сейчас, почему он пришел ко мне? Почему я вообще здесь оказался? Видишь, как поразительно все сошлось. Титусу так хотелось к тебе, но в Ниблетс он бы не пошел, ни за что. И ты была рада его увидеть, разве нет? И смогла с ним поговорить. Вы о чем говорили?

– О собаках.

– О собаках?

– Он вспоминал, какие у нас были собаки, когда он был маленький. Он любит животных.