Дно разума - Алексей Атеев

– На! Все твое! Ах не хочешь? Ну тогда пеняй на себя!

Он подскочил к печке, открыл дверцу и заглянул в нее. Черным-черно. Ни огонька, ни искры. Сейчас мы это дело исправим.

Скок достал из стоящего рядом ведра щепок, специально приготовленных для растопки, положил в печь, поднес к ним спичку и некоторое время таращился на слабенькое пламя, потом сунул в печку пару деревяшек. Печка быстро разгорелась. В землянке заметно потеплело. Спьяну Скок даже не сообразил, что рядом лежит мертвое тело и повышение температуры в крохотной комнатушке сохранности ему не добавит.

– Значит, не желаешь денег? – вслух произнес Скок, обращаясь неведомо к кому. – Тогда я их… – Он не договорил, что собирается сделать с деньгами, но и так все было ясно.

Скок вернулся к столу, в полумраке нашел две пачки рублевых банкнот, открыл дверцу и сунул их в печь. Он молча смотрел, как огонь коснулся пачек. Вначале занялись края, потом пламя охватило их полностью.

– Ну видишь?! – крикнул Скок, обращаясь неведомо к кому. – Вот как я поступаю с этими деньгами! Думаешь, меня можно купить. Купи-ка, попробуй!

Он бросил в печь еще одну пачку, на этот раз – трехрублевок.

Неожиданно со стороны кровати раздался глухой протяжный вздох. Скок подпрыгнул и в ужасе взглянул на кровать.

– Чего это, чего?.. – забормотал он.

Тяжелый тошнотворный дух наполнил комнатушку. Все стало ясно. Застоявшийся воздух под действием тепла выходил из мертвого тела.

– Ну ты даешь, мамаша, – сдавленно произнес Скок. – Напугала не знаю как! Не нравится, что я деньги жгу? А может, и вправду зря я это делаю? Если их жечь, то для чего все было затевать. Человека притом убил… Тоже, выходит, зря. Нет, погоди! Сжечь я их всегда успею.

Он вновь уселся на табурет перед горой пачек. Зачем-то принялся раскладывать их по поверхности стола, сортируя купюры по их достоинству. Больше всего было десятирублевых пачек, потом шли «пятерки» и «трояки». Имелось несколько двадцатипятирублевых и пятидесятирублевых, и, наконец, пять сотенных пачек. Всего же денег, не считая сожженных, насчитывалось почти сто пятьдесят тысяч рублей. Этот факт Скок установил после долгого пересчета, в ходе которого он постоянно сбивался и начинал снова. Потом Скок побросал деньги в рюкзак, а брезентовые банковские мешки сунул в печь. Он немного протрезвел и уже жалел о содеянном. Кому и что он пытается доказать? Деньги ему не нужны… Идиот! А мамаша… Ну так что? При чем тут он? Подошло время, она и того… Сыграла в ящик. Смерти ей желал… Какая дурь!

Скок подхватил рюкзак и вновь направился в сарай. Там он проделал то же самое, только в обратном порядке, а именно закопал деньги и закидал тайник всяким мусором. Потом он вернулся в хибару, постелил на пол два старых одеяла, улегся и заснул.

И приснился ему сон. Сон был на удивление ярок и реален. Все та же землянка. Он лежит на мамашиной кровати и спит. Самой же мамаши, ни живой, ни мертвой, не наблюдается. Еле теплится язычок керосиновой лампы, однако в комнатушке довольно светло, и вообще непонятно, день сейчас или ночь. На столе – гора денег. Но не современных бумажных, а старинных золотых монет. Теперь понятно, почему в землянке светло. Именно от золота исходит довольно яркое свечение. Скок видит себя словно со стороны. Он так сильно храпит, что трясутся ветхие стены и колеблется шторка на окне. Но одновременно он очень озабочен отсутствием матери. «Где же мамаша?» – мысленно повторяет он, хотя знает: мать умерла. Скрипит дверь. Он продолжает спать, однако видит: на пороге возникает какая-то смутная фигура. Смутная в прямом смысле, поскольку четких очертаний не имеет, колеблется, как сушащееся на ветру белье, и словно меняет лица-маски.

– Ты кто? – спрашивает Скок.

– На похороны вот пришли, – отвечает незнакомец.

– На чьи похороны?

– На твои, браток.

– Как это может быть? Ведь я же живой?!

– Очень просто. Ты нас убил, а теперь мы тебя хороним.

– Кого это я убил?

– Многих. Например, меня, Фофана. Я, кстати, первый в списке. Скажи, чем я тебе мешал? Почему ты меня под трамвай затолкал? Я ведь к тебе по-дружески относился, в кабак, по широте натуры, звал… А ты меня угробил.

– И меня за что? – спрашивает другой голос.

– А ты кто?

– Не узнаешь? Я – Николай Табунов. В одной бригаде с тобой работал. Ты меня послал, ну, я с горя и набросился на быка. А я к тебе не со зла приставал, а подружиться хотел.

– Но ведь ты же не умер? – удивился Скок.

– Мне, молодому энергетику, бык мошонку напрочь оторвал. А это, считай, смерть. Как я теперь без яиц жить буду? Кто меня в мужья возьмет?

– Какое ему дело до чужих яиц, – услышал Скок женский голос. – Он только о своих думает.

– Лена?! – изумился он. – Ты-то тут с какой стати?! Ведь ты же жива, здорова…

– Да, жива и здорова. Но то, что ты со мной сделал, – хуже всякой смерти.

– Что я такого сделал?

– Изнасиловал меня, вот что!

– Ты же сама… э-э… дала.

– Так я, как ты выражаешься, тебе, босяку, и дала бы, если бы не колдовство это окаянное.

– Какое колдовство?

– Сам знаешь, какое.

– Ничего я не знаю.

– Не знает он… – вмешался совершенно незнакомый голос. – Все ты знаешь, Юрий Скоков.

– А это еще кто?

– Шофер машины, в которой деньги на фабрику везли. Ты меня с перепугу застрелил, а ведь у меня дети остались. Трое! И все несовершеннолетние. Старший – мальчик. Ему только-только четырнадцать исполнилось. И две девочки-погодки. Восемь и девять лет. Кто их на ноги ставить будет? Ты, что ли? Деньги ему понадобились! Зачем тебе большие деньги, дурак? Работай честно, и все у тебя появится.

– Он честно не может, – сказала Лена. – И ждать не хочет. Ему нужно много и сразу. Потому как он на Гаити желает поехать.

– На Гаити… – принялись хохотать пришельцы. – Ждут его там…

– Погодите, ребята, – узнал Скок голос матери. – Вот вы говорите: убил он вас. Похоже, так оно и есть. Но меня-то он за что на тот свет отправил? Меня – мать родную! Он думал: я про деньги болтать начну…

– Мама… – жалобно произнес Скок. – Мама… Я не хотел.

– Ха, не хотел. Еще и как хотел. Иначе бы ничего не случилось. Мешала я тебе.

– Нет, мама. Это неправда!

– Мешала, мешала… Уж знаю. И не водка меня сгубила, а ты. Так и знай! Теперь, сын, я тебя до самой твоей смерти не оставлю. Являться начну…

– И мы… и мы… – закричали остальные. – Мучить будем, мучить, мучить…

– Глодать тебе душу, – добавила мать. – Пока она у тебя есть.

17

Сессия в институте закончилась, и теперь свободного времени у Севастьянова было хоть отбавляй. Однако про таинственную монету он вспомнил лишь тогда, когда на глаза ему попался листок из блокнота, на который Вова Пушкарев тщательно перевел ее изображение. Севастьянов задумчиво разглядывал его. Звезда… Надпись… На другой стороне крест и полумесяц и тоже надпись. Все-таки это никакая не монета, а, скорее всего, талисман. Ведь на настоящей монете наверняка имелся бы год выпуска и место, где она отчеканена. А тут ни даты, ни названия страны, ни хотя бы герба… Имеются лишь надписи, похожие на изречения, причем, скорее всего, на латыни.