Новогодний Подарок (СИ) - Лав Нинель

Старуха садилась на стул рядом с кроватью, брала Инну за руку и целую ночь шептала в пространство какие-то непонятные слова.

Поначалу Инна прислушивалась к монотонному бормотанью старухи, пытаясь разобрать хотя бы отдельные слова, но тело ее тут же наливалось свинцовой тяжестью, мысли путались, глаза закрывались сами собой, и она впадала в какое-то сомнамбулическое состояние: вроде бы спала, но даже сквозь сон чувствовала присутствие склонившейся над собой старухи.

Так продолжалось все семь ночей и семь дней — старуха полностью подчинила своей воле тело и разум Инны, только вот душу «пришлой» молодухи она подчинить так и не смогла — душа Инны не слушала потаенных слов колдуньи и рвалась к любимому мужчине из болотного плена, никакие дурманящие травяные настои и отвары не могли изгнать из нее образ Дорохова, не смогли затуманить воспоминание об их страстных ночах и вытравить любовь из ее сердца.

На восьмую ночь старуха слегла.

За эти семь ночей и семь дней она постарела лет на семьдесят и выглядела ужасно: кожа на лице и руках пожелтела и сморщилась, тело ослабло и иссохло, словно из него выпили всю кровь. Сил у старухи хватало только на то, чтобы тихо произносить слова.

— Як помру, — наказывала она, склонившейся к ней Инне, — ты отнеси мяне подале от дому, та и сожги — костэрчик я уж сложила на заднэм двору. А перед тем, як запалишь костэр, сними с мяне… ладанку, одень сабе на шею — она табе от беды схоронит, кода по болоту пойдешь.

— Как же я дорогу в болоте найду? — ужаснулась Инна, она даже задрожала, представив себе обманчивую смертоносную болотную жижу — пропадать ей никак нельзя: у нее дома муж и ребенок. — Может, спасателям позвонить…

— Эх, ты, городска, — печально усмехнулась старуха. — Коз моих попэред сабе пусти: тильки знай сабе, за хвост крепче держись, та поспевай за ими. Когда выйдешь на тверду землю, избушку мою углядишь, за ней тропка — по ней и иди через лес. Коз в лесу не бросай — до деревни доведь и першему встречному отдай: он табе дале поможе. Ладанку мою спрячь до времени и внутрь не заглядай: што там — табе знать не надо, потом цурке отдашь, когда спросит. И помни: жизнью ты ей обязана, я бы табе не отпустила отсель и не углядела бы ты мужика своего. Тильки ради нее и расстаралась… А цурку назови Анелей… Так же, як мяне звали: Анеля, ойтец Богумил Врублевский, матка Марыля Зальская… Бумаги схоронены… Обещай сделать, як велю, а не то жизни табе не дам!

От жалости к умирающей старухе по щекам Инны потекли непрошенные слезы. Пропустив угрозы старухи мимо ушей, она вытерла пальцами слезы и пообещала сделать все, как просила старуха — в последней просьбе умирающим не принято отказывать.

— Может кому из ваших родственников сообщить о вашей… о вас?

— Добжа ты джевчина… оттого все твои напасти. Роджины у мяне не: весь род Врублевских давно вымер — я последняя, а избушка… Кому суждено мою избушку найти — тот найдет, а другому она в руки не дастся…

Старуха замолчала и без сил закрыла глаза.

Инна еще долго сидела около нее, боясь дотронуться рукой до остывающего тела. Сидела и повторяла в слух имя старухи, чтобы было не так страшно дожидаться конца жизни этой странной женщины:

— Анеля… Анеля Врублевская… Богумил Врублевский… Марыля Зальская…

Когда в окне порозовело, Инна пересилила свой страх и прикоснулась дрожащими пальцами к лицу старухи — лицо было холодным, как лед.

Вздыхая, Инна осторожно вышла из избы, не спеша, обошла старухино «хозяйство»: оказалось, что «остров» на болоте не просто большой, а очень большой и даже «кусок» настоящего леса, словно оторванный от «большой земли» и осторожно перенесенный через болото к краю «острова», чтобы защищать от холодных северных ветров избу и огород старухи, казался не творением самой природы, а искусственным воплощением чьей-то воли и желания. Вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалась болотная «равнина» с крохотными островками черной земли с пожухлой прошлогодней травой и каким-то ветром занесенными на болото листьями. Редко-редко болотную гладь нарушали карликовые деревья, согнутые «в три погибели» и цепляющиеся своими корнями за землю крохотных островков, на которых можно было разместиться одному человеку. Болото жило своей жизнью: что-то ухало, булькало, квакало и трещало, но сколько Инна не пыталась отыскать заветную тропку через болото, глазами она ее так и не увидела…

Разочарованно вздыхая, Инна вернулась к избе, на самом краю огромной поляны увидела сложенный заранее костер. Поленья были заботливо разложены под и вокруг старого сучковатого топчана. Рядом с топчаном стояла закупоренная бутыль с керосином.

Завернув старуху в тканое покрывало, на котором она лежала, Инна перенесла ее на топчан и попыталась прочитать молитву. Но молитва не читалась. Тогда Инна попрощалась со старухой своими словами, полила дрова керосином, взяла в руки спички, и вдруг ее словно током ударило: спички выпали на землю. Вскрикнув, Инна потрясла онемевшей кистью и потянулась за спичками, но кисть свело так, что она даже застонала.

— Что происходит? — морщась от боли и растирая сведенную руку, вслух задала Инна вопрос и посмотрела на накрытую покрывалом старуху.

Посмотрела и ужаснулась: покрывало медленно поползло с лица покойницы. Инна попятилась от топчана, но неожиданно страх исчез, и в голове Инны вспыхнула, словно кем-то вложенная в голову, мысль. Мысль была настолько отчетливой, что Инна потусторонним зрением тут же увидела эту мысль и прочитала в себе горящие огнем буквы: «Ладанка!».

— Ах, да! — хлопнув себя по лбу, Инна поспешно сняла с шеи старухи алый шелковый шнурок с темным кожаным мешочком, надела себе на шею и подняла с земли спички.

Последний раз посмотрела на старуху, Инне показалось, что старуха улыбается — но нет, это ей только показалось.

Поправив покрывало, Инна отошла подальше от топчана, чиркнула спичкой, бросила ее на дрова. Политые керосином дрова сразу вспыхнули, затрещали, пламя взметнулось вверх, со всех сторон охватывая топчан и лежащую на нем мертвую старуху.

63

Не оглядываясь, Инна медленно пошла к избушке, ощупывая на груди старухину ладанку и пытаясь на ощупь определить ее содержимое. В мешочке под ее пальцами шуршали какие-то травы, перекатывались какие-то камушки и прогибались хрящевидные отростки.

— Похоже на мышиные хвостики, — высказала предположение Инна и брезгливо передернула плечами.

Больше она ладанку не трогала и старалась не думать о ее содержимом — впервые за все время присутствия в избушке на болоте Инна усомнилась в своем определении старухи, как травницы: разве травницы живут в одиночестве на болоте? Нет, они живут среди людей, помогают им с их хворями и проблемами. На болоте живут «изгнанницы», занимающиеся черной магией…

— Неужели старуха колдунья?! — изумилась Инна и даже остановилась от своей сказочной догадки. — А говорила «чаровница»… Разве настоящие колдуньи бывают? Хотя она похожа на Бабу-Ягу, только добрую — зла то она мне не причинила… И еще кикиморы… Да нет, сказки все это! Может быть, старуха Анеля просто не любила людей и предпочитала жить в одиночестве на болоте.

Успокоив таким образом свое воображение, Инна вошла в избушку, собрала в узелок оставшиеся продукты, положила узелок в довольно вместительную корзинку и придирчиво оглядела избу: пучки трав и цветов, развешанные на стенах, пожухли, почернели и скрючились, словно вместе с хозяйкой и из них ушла целительная жизненная сила. Инна пооткрывала ящики комода и старого серванта, поразглядывала незатейливые вещи старухи, интуитивно ища подтверждение своей догадке о колдунье, но ничего интересного и необычного не обнаружила. Надев высокие «болотные» сапоги старухи, а свои кроссовки убрав в корзину, Инна открыла дверь избы, но шагнуть за порог не смогла — ноги не слушались. В углу под кучей старого хлама в лучах солнца сверкнуло что-то железное. Инна прошла в дальний угол и, раскидав ненужный хлам, увидела большой кованый сундук.