В страну Восточную придя - Геннадий Мельников

За четыре дня, проплутав изрядно, вышли они к месту искомому. Быстро бежала прозрачная мелкая речушка, лес зеленел свежей листвой, мягкая травка глаза радовала. Побросав на укрытой от постороннего глаза полянке свой скарб, они сразу кинулись по песчаным косам песок и гальку исследовать. Лишь Корж и Матвей не спешили, как люди бывалые.

- Так скоро золото не дается, - объяснил Корж, - его попотеть, поискать придется.

Вырубил Корж топориком из палой лесины лоток, вашгердой назвал его ласково, а они пока два шалаша строили, костровище, на ручки лопаты, кайлы и кувалды насаживали.

Назавтра Корж велел всем ямы рыть песчаных косах, - шурфы, - пояснил он важно. А сам ходил с вашгердой от ямы к яме, песок в нее набрасывал с разной глубины, и к речке бежал. Там он осторожно смывал песок водой, оставляя на донышке самую малость. Эту-то малость на бумажке он на солнышке просушивал, щепкой ворошил и внимательно рассматривал, шепча что-то под нос. Ворожит, смеялись старатели, с надеждой глядя на него. Корж показывал им малые крупинки золота, но доволен не был, кривился, как от зубной боли.

- У меня и опыта нет, - жаловался он, - видел, как другие делают, а голыш с золотой веточкой сам здесь нашел прошлым летом, когда из Маньчжурии возвращался, хоронясь от людей, как есть беглый каторжник в розыске.

С неделю они здесь промучились, а потом Корж велел шурфы песком забросать и выше по речке перебираться.

И опять пусто им выпало.

Но на третьем месте Корж довольным остался, расцвел своими морщинами, зубы гнилые, прокуренные на солнышко выставил. Показал щепоть темного золота и велел рыть шурфы глубокие. Добрались они до коренной скалы и нашли жилы кварца рыхлого с тонкой золотой пылью. Но и веточки золота попадались маленькие. Ломами и кайлами крушили они породу, таскали корзинами ивовыми к себе на поляну и, переложив дровами, отжигали. После она легко кувалдами крошилась и Корж самолично, доверяя разве что Матвею изредка, промывал породу бережно. Шурф вырыли широкий - саженей пять по стороне, и глубокий в два роста. Руки в кровь понабивали, пока не додумались костры устраивать и породу пережигать. Работа немного полегче пошла. Намытое золото Корж прятал куда-то, в место секретное.

- От греха подальше, - говорил он, - всякое бывает, и свой друг-товарищ на добро общее может позариться, - и губы поджимал скорбно, вспоминая что-то далекое.

Но на него надеялись.

И так они увлеклись старательством, что потеряли всякую осторожность. И кувалдами громко бухали, и дым над их лагерем пеленой стоял, даже в Атамановку за хлебом, крупой и салом изредка бегали, с тамошними девками пытались любезничать.

Уже в конце августа, среди дня их лагерь окружили казаки. Лица свирепые, бороды на грудь лопатами, с берданами, конями столкали в шурф и давай расспрашивать. Кто такие, зачем и откуда.

Пытались им объяснить, что люди они русские, православные, мирные, вреда казакам никакого не причиняют, золото отыскать пытаются, но пока без толку.

- Заявку на старательство от полиции имеете? - грозно выспрашивал старший, с лычками.

Явно было, что старатели они вольные, без разрешения.

Переворошили казаки весь лагерь, обыскали каждого, хотя кроме драных портов и рубах на них ничего и не было, но все в пустую, ничего не нашли.

А после велели убираться к чертовой матери.

- Еще другой раз увидим, как белок перещелкаем, -пообещали.

Документы было стребовали, Матвей и Корж аж покрылись испариной, да отговорились, что дома в Никольском оставили, чего их в тайгу тащить, лохматить, не медведю же показывать, батюшке... Двух парней казаки признали за Никольских, что так и было, а остальным на слово поверили. В добром настроении были, видимо, или не хотели с эдакой рванью вожжаться попусту, а потом оконфузиться.

Молодой казак их по дороге к Никольскому часа два провожал, потом берданой погрозил и ускакал обратно. Надоели, небось...

Матвей с Коржем за золотом тайгой сразу кинулись, а Андрею с хлопцами велели в Никольском на базаре ожидать. И точно, через три дня вернулись, довольные, что не все потеряно, будут деньжата на зиму, зубы на полку класть не придется.

Андрей на базаре батю с Афанасием повстречал, мед продавать приезжали и с интендантством договариваться. Посокрушался отец виду Андрея бродяжьему и просил домой возвращаться. На земле крестьянствовать надежней будет, а то совсем одичал сын, сумы на плече не хватает, перед людьми стыдно, скажут что?

Но во Владивосток все шестеро сходили, золото Корж знал кому продать. Выручил он три сотни и еще место золотоносное за сто рублей продать исхитрился. Поделили по шестьдесят, а себе и Матвею Корж по восемьдесят оставил, как начальникам.

Сентябрь проходил, надо бы и в Ивановку возвращаться, но Андрею удалось устроиться на строительство дока.

Сухой док был заложен во Владивостоке в мае позапрошлого, девяносто первого года для ремонта кораблей сибирской военной флотилии, а пока корабли ходили доковаться в Японию и в Гонк-Конг.

Андрей и раньше, идя из города к себе на 7-ю Матросскую, сперва по Нижнепортовой до Клубного, еще говаривали Машкиного оврага, затем по 1-й Портовой, останавливался иногда поглазеть на громадную ямину в пятьсот футов длиной, что стояла перпендикулярно бухте и отгораживалась от воды небольшой лишь перемычкой скалы. Из ямины слышался визг воздушных бурильных станков, частый стук компрессоров, иногда раздавались глухие взрывы. Да и сосед по комнат у бабы Агафьи, где Андрей по привычке останавливался, рассказывал, как они бурили шпуры, закладывали пороховые и динамитные патроны, взрывали скалу, паровыми лебедками поднимали наверх камень, а потом отсыпали его в Жариковском овраге, у бухты. Он-то и уговорил рядчика взять на работу Андрея, крепкий, мол, парень, да и опыт землекопа у него имеется.

По гудку они скорехонько просыпались, вместе завтракали, чем бог послал, и спешили к доку. Дом бабы Агафьи был в конце слободки, почти на Луговой, и шли они по Поротовской, на которую из слободских домишек собирались хмурые, невыспавшиеся, иногда и не протрезвевшие еще рабочие механических мастерских, мельницы Линдгольма, а больше доковские. У Гайдамаковского оврага, за которым начиналась Экипажная улица, становилось обычно очень оживленно. На работу спешили все и в воздухе звучали дружеские приветствия, а часто и крепкая брань на житье-бытье и домашние заботы. Обходя флотский экипаж, из-за забора которого раздавались свистки боцманских дудок и команды на построение, рабочие стекались к Мальцевскому оврагу, где у бухты пыхтела мельница Линдгольма, а дальше шли деревянные и кирпичные приземистые цеха механических мастерских. На Афанасьевской улице, что вела от Мальцевского к Жариковскому оврагу, толпа снова густела - подгорье и слободки Фельшерская и Офицерская были облеплены домишками, заселенными до невозможности. Но на спешащих людях можно было увидеть уже не только грязную замасленную робу, но и приличное пальто, и чистый сюртук, иногда и нарядную офицерскую форму со сверкающим золотом погоном. А уж за Жариковским оврагом, когда рабочий люд стек к бухте и там рассеялся - в цехах мастерских, в яме доковой, на причалах военного порта и так далее, на 1-й Портовой улице по утрам было совсем просторно. Тут жили, главным образом, городские обыватели, мелкие чиновники, приказчики многочисленных богатых магазинов, хозяева лавок, мелкие торговцы, семьи морских и армейских чинов... И так до Клубного оврага, где начиналась Светланская, главная улица города.

О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми, здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом рабочим здесь внимательно приглядавали полицейские, на расправу скорые и беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов, роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходитъ по той стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям, - приговаривали городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной, и когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем, то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала, либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской.