Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волков сие понимал, и хотел своих друзей взбодрить и успокоить.
Он взял маленькую Урсулу Вильгельмину, а так как девочка не хотела слезать с рук дедушки Иеронима, так и уселся с нею за стол, что был уставлен закусками и винами. Женщин из залы попросили. Два старших сына Кёршнера, несколько других мужчин фамилии, двоюродные братья, племянник и зятья, сам глава фамилии, Волков и ротмистр Рудеман – всего за столом было одиннадцать мужей. И тогда барон начал разговор.
И говорил с Кёршнерами. Он их хвалил, удивлялся храбрости и мужеству хозяина дома, который не растерялся, организовал оборону дома, вызвал подмогу и отбился от наскока бригандов.
- Откуда в невоенном человеке столько военного ума? – говорил генерал, и от его слов Дитмар Кёршнер пунцовел щеками, и делал глубокие вдохи от волнения. – Не понимаю, видно, природный ум главы семейства так широк, что и военное дело постиг играючи, едва на то надобность случилась.
- Да, да, да… - сыновья и племянник, конечно, кивали, полностью соглашаясь с дорогим гостем. – Батюшка, он у нас такой.
Потом генерал всячески успокаивал Кёршнеров, и тут почувствовал, что кроме его успокоений, семейству ещё нужны хоть какие-то гарантии, что подобное никогда не повторится и к тому же не останется безнаказанным.
Отец девочки, что притихла на коленях генерала, положив на плечо дедушки Иеронима ангельскую головку, так и спросил у Волкова, хотя влез тем вопросом вперёд отца и старшего брата:
- Когда же будет отмщение?
Это был тот же самый вопрос, что задал ему Курт Фейлинг, только сказанный чуть иначе. Нет. Молодёжь из фамилий Кёршнеров и Фейлингов не искала мира, она жаждала войны, ответа на дерзость и… и на оскорбление. Именно оскорбление. А как иначе можно было расценить избиение и попытку убийства двух представителей уважаемой семьи? Как иначе можно было расценить нападение, буквально ночной штурм резиденции другого важного рода? Да, это было вопиющее неуважение к обеим семьям. Подчёркнутое неуважение. Буквально кричащее: вы – никто! И мы будем делать с вами всё, что нам заблагорассудится. Конечно, молодёжь Фейлингов и Кёршнеров не могла стерпеть подобное. И поэтому они и спрашивали у генерала, спрашивали как у главы партии, к которой принадлежали их дома: когда, когда, когда же будет ответ на тот произвол, когда враги будут отвечать за нанесённое бесчестие? И сейчас словно маятник замер в высшей точке своего движения. Остановился и завис. Нет, нет… Не только Кёршнеры и Фейлинги ждали его ответа, его ждали все, кто так или иначе принадлежал к его партии. Все, все в городе хотели знать, осмелится ли Эшбахт ответить, есть ли у него силы… Или пора от его партии потихонечку… отходить… Отходить и начинать искать благосклонности победителя. И вот теперь муж его покойной племянницы и отец девочки, что притихла у Волкова на коленях, Людвиг Вольфганг Кёршнер, которого генерал помнил ещё в прыщах, задавал ему очень важный вопрос и ждал вместе со всеми Кёршнерами на него ответа. И тогда генерал ответил ему то же самое, что отвечал и Курту Фейлингу:
- Ну а как иначе? Вы думаете, только вам нанесён урон? Только Кёршнерам? Нет, нападая на вас, моих друзей, пытаясь убить моих родственников, Малены покушались в первую очередь на меня, – он сделал паузу и осмотрел всех собравшихся здесь мужчин фамилии Кёршнер. – И думаю, что меня вы уже знаете, чтобы понимать, что на удар я отвечу с троекратной силой. Но не сейчас. И тут вы думаете: так когда же? Когда ты ответишь негодяям? Почему не сейчас? И тот вопрос кажется верным, но верен он лишь для того, кто не знает законов войны. Теперь Малены разъехались по своим замкам или заперлись в своих городских резиденциях. И ждут, когда же я начну бесчинства в городе, когда брошу своих солдат без разбора хватать на улице и резать их слуг, что идут в лавки или на рынки за провизией… Так я сразу скажу: никогда. Я не поведу своих людей в глупую атаку на приготовившегося противника. И холопов маленских, слуг и кучеров, казнить не буду. Нет, я всё выясню для начала, узнаю, кто всё это затеял, кто отдавал приказы, и вот тогда, когда они устанут ждать, тогда им и отвечу. А вы, дорогие Кёршнеры, стисните зубы, молчите и ждите, оружия из рук не выпуская. И тогда от одного молчания вашего у многих Маленов по спинам побежит пот.
- Значит, просто будем ждать, – не очень уверенно произнёс глава семейства; конечно, речь Волкова произвела на всех впечатление, но, кажется, фамилия ждала от него других слов.
- Нет, вы меня не поняли, друг мой, - отвечал ему генерал. – Просто… Так просто мы ждать не будем, мы уже ищем… Мне, например, непонятно, отчего же стража в ту опасную ночь не явилась вам на помощь. Вы про то узнали? Или, быть может, вы зря платите подати в городскую казну?
И тут во второй раз, хоть то было ему не по чину, – видно, чувство родства с Волковым давало ему храбрости – заговорил Людвиг Вольфганг:
- Мы выяснили, в ту ночь дежурным офицером стражи был прапорщик Бломберг.
- Бломберг, – повторил генерал и сразу стал задавать вопросы: – Кто таков, из какой фамилии, почему не привёл людей вам в помощь? Пьян был, спал дома или со злым умыслом, с корыстью от своего дела отлынивал?
На все эти вопросы Людвиг Кёршнер ему ответить не смог, он лишь вспомнил:
- К фамилиям городским он принадлежности не имеет, кажется. Он тут недавно, с кем дружит – неведомо…
- Неведомо… - говорит генерал с укором. – А надобно ведать, господа, надобно ведать. На войне осведомлённость есть вещь первейшая… А вы, господа, ждали, пока я приеду и всё выведаю, – он снова молчит. Смотрит на собравшихся. – Надобно узнать нам, ибо это главное… Не думаю я, что тот прапорщик стражи сам отважился на саботаж. Уговорили его за мзду. И вот когда мы узнаем, кто уговорил, так будем знать, кто всё дело и затеял. И посему
