Морской почерк - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И чего это стоило?
– Чего, чего… Требовали, чтобы я писал Колчака одной лишь чёрной краской – зверем, палачом революционного народа.
Вернулась, закончив телефонный разговор, Антонина Ильинична. Табачный дым к тому времени полностью выветрился.
– С кем это ты, Тося, так долго?
– Женя звонил из Мурманска. Решил попрощаться: предстоит рейс на Кубу. У него всё нормально, настроение бодрое. Валя, он просил тебя написать миниатюру о Растрелли…
– Не буду писать. Потому что не знаю, где он похоронен, в Прибалтике или в Петербурге. И никто не знает. Кто говорит – здесь, верстах в шестидесяти от Риги его могила, другие утверждают – умер по дороге на родину, в Рим.
– Вы только про Растрелли не хотите или вообще не любите писать по заказу?
– Один раз за всю жизнь я это сделал, когда мне позвонили из “Советской России”, им срочно была нужна миниатюра о молодом Ломоносове. Я сел и за ночь написал. Вот и всё. А в остальном – пишу только то, что сам для себя наметил. Два непременных условия: тема должна меня заинтересовать, и я должен знать по ней всё. Обязан знать, как принимали роды во времена, о которых намерен писать, как прививали оспу, на каком уровне находилась чугунно-литейная промышленность, как делали хирургические операции, что за болезни были распространены в городе и в деревне, среди бедняцкого сословия и аристократии – обширный набор всяческих знаний. Вырви один-единственный момент – окажешься безоружным.
– Эта многая мудрость – не отягощает ли?
– Нет, не тягощает. Когда, к примеру, писал “Каторгу” – всё знал о царской каторге. Написал, передал рукопись в издательство – забыл всё к чертям собачьим, голову освободил для новой темы. Ну, в каком смысле забыл – основные коллизии помню: даты, имена героев, – но чтобы разговаривать с редактором, мне уже приходится реставрировать память. Думаю, это счастливая способность.
Он задумался, глядя куда-то в сторону. Потом вскинул на меня дерзкие глаза:
– Крутится машинка, да? Ну так я вам в неё скажу, что жизнь моя протекает без праздников. Уже много-много Новых годов я встречаю вот тут, за этим столом. Никуда не езжу, в гости не хожу, и если на два часа отлучусь, меня, словно цепями, тянет домой. Как барсука в свою нору.
– Но это же, простите, каторга…
– Каторга, да! Но – сладкая каторга. Слад-ка-я!..
– …к которой Вы сами себя приговорили. При таком образе жизни трудно расширить круг знакомых и тем более друзей. И всё-таки – есть они у Вас? По каким признакам Вы выбираете друзей и что нужно, чтобы стать для Вас интересным?
– Во-первых, должна быть душевная симпатия. В нашем доме живут актеры, писатели, министры – они мне не интересны. Никто из них не поздоровается с дворничихой. А мы с ней встретимся во дворе, остановимся, поболтаем, она мне свои заботы изложит, я ей – свои, мы с ней на равных. Приходит ко мне слесарь-водопроводчик из домоуправления, симпатичный человек, с ним чайку попьём, поговорим о жизни, он видит во мне скорее доброго приятеля, нежели писателя. Среди моих знакомых – офицеры флота, заводские рабочие. Иной раз попадется шишка с научным званием, а я вижу: передо мной – плохо воспитанный человек, увешанный регалиями. Наш слесарь по сравнению с ним – интеллигент.
– Работоспособность ваша многих изумляет. Поделитесь рецептом – как её поддерживать.
– Да что тут за рецепты! Надо сохранять хорошую физическую форму, а это прежде всего значит – не разрушать. Не пью вина совершенно. Смолоду, не скрою, любил выпить, и крепко. А как заметил, что даже полстакана пива выбивает меня из рабочей колеи – упаси Бог, не пью. Что ещё… Отметаю ненужные эмоции. Одно время увлекся смотреть по телевизору хоккей, бокс. Бросил, как только понял, что это становится помехой в работе. Почти не слушаю музыки: классическая меня вгоняет в грусть, эстрадная – излишне возбуждает. Но, как видите, это не помогло уберечь здоровье: сердце подводит. А написать хочется ещё очень много. Вот закончу книгу о Сталинграде, устрою себе небольшой отдых, потом приступлю к новому роману. Тема – пока в секрете.
– Тогда ответьте, пожалуйста, на “несекретные” вопросы. Например, на такой: наградами Вы, надеюсь, не обделены? В войну – воевали, в мирное время – работали…
– Есть награды, как не быть. Только я их все не помню. Это скорее Вам Тося скажет. Тося, можно тебя на минуточку? Вот человек интересуется, какие у меня награды, скажи ему…
Антонина Ильинична начала загибать пальцы, перечисляя вслух: орден Отечественной войны, медали “За оборону Заполярья”, “За оборону Ленинграда”, два ордена Трудового Красного Знамени, орден Дружбы народов. Не слишком баловала родина в мирное время одного из самых читаемых писателей страны. Да он, по всему видать, не очень по этому поводу переживал, другими жил заботами…
Взглянув на часы, поднимаюсь с кресла: нельзя до бесконечности испытывать доброту хозяев – вон сколько времени мне было уделено, пора и честь знать!
– Валентин Саввич, благодарю Вас за беседу, за искренние, прямые ответы…
– Других ответов не держу, только прямые. Почему-то очень редко их в таком виде публикуют редакции. По полгода держат мои интервью, мурыжат, десятки раз сверяют, таскают куда-то наверх, разводят, в общем, волокиту. По мне так лучше не надо вообще никаких вопросов – не будет возни с ответами.
– И всё же: есть такие вопросы, которые вы хотели бы услышать, но вам их никто не задает?
– Да Бог его знает… Никто меня не спрашивает – где бы я хотел жить.
– Я – спрашиваю!
– Хотел бы жить в снегах, где-нибудь на Диксоне, на Соловках, да вот (ласковый кивок в сторону супруги, сидящей тут же) она у меня мерзлячка. А я люблю зиму, север, морозы, Арктику. С удовольствием подался бы на Шпицберген, перевез бы туда свою библиотеку и жил.
