Сын крестьянский - Александр Савельев

Сотник, довольный собой, говорил уверенно, торжествующе.

Болотников встал из-за стола. В горнице стало тихо. Минуту помолчав, он произнес:

— На строгости и темница держится. Бьют там почем зря, до смерти. Нет, друг, не гожи слова твои. Тебя Шуйский со бояры притесняют, ты люто бьешься супротив его, а дома женку, детей бьешь, сиречь сам ты для домочадцев вроде как Шуйский. Не дело баешь!

Сотник оторопел. Болотников подождал с минуту.

— На том можно и разойтись.

Все ушли. Болотников видел, что многие из собравшихся не соглашались с ним, недовольны. Хмуро сдвинулись брови воеводы. Глубокая складка легла на лбу. «Напролом пойду супротив непорядков и несправедливости!»

Народ валом валил в церкви. Причту дел было много. Кроме служб, сколько ребят крестить, сколько свадеб да похорон справлять, о здравии и за упокой поминать!

Деньги и приношения натурой шли подходящие. Звон стоял над городом. В церквах провозглашали:

«Большому воеводе Иоанну Болотникову и его христолюбивому воинству — многая лета!»

Болотников посмеивался. «Воеводствовал бы здесь боярин, — подумал он, — и ему бы гласили многолетие! Знаю я вас, священных! Хитры зело, вьюном вьетесь. Потакаете тому, у кого сила. Ладно! Пока на мою мельницу воду льете».

Иван Исаевич ходил с Олешкой глядеть на кулачные бои.

Шли друг на друга целыми кварталами.

На этот раз выступали Ямы — окраина, заселенная беднотой. Здесь обитали ямщики, рыбари, чеботари, овчинники, лесорубы, смолокуры, землекопы, плотогоны. Много татей и женок гулящих обреталось.

Окраина двинулась на район почище и побогаче. Там жили торговцы, служилые люди, посадские, духовное сословие.

Калужане шли стенка на стенку. Обычно начинали подростки.

Орут окраинцы:

— При сюды, двинем в боковину!

В ответ кричат:

— Свалим вас в кучу! Постой, держись!

Затем шли постарше ребята. Под конец дюжие парни, бородатые мужики бились люто. Над побоищем носились вопли, крики, свист.

— Бей, робя, не жалей! Колоти, как цепом молоти!

— Эй, Митроха, шибани. Вон тово, закоперщика!

— Илюха Бородач в бой вступил! Ну, теперь держись!

Иной, выходя из свалки, ложился на снег «от несусветного колотья в грудях». У иного багровая дуля под глазом мешала дальше драться, и человек выбывал из строя. Война стихла. Надо куда-то силушку девать. Вот и разгулялась матушка-Калуга.

В бою существовали правила: «Ленжача не трожь, свинчатку в руке не крой!» Кто этих правил не исполнял, того нещадно избивали свои и чужие.

Болотников и Олешка смотрели на побоище с пригорка.

Олешке было не по себе. Его тянуло в самую гущу дерущихся. Долго он сдерживал себя, потом сорвался с пригорка и ринулся в кипящий людской котел. Его новый треух мелькал то здесь, то там. Иван Исаевич с пригорка следил за своим любимцем с интересом и боязнью.

Окраинцы погнали чистоплюев. Из кучи дерущихся появился Олешка. Лицо его сияло, под правым глазом набух синяк. Сливой вздулся нос. И смех и грех!

— Ты смотри, как тебя разделали! — тревожно заметил Иван Исаевич.

Олешка засмеялся, трогая свой вспухший нос.

— Ты меня, дядя Иван, не води боле любоваться на бой. Не в себе я бываю. Даже поджилки трясутся. В самое пекло тянет!

Болотников, шагая с Олешкой домой, рассуждал:

— Штука дикая — забавы эти. Ну, а война не дика? Куда хуже!

У наружной стены кремля притулился птичий базар. В стену вколочены гвозди. На них клетки с разным певчим товаром. И на земле расставлены в ряд клетки с синицами, щеглами, чижами, снегирями. В корзинках — голуби: турмана, красно- и чернопегие, чистарки. Сетки, западни, корм пташий: семена, сушеные муравьиные яйца. Здесь особый мирок с охотничьим азартом. Надували, обдирали, всучивали всякую всячину. Надо было держать ухо востро, чтобы не объегорили.

Олешка пришел на базар с пустыми клетками, корзинкой и всецело погрузился в эту толчею. Торговался, спорил, ругался; накупил птах, голубей и довольный пошел домой. Птиц он развесил в боковуше, а голубей посадил на чердак поближе к трубе.

Болотникову не по себе стало от пищащих, дерущихся птиц.

— Куда их тебе такая уйма? — спросил он своего питомца.

Олешка, насыпая в клетки корм, оживленно ответил:

— Я их выпускать весной стану. Радостно, когда они улетают. Человек куда разумнее, а это свершить нет мочи ему.

Иван Исаевич, как он часто делал, начал рассказывать Олешке про далекие времена.

— При царе Иване Грозном был человек один… Крылья справил тот русский человек, летал, с крыши спускался. Пробу делал да повредил он себя… Темные люди сочли: «Все это от силы бесовской», и царь приказал знатца жизни лишить. Покамест темны люди, трудно таким знатцам помыслы свои до конца довести. Время настанет, явятся крылатые люди. Инако не мыслю.

Прищурив подернутые грустью глаза, Болотников продолжал:

— Один иноземец также такие пробы делал. Помнишь, сказывал тебе про Италийскую землю. Жил в той земле италийской человек прозванием Леонардо да Винчи, живописец, ваятель. Был он и зодчий и в книжной мудрости вельми силен. Прибор строил, чтобы летать. Так и не достроил. Ученик его разбился с такого прибора, калекой стал.

Иван Исаевич встал и прошелся по горнице. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Видно, воевода думал о чем-то большом, известном ему одному. Олешка восторженно глядел на него.

Болотников знал, что вражьих заслонов со стороны Оки пока нет. Решил передохнуть. Рано утром вместе с Олешкой и посадским человеком Андреем Петровичем Масленниковым взяли они самопалы, пистоли, рогатины и, завернувшись в длинные бараньи шубы, сели в розвальни, поехали за реку.

Андрей Петрович вступил в калужскую дружину. Был он большой охотник до зверя, рыбы. Стрелял без промаху. Бил белку, зайца, лисицу, волка. На медведя хаживал с рогатиной. Мужик был дюжий. Летом рыбачил артельно неводом или один — с плотов на подпусках.

Розвальни легко скользили по ровной заснеженной дороге. Под их скрип Андрей Петрович неторопливо рассказывал:

— Рано утречком, зорька еще не играет, спущаешь подпуска с плотов. Рыба, восстав от сна, играть зачинает. Круги от ее по воде идут. Есть она хочет и прет на червя, на хлебный мякиш. Плотва, ерши, окуни, гольцы, пескари — мелочь все… А то налимы идут, сомята, стерлядь. Эти здоровы бывают. Под их сачок подводишь. А не то рванут, поминай как звали. По пуду и более сомов ловил. Баска рыба. А налимья уха, сам ведаешь, первеюща! Щук лавливал до двух пуд, на живца. Тянешь ее сторожко. Спустишь подпуск, а потом снова тянешь; ходуном ходит! Выволокешь, а она илом зеленым от старости поросла… Что баять: рыбы у нас в Оке тьма-тьмущая. Токмо лови да снасть держи исправну. Бывало, наловишь, что еле-еле до дому волоком волокешь.

Он примолк. Его широкое лицо с добрыми серыми глазами было по-детски мечтательно. Светло улыбнулся.

Ходко бежала тройка. Монотонно звенели бубенцы. На окружающее была накинута сетка падающего снега. Холод, спокойствие…

Болотников вопросительно взглянул на Андрея Петровича.

— А дале что? — спросил Олешка, сидевший, словно завороженный.

— А то ночью на челне плывешь, — продолжал Масленников. — На носу в жаровне огонь горит. Рыба видима, спит. Один гребет на корме, другой острогой бьет с носу. Уйму набьешь. Удой рыбу ловишь для времяпровождения. И то завсегда натаскаешь изрядно на уху. Сетями — дело артельное; помногу берут, и тебе пуда три-четыре достанется. На целый год запасешь рыбы, и еще на торгу продать хватит. И зверя я промышляю охотно, он немалые достатки дает.

По большаку проехали в деревню Секиотово, а оттуда свернули в лес, к избе лесника. Когда ехали, слышали волчий вой. Большие леса и теперь стоят за Окой. А тогда стояли нерубленые, дремучие, кондовые.

Лесником был младший брат Андрея Петровича Аким, рыжий, бородатый детина, похожий на медведя. Говорил он глухим басом. Три сына его, подростки, походили на медвежат. А щупленькая жена смахивала на индюшку. Голосок писклявый. Бедовая бабенка.

В избе, рубленной из дуба, было жарко. В печурке весело трещали дрова. Оконца малые. Хозяева зажгли лучину. По стенам висели оленьи, лосиные рога, самопал, две рогатины.

Благословись, сели за стол. Перво-наперво выпили, закусили. Жена подала горячих щей с лосятиной, потом жареного зайца.

— У меня на примете пять берлог, — начал неторопливо Аким. — Две завтра порушим.

— И на том спасибо, хватит с нас, — ответил примостившийся у лежанки Иван Исаевич.

Проговорили до сумерек. Спать легли на полатях. Укрылись медвежьими шкурами. Поутру поснедали жареной лосятиной и пошли на лыжах в чащобу.

День был морозный, солнечный. Тишина… Только белка прошуршит на верхушке ели, осыпая снег, да изредка с писком пронесется стайка синиц. Охотники пришли к старой сосне.