Рассказы - Вячеслав Морочко

А на улице она с сожалением покачивала головой, признавая, что этих ничтожеств трудно казнить: « Комара или муху можно размазать о стенку… но попробуй прихлопнуть бациллу».

Отведя Ольгу Сергеевну на «корову», взяв ее за руку, наблюдая, как медленно сходит бледность с родного лица, Игорь Борисович думал об удивительном «парадоксе профессий»: он вот, здоровый мужик, занимается гуманитарной наукой, а Ольга, хрупкая женщина, тащит на слабых плечах своих воз многомудрой и склочной инженерской работы. Разве по нынешним временам кормилец семейства может польстится на инженерский оклад?!

Когда боль отошла, Ольга Сергеевна тихо сказала: «Страдаешь? Первый раз в жизни позволил себе непочтительность к даме… Не мучься: ты ее просто вежливо выпроводил… Удивляюсь, как духу хватило… — Она погладила мужа по бритой щеке, усмехнулась. — Растешь, червяк… Ну расти… Теперь будем ждать, что они против нас там придумают».

— Мы им — не по зубам, — хорохорился Игорь Борисович.

— Ишь ты, храбрый выискался!

— Ольга, ты помнишь, как сказано в физике, чем центр тяжести ниже, тем больше устойчивость тела.

— Имеешь в виду наш первый этаж?

— При чем здесь этаж!? В самой жизни мы занимаем устойчивый «полуподвал».

— Философствуем? — улыбнулась Ольга Сергеевна.

А тем временем «Конец сна» приближался. «Мотылек» относился к спавшим, как мать относится к детям, с которыми придется расстаться. Он был хозяином снов, и спавшие, как малые дети, обращались к нему, называя придуманными именами. Фантазии их были лишь искаженными бликами Истины. Они умоляли помиловать, благословить, пожалеть, пощадить что-то дать или что-нибудь не допустить. И он «миловал», «благословлял» и «давал» или не «допускал», помогая лишь тем, кто просил за других: таково условие СНА. Помогал он и тем, кто его не просил, а надеялся лишь на себя: такие, как неназойливые и достойные люди больше других заслуживали ЕГО помощи… Только скоро, скоро все кончится.

20

После отъезда Ирины, малыш остался единственным утешением в доме. Приятно было смотреть, как к нему возвращаются силы. Одно наслаждение было гладить котенка, трогать нежные ушки, пропускать через пальцы веер хвоста. Это маленькое, по природе своей, независимое создание, исполненное доверия к людям, целиком полагалось на них. Было любо смотреть, как оно носится, задрав хвост, или, гоняясь за белыми бабочками на пустыре, выпрыгивает из некошеных трав.

В подвале встретили малыша как новое молодое лицо. Котенок и сам ощущал себя заново рожденным. А память хранила столько разных событий, что казалось, в единственной жизни им просто не уместиться. Зимой он боялся злых «псов усталости». Теперь, когда вечерами Кошко отправлялись гулять, малыш притворялся, что незаметно крадется за ними, на самом же деле — только чуть-чуть провожал, довольный, что видит их вместе. Хозяева прятались от Леопольда в кустах и прыскали со смеху, точно дети, не зная причины. А он забирался под зачехленный «Москвич», откуда, как из-под кресла, были видны только ноги людей, и радовался, что пока еще — все хорошо.

В подвале многое переменилось: не было больше ни миленькой кошечки, ни Полосатика, ни злого сатрапа. Избранный круг распался. Боевые коты разбрелись кто куда. Чумка произвела настоющую революцию, и кошки привыкали к свободе.

Общительный по натуре малыш тянулся к подобным себе, и хозяева уже несколько раз отпускали котенка на ночь. А утром он садился напротив окна, и, чуть-чуть склонив голову на бок, без слов говорил: «Я тут. Все в порядке!» — Иди скорей, маленький, я открою тебе! — причитала Ольга Сергеевна.

Началась пора жизни, исполненная предчувствий неизъяснимого счастья. Леопольд не задумывался, что с ним творится, полагая, что только такою и может быть жизнь, что только для этого и существуют на свете кошки и люди.

— Не плохо устроились, — Игорь Борисович полушутя упрекал Леопольда, как представителя всего животного царства. — Вы можете целиком положиться на отлаженные бездною лет инстинкты, в то время как человек должен мучаться от осознания недолговечности бытия, не понимая, что ему делать с полученным впопыхах «историческим взглядом на жизнь».

Действительно, малышу было легче: теперь он увидел мир сквозь «незамутненную призму» неизбежного счастья, а возрождение после болезни было похоже на непрерывное восхождение к свету.

21

Одним вечерком Кошко отдыхали перед домом на лавочке, а Леопольд то устраивался между ними, то спрыгивал, затевая игру с такими же как он сорванцами. Прислушиваясь к доносившимся из палисадника звукам, Игорь Борисович отмечал про себя, что в кошачьих воплях, даже если это крики любви, игры и азарта, неизменно присутствует что-то трагическое. На горизонте ворочалась обошедшая город гроза. Начинали сгущаться сумерки. Было тепло, даже душно.

— Как ты думаешь, — спросила Ольга Сергеевна, — Лепушка помнит, что маленьким мы его часто наказывали?

— А как ты думаешь, — ответил вопросом Кошко, — помнит Ирина, что мы ее маленькой шлепали?

— Помнит, а как же! Поэтому злая такая.

— И вовсе она не злая. Она умная девочка. Просто ей трудно.

— Ты всегда ее защищаешь! — упрекнула Ольга Сергеевна.

Над белыми башнями плыла голубиная стая. Круг за кругом поднималась она все выше, парила и трепетала живым лоскутиком неба.

— Свободный полет — мечта юности, — думал Игорь Борисович. — Душа тянется к счастью, а уж коль не выпало личного — хоть прикоснуться к чужому, выпустив стаю, сопережить окрыленность свободой. Голуби развернулись, вытянулись тоненькой ниточкой и… растаяли в золоте уходящего дня.

В сумерках, окутавших заросли, вспыхивали зеленые черточки, и, малыш не выдерживал — то и дело срывался с места, летел стремглав в палисадник, а потом прибегал и усаживался между людьми, чтобы они могли прикоснуться к нему. Затихающий шум, гаснущий свет, почти неподвижный сгустившийся воздух — все казалось приготовлением к близкому чуду. Котенок не находил себе места. Его бросало то в дрожь, то в истому и он признавался в этом хозяину. Они уж давно привыкли беседовать, сами не замечая того.

— Люблю добрых, — беззвучно говорил Леопольд.

— Я тоже, — соглашался Кошко. — Но терпеть не могу наглых типов, которые пользуются добротою других.

— К сожалению, эти «типы» правы, — вздохнул Леопольд, — ибо добрым здесь… нечего делать. — Устремив глаза в небо, он с печалью добавил, — Но это уже… не имеет значения.

Он видел над головами людей бархат тени, похожей на гигантскую бабочку. Он углядел эту «бабочку» очень давно и давно перестал удивляться, что люди ее почему-то не хотят замечать. Однако тень еще никогда не висела так низко. Леопольд глядел вверх, а хозяева думали, что он смотрит на них.