Жестокие слова - Луиз Пенни

Все это и еще кое-что ему стало известно благодаря разысканиям агента Морена.

— Верно, — подтвердил Рор, который внимательно смотрел на Бовуара, спрашивая себя, к чему тот ведет.

— И вас несколько раз избирали президентом ассоциации, — сказал Бовуар Рору. Потом обратился к Ханне: — И вас тоже.

— Не велика честь, инспектор, — улыбнулась Ханна. — Мы сменяем друг друга. У нас ротация.

— Справедливо ли будет предположить, что вы знаете всех в местном чешском сообществе?

Они переглянулись, насторожившись. Потом кивнули.

— Поэтому вы должны знать убитого. Он был чехом.

Бовуар вытащил фотографию из кармана и положил на стол. Но они не стали смотреть на фотографию. Все трое удивленно смотрели на него. Что их удивило — то, что он знает, или то, что убитый был чехом?

Бовуар должен был допустить и то и другое.

Наконец Рор взял фотографию и посмотрел на нее. Отрицательно покачав головой, он передал фотографию жене.

— Мы уже видели ее и не можем сказать ничего нового, кроме того, что говорили агенту Лакост. Мы его не знаем. Если он был чехом, то на наши обеды он не приходил. Никак с нами не контактировал. Конечно, нужно спросить у других.

— Вы нас подозреваете? — спросила Ханна Парра.

Она больше не улыбалась.

— Нет, просто провожу расследование. Если убитый был чехом, то вполне резонно порасспрашивать людей из вашего сообщества. Вы так не считаете?

Зазвонил телефон. Ханна подошла к нему, посмотрела на определитель номера.

— Это Ева.

Она сняла трубку и заговорила по-французски, сообщив, что в доме квебекские полицейские и что она не узнала человека на фотографии. Сказала, что она удивилась, когда ей сказали, что этот человек был чехом.

«Неглупо», — подумал Бовуар. Ханна повесила трубку, и телефон тут же зазвонил снова.

— Это Яна, — сказала она, но на сей раз трубку брать не стала.

Они поняли, что телефон будет звонить весь день после посещения агентов полиции. Члены чешского сообщества принялись перезваниваться.

В этом было что-то нечестное, но Бовуар с готовностью признал, что и сам бы делал то же самое.

— Вы знаете Богуслава Мартину?

— Кого?

Бовуар повторил имя, потом показал им распечатку.

— А, Богуслав Мартину, — сказал Рор, произнеся имя таким образом, что Бовуар и разобрать не смог. — Это чешский композитор. Только не говорите мне, что вы и его подозреваете.

Рор рассмеялся, но ни Ханна, ни Хэвок даже не улыбнулись.

— Кто-нибудь из местных с ним связан родственными узами?

— Нет, никто, — с уверенностью сказала Ханна.

Морен пытался найти что-нибудь о прошлом Парра, но его поиски не принесли практически никакого результата. Их круг общения на родине ограничивался, похоже, тетушкой и несколькими двоюродными родственниками. Когда они эмигрировали, им было по двадцать с небольшим, в Канаде они получили статус беженцев. А теперь стали гражданами.

Ничего примечательного. Никаких родственных уз, связывающих их с Мартину. Или с кем-нибудь знаменитым или скандально известным. Никаких воо, никакой Шарлотты, никаких сокровищ — ничего.

И все же Бовуар был убежден, что они знают больше, чем говорят. Больше, чем удалось найти Морену.

Когда полицейские сели в машину и поехали назад, их отражение появилось в стеклянном доме, и Бовуару вдруг пришло в голову: так ли прозрачны Парра, как их дом?

— У меня к вам вопрос, — сказал Гамаш, когда они направились назад в гостиную.

Жером на мгновение поднял голову, а потом снова погрузился в свои изыскания, пытаясь расшифровать загадочную надпись.

— Спрашивайте.

— Дени Фортен…

— Владелец галереи Фортен? — прервала его суперинтендант.

Гамаш кивнул:

— Он вчера был в Трех Соснах и видел одну из резных скульптур. Он сказал, что она ничего не стоит.

Тереза Брюнель немного помолчала.

— Меня это не удивляет. Он уважаемый арт-дилер. У него глаз на новые таланты. Но скульптура — не его специализация, хотя в его круг входит несколько известных скульпторов.

— Но даже я понял, что эти скульптуры — работы выдающиеся. Почему этого не увидел он?

— Что вы предполагаете, Арман? Что он солгал?

— А это возможно?

Тереза задумалась.

— Вероятно. Мне это всегда представляется немного забавным, а иногда полезным, — общее восприятие мира искусств. Люди со стороны, похоже, думают, что этот мир состоит из самоуверенных сумасшедших художников, тупоголовых покупателей и владельцев галерей, которые сводят двух первых. На самом же деле это бизнес, и все, кто этого не понимает и не оценивает его как таковой, ничего в нем не добиваются. В некоторых случаях на карту ставят сотни миллионов долларов. Но самомнение подчас куда больше, чем эти груды денег. Соедините огромное богатство и еще большее самомнение — и вы получите взрывчатую смесь. Это жестокий, нередко уродливый, часто агрессивный мир.

Гамаш вспомнил про Клару и спросил себя, понимает ли она это. Знает ли, что ее ждет.

— Но наверняка не все ведь такие, — сказал он.

— Да. Но не на этом уровне. — Она кивнула на скульптурки на столе ее мужа. — Один человек убит. Не исключено, что, когда мы займемся этим вплотную, появятся и другие трупы.

— Из-за этих резных скульптур? — Гамаш взял в руки корабль.

— Из-за денег.

Гамаш вгляделся в скульптуру. Он знал, что не все руководствуются одним этим мотивом. Были и другие причины. Ревность, гнев, месть. Он смотрел не на пассажиров, плывущих в счастливое будущее, а на того, кто оглядывался назад. С ужасом. Смотрел туда, откуда они плыли.

— У меня для вас есть хорошая новость, Арман.

Гамаш опустил корабль и посмотрел на суперинтенданта.

— Я нашла ваше «Воо».

Глава тридцатая

— Вот оно, — показала Тереза Брюнель.

Они приехали в центр Монреаля, и теперь суперинтендант показывала на одно из зданий. Гамаш притормозил, что немедленно вызвало к жизни целый хор звуковых сигналов. В Квебеке торможение считается чуть ли не самым опасным преступлением. Но он, игнорируя гудение, не стал увеличивать скорость, а попытался увидеть, на что она показывает. Это была художественная галерея Хеффеля. А перед ней стояла бронзовая скульптура. Но они проехали мимо, прежде чем Гамаш успел что-либо разглядеть. Следующие двадцать минут он искал место для парковки.

— Вы что, не можете припарковаться во втором ряду? — спросила суперинтендант Брюнель.

— Вы хотите, чтобы нам поотрывали головы?

Она прыснула со смеху, но возражать не стала. Наконец они припарковались и пошли назад по Шербрук-стрит к художественной галерее Хеффеля, где уставились на бронзовую скульптуру, которую видели прежде, но никогда не задерживали на ней взгляд.

В кармане Гамаша зазвонил телефон.

— Pardon, — сказал он суперинтенданту и ответил.

— Это Клара говорит. Хотела узнать, когда вы будете готовы.

— Через несколько минут. У вас все в порядке?

Голос у нее дрожал.

— Все хорошо. Где я могу с вами встретиться?

— Я на Шербруке, перед галереей Хеффеля.

— Я знаю, где это. Смогу подъехать через несколько минут. Вас устроит?

Она явно спешила уехать, словно ей невмоготу было оставаться в городе.

— Отлично. Я буду здесь.

Гамаш убрал телефон и вернулся к скульптуре. Молча обошел ее, а Тереза Брюнель с иронической улыбкой наблюдала за ним.

Он увидел бронзовую статую почти в полный размер: женщина средних лет стоит рядом с лошадью, у ее ног собака, а на спине лошади — обезьянка. Обойдя вокруг статуи, Гамаш остановился возле суперинтенданта Брюнель.

— Это и есть «воо»?

— Нет, это Эмили Карр. Работа Джо Фейфарда. А называется она «Эмили и ее друзья».

Гамаш улыбнулся и тряхнул головой. Да, конечно. Теперь он вспомнил. Эта женщина — степенная, приземистая, уродливая — была одной из самых удивительных художниц Канады. Талантливая и наделенная богатой фантазией, она творила главным образом в начале ХХ века и давно ушла из жизни.

Он внимательнее присмотрелся к бронзовой женщине. Она здесь была моложе, чем на старых, зернистых, черно-белых фотографиях, которые он видел. На них всегда была мужеподобная женщина. Одна. В лесу. Никакой улыбки на лице. Впечатление безрадостное.

А эта женщина казалась счастливой. Может быть, это была причуда скульптора.

— Она великолепна, правда? — сказала суперинтендант Брюнель. — Обычно у Эмили Карр мрачный вид. На мой взгляд, это блестящая идея — изобразить ее счастливой, а такой она явно была лишь среди своих животных. Кого она ненавидела, так это людей.

— Вы сказали, что нашли «воо». Где?

Он был разочарован и далеко не убежден в том, что суперинтендант и в самом деле нашла то, что им нужно. Каким образом давно умершая художница, жившая на другом конце континента, могла быть связана с расследованием?