Без Москвы - Лев Лурье

Георгий Бердников патетически восклицал, выступая против Жирмунского: «Виктор Максимович, вы написали 16 книг – назовите хоть одну из этих книг, которая нужна сегодня советской науке!» Очевидцы рассказывали мне, Жирмунский вытер пот со лба и тихо ответил: «Все 16».

Профессор Борис Егоров:

«Между прочим, была буря аплодисментов не меньшая Жирмунскому, чем Бердникову и другим громилам. Хотя там тоже были аплодисменты, потому что было много специально приглашенных. Мне кто-то сказал: “А вы знаете, вот такой-то даже со своей женой пришел, как на спектакль”».

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Иван Грозный хотел, чтобы казни обязательно посещались большим количеством народа, особенно казни знаменитых и богатых людей – вельмож, крупных государственных деятелей. Очевидно, после этого заседания Пиксанов понял, что он ошибся и пришел к Николаю Ивановичу Мордовченко на квартиру и принес пол-литра водки, и они ее распили. Он извинился перед Мордовченко, что его упомянул. Мордовченко мне это рассказал. Я ужасно возмутилась и сказала: “А зачем вы с ним пили водку?!” А Николай Иванович так растерянно сказал: “А куда же водку-то девать?” И добавил: “И потом он на четвертый этаж лез, старый человек. Ну, и какое-то раскаяние у него все-таки было”. Но главное, у Николая Ивановича было в лице смятение, что он пил эту водку с Пиксановым, а этого делать не следовало. У Томашевского была совершенно другая реакция. Он по коридорам, забитым публикой, ходил и говорил громко: “Вот безобразие! Уборная занята! Руки надо вымыть – я подал руку Пиксанову”».

Виктор Максимович Жирмунский

Юрий Михайлович Лотман

Георгий Пантелеймонович Макогоненко

Только двое – учитель Юрия Лотмана профессор Мордовченко и будущий знаменитый пушкинист, а тогда аспирант Макогоненко бесстрашно публично заступились за своих учителей.

Четырехсотметровый коридор Главного здания университета в 1949 году был заполнен грустными людьми, которые забирали из ректората свои документы – их вычистили. Это были не только филологи. Чистили биологов, если они не были согласны с «великим» учением Трофима Лысенко. Выгоняли экономистов, так как среди них было много друзей арестованных и расстрелянных по «Ленинградскому делу» братьев Вознесенских. Чистили космополитов историков и философов. Среди них моего деда – знаменитого античника Соломона Лурье. Удар прошелся по всем факультетам ЛГУ.

Уволить Виктора Жирмунского из университета не решились, но не потому что любили, а потому что он был членом-корреспондентом Академии наук, а государство в ту пору старалось быть иерархичным, ведь это была империя. Константин Азадовский вскоре после увольнения скончался – не выдержал. Немного времени прожил и Эйхенбаум, он тоже был сердечником. Григорий Гуковский был арестован и в тюрьме вскоре умер.

Очень редко когда в университете на одном факультете собираются такие звезды, такие выдающиеся умы. Не понимая этого, нельзя осмыслить, что произошло в 1949-м с филфаком. Потому что действительно – ну, уволили четырех профессоров, но ведь на факультете работает несколько сот преподавателей. Одни ушли, другие остались – собственно, что случилось? Но дело-то в том, что, когда уходит один такой человек, это может быть равнозначно катастрофе, а тут 4 – это очень много, хватит двух, может хватить даже одного, чтобы радикально понизился уровень университета или факультета.

Нина Жирмунская, филолог, дочь Виктора Жирмунского: «Я хочу с благодарностью вспомнить имя ученика моего отца, Лазаря Ефимовича Генина, который тогда был молодым перспективным аспирантом-германистом, членом партии – его вызвали в партком и оказывали на него давление с тем, чтобы он выступил против своего учителя. Он отказался это сделать. За это он был изгнан из аспирантуры, устроился работать библиографом в Публичную библиотеку и спустя несколько лет стал лучшим библиографом, который знал все и который всю жизнь проработал там. Вот такова была судьба тех, кто не согласился стать Иудой Искариотом».

Борис Михайлович Эйхенбаум

Андрей Аствацатуров, филолог, внук Виктора Жирмунского: «На сегодняшний день, как мне кажется, основная проблема нашего факультета, как и всей филологической науки, заключается в том, что наука потеряла ощущение своих перспектив, ощущение своей судьбы, ощущение как прошлого, так и будущего. Она развивается по инерции. Почему нет таких ярких фигур, как Гуковский, Жирмунский, как Азадовский и Эйхенбаум? Ну, наверное, потому, что все-таки у этих людей было ощущение перспектив, ощущение судьбы и осознание того времени, в котором они жили.

В конце 1940-х произошел настоящий слом. В сущности, Сталин провел в филологических науках, вообще в области гуманитарного знания, то, что он произвел в конце 1930-х среди государственного партийного аппарата и среди военачальников – произошла как бы смена поколений. Но если в государственной жизни, может быть, там действительно поколение технократов типа Маленкова и Косыгина могли лучше управлять страной, чем старые революционные кадры, то, конечно, наука устроена совсем по-другому».

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Это было очень вредно в общегосударственном смысле. Все эти походы против науки – это вреднейшие мероприятия, потому что наука является основой жизни людей. Все общество стоит на науке, и если эта наука в забвении, то общество идет назад».

По недавнему рейтингу, Санкт-Петербургский университет не входит в первую сотню университетов Европы. Уступает, скажем, университету в Ювяскюле – это финская глубинка.

Глава 5

Хранители

В войну гибнут и страдают не только люди. После окончания Второй мировой загородные парки и дворцы Ленинграда – в руинах. Еще в 1920– 1930-е к уничтожению художественных собраний приложила руку и партийная верхушка, тогда ценности шли на Запад или продавались «заслуженным» людям. В 1940-е коллекции музеев чистили от всего «декадентского», то есть мировой живописи, начиная с Коро, и русской – с Серова. Закрылся Музей обороны Ленинграда. Город избавляли от лучших искусствоведов-музейщиков. В Академии художеств и на истфаке ЛГУ преподавали недоучки, напирающие на партийность и народность. Книги дореволюционных авторов пылились в спецхранах. Новейшей западной литературы просто не было. Спасению, сохранению и восстановлению императорского Петербурга мы обязаны нескольким подвижникам. О них пойдет речь в этой главе.