Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

Ошеломленный, я стоял минуту или две. Потом я оглянулся на Абисимти. Пока я пытался вернуть себе жемчужину, она схватила чашу и сделала из нее несколько глубоких глотков. Вино еще капало с ее губ. Она встала на ноги, страшно дергаясь, глядя на меня с такой любовью и скорбью, что чуть не разбила мне сердце. Каждая мышца в ее теле дрожала. Она была похожа на женщину, одержимую тысячью демонов.

— Ты поймешь… Я не хотела этого делать… — сказала она страшным хриплым голосом.

Чаша выпала из ее слабеющих рук и она упала на пол у моих ног.

В этот момент я подумал, что сойду с ума или отправлюсь к богам. Потом странное спокойствие снизошло на меня, словно моя душа, которую столь страшно избили, защитила себя тем, что закрылась, сделав меня неуязвимым. Я не впал в транс. Я даже не заплакал. Я посмотрел под ноги и увидел темное пятно пролитого вина на песке. Я спокойно забросал его песком, чтобы не было следа. Потом я нагнулся и закрыл глаза Абисимти, той, которую послали убить меня и которая отдала вместо этого собственную жизнь. У меня не было к ней ненависти, только жалость. Ее связывала клятва, данная богине, она не могла ослушаться приказаний, которые богиня отдавала. Что ж, ее клятва теперь привела ее в Дом Тьмы и Праха, куда бы сейчас мог прийти и я, не заметь я того выражения стыда и страха на лице Абисимти, когда она давала мне отравленное вино. А теперь она ушла. И жемчужина Стань-Молодым тоже исчезла. Правду говорила Сидури, хозяйка таверны: «Тебе никогда не найти той вечной жизни, что ты ищешь». Но это уже было не важно. Я устал гоняться за сновидениями, за мечтами. Издевательская насмешка змеи дала мне ответ: мне так не дано. Я должен найти какой-то другой путь.

Я оделся, пристегнул меч и вышел из палатки. Солнце ударило меня по глазам, но через минуту я уже все видел. Три жрицы Инанны стояли передо мной, раскрыв рот: они не думали, что я выйду оттуда живым.

— Мы свершили ритуал, — тихо сказал я. — Теперь я очищен от всего, что меня пятнало. Идите и займитесь жрицей Абисимти. Над ней надо сказать подобающие слова.

Старшая жрица не могла ничего понять.

— Значит, ты пил священное вино?

— Я совершил им возлияние богине, — сказал я ей. — А теперь, я войду в город и лично засвидетельствую богине свое почтение.

— Но… ты…

— Отойди, — ласково сказал я, положив руку на рукоять меча. — Дай мне пройти, или я распорю тебя, как жареную гусыню. Отойди, женщина. Отойди!

Она отступила, как темнота уступает место утреннему солнцу, попятившись, сгорбившись, почти исчезнув. Я прошел мимо нее к ждущей меня колеснице. Нинурта-мансум, подбежав ко мне, крепко схватил меня за запястье и пожал его. Глаза возничего блестели от слез. По-моему, он не ожидал снова увидеть меня живым. Я сказал ему:

— Мы закончили все наши дела здесь. Теперь поедем-ка в Урук.

Нинурта-мансум натянул вожжи. Мы объехали яркие навесы и направились к высоким воротам. Я увидел людей на стенах, они, щурясь, всматривались в меня. Когда колесница подъехала к арке ворот, они широко распахнулись и меня впустили без звука. Еще бы: они сразу признали, что я царь Гильгамеш.

— Видишь, во-он там, вдали? — сказал я своему возничему. — Там, где поднимается Белый Помост, в конце этой широкой улицы? Там — храм Инанны, храм, который я построил своими собственными руками. Вези меня туда.

Тысячи граждан Урука вышли, чтобы видеть мое возвращение домой. Но они казались странно робкими и запуганными, и почти никто не выкрикивал моего имени, когда я проезжал мимо. Они смотрели на меня во все глаза. Они поворачивались друг к другу, делая священные знаки, словно в великом страхе. Через молчаливый город мы проехали по широкой улице прямо к храму. У края Белого моста Нинурта-мансум натянул поводья, повозка остановилась, и я слез. Один поднимался я по высоким ступеням к террасе огромного храма, который я построил на месте того храма, что строил мой царственный дед Энмеркар. Какие-то жрецы вышли и встали у меня на пути, когда я подошел к двери храма. Один из них дерзко сказал.

— Какое у тебя здесь дело, Гильгамеш?

— Я хочу видеть Инанну.

— Царь не смеет вступать во владения Инанны, Пока его не позвали. Таков обычай. Ты это знаешь.

— Теперь обычаи другие, — ответил я. — С дороги!

— Это запрещается! Это непристойно!

— С дороги, — сказал я очень тихо.

Этого хватило. Они отступили.

В залах храма было темно и прохладно даже в летний жаркий день. Горели светильники, бросая мягкий свет на пестрые орнаменты из обожженных «шляпок» гвоздей, которые я тысячами вставил в эти стены. Я шел быстро. Это был мой храм. Я знал все уголки в нем, я знал свою дорогу в этом храме, умел ориентироваться в нем. Я ждал, что найду Инанну в великом зале богини, так оно и случилось. Она стояла в центре зала, настороженная, в своих лучших нагрудных пластинах и украшениях. Было еще одно, которого я на ней раньше не видел: маска из сияющего чеканного золота, оставлявшая открытыми только рот и подбородок, да узкие прорези для глаз.

— Тебе здесь нечего делать, Гильгамеш, — сказала она холодно.

— Разумеется. Я должен был бы сейчас лежать мертвым в палатке у городских стен, правда? — Я не позволил ярости прозвучать в своем голосе.

— Сейчас они говорят слова прощания над Абисимти. Она выпила вино вместо меня. Она делала все, как ты велела, она предложила вино мне, но я не стал пить, и тогда она выпила вино сама, по своей доброй воле.

Инанна ничего не сказала. Губы внизу под маской были плотно сжаты в одну жесткую линию.

— Когда я был в Эриду, мне рассказали, — сказал я, — что в мое отсутствие ты объявила меня мертвым и требовала, чтобы совет избрал нового царя. Так было дело, Инанна?

— Городу нужен царь, — сказала она.

— В городе есть царь.

— Ты сбежал из города. Ты удрал в пустыню, словно безумец. Если ты и не умер, то мог умереть.

— Я ушел на поиски важных для меня вещей. А теперь я вернулся.

— И как, нашел то, что искал?

— Да, — ответил я, — и нет. Это не имеет значения. Почему на тебе эта маска, Инанна?

— Это не имеет значения.

— Я никогда раньше не видел тебя в маске.

— Это новый обряд, — сказала она.

— Ах так! Смотрю, много тут развелось без меня новых обрядов.

— Включая и тот, когда царь входит в этот храм без зова.

— И, — сказал я, — включая обычай подавать царю чашу отравленного вина по возвращении домой.

Я подошел к ней ближе на несколько шагов.

— Сними маску, Инанна. Дай мне опять увидеть твое лицо.

— Нет, — ответила она.

— Сними маску, прошу тебя.

— Оставь меня в покое. Маски я не сниму.

Я не мог разговаривать с этой чужой женщиной с металлическим лицом. Я мечтал снова взглянуть на женщину из плоти и крови, предательскую и прекрасную женщину, которую я так давно знал, которую так любил, как никогда не любил никого в жизни. Я хотел еще раз посмотреть на нее. Я нежно сказал:

— Я хотел бы еще раз увидеть красоту твоего лица. Мне кажется, на всем свете нет лица прекраснее твоего. Ты знаешь, Инанна, каким прекрасным мне всегда казалось твое лицо? — Я рассмеялся. — Ты помнишь ночи, когда мы с тобой исполняли обряд Священного Брака? Ну конечно же, как ты можешь забыть? Тот год, когда я только что стал царем и всю ночь провел в твоих объятиях. А наутро пришел дождь. Я помню. Я помню те времена, до того как ты стала Инанной, когда ты призывала меня в свои покои глубоко под землей, под старым храмом. Я тогда был просто напуганным мальчишкой, и едва мог понять, в какие игры ты со мной играешь. Или в тот первый раз, когда произносили обряд вступления на царство Думузи, а я заблудился в коридорах храма, и ты нашла меня. Ты сама тогда была еще ребенком. Помнишь? Ах, Инанна, только через много лет смог я понять все те игры, которые ты со мной играла. Но сейчас я хочу увидеть твое лицо. Сними маску.

— Гильгамеш…

— Сними маску, — сказал я. — Положи ее… — И я назвал ее по имени: не тем именем Инанны, которое она приняла в служении богине, а именем, которое нельзя было упоминать после того, как она стала Инанной. Этим именем я заклинал ее. При звуке этого имени она отпрянула, вздрогнула и украдкой сделала знак богини, словно защищаясь. Я не видел ее глаз за прорезями маски, но мне казалось, что они уставились на меня не мигая, холодные и пронзительные.

— Ты с ума сошел, что зовешь меня этим именем — прошептала она.

— Вот как? Значит, я безумец. Просто я хочу один раз, последний раз увидеть твое лицо.

Теперь в ее голосе была дрожь.

— Оставь меня, Гильгамеш. Я не хотела тебе вреда. То, что я делала, я делал ради города… городу нужен царь… а ты уехал… богиня велела мне…

— Да. Богиня велела тебе убрать Думузи, и ты это сделала. Богиня велела тебе убить Гильгамеша, и ты послушалась. Ах, Инанна, Инанна, конечно, только ради города. И ради города ты получишь мое прощение. Я прощаю тебе все твое предательство. Я прощаю тебе все, что ты сделала именем богини, чтобы подорвать мою власть и причинить мне вред. Я прощаю тебе твою ярость, твою ненависть, твою злобу. Я прощаю тебе твою месть, ибо это ты наслала гнев богов на Энкиду, которого я любил. Если бы не ты, он и сейчас был бы жив. Но я прощаю тебя. Я все тебе прощаю, Инанна. Если бы мы не были царем и жрицей, то, наверное, любили бы друг друга. А я любил бы тебя больше, чем я любил Энкиду, больше, чем я любил что-либо в этой жизни. Больше самой жизни. Но я был царь. Ты — жрица. Ах, Инанна…