Боевой 19-й - Михаил Булавин

колеям, вызвав крушение. Тяжелые пульмановские вагоны, груженные песком, завалили полотно железной дороги и преградили путь вражеским бронепоездам.

Преодолевая пятисоткилометровый путь, к Воронежу спешил корпус Буденного.

В Воронеже в гостинице «Бристоль» расположился штаб генералов Мамонтова и Шкуро.

Днем против ресторана без умолку ревел военный оркестр. Казаки Шкуро в черкесках с широкими рукавами носились в вихревой пляске «Наурская» с зажатыми в зубах кинжалами. Мелькали голубые башлыки на красной подкладке. Взвизгивала медь тарелок. Звонко бил^ барабан. «Аджа!» — выкрикивал то один, то другой плясун, изгибаясь кошкой, и несся по кругу, рассекая кинжалами воздух.

Танец кавказских горцев не привлекал внимания горожан. Улица пустовала. Жидкая толпа зевак и ребятишек, глазевшая на лихих казаков, стояла немо и всякий раз испуганно пятилась, когда плясун с кинжалом проносился мимо.

За углом, на Плехановской улице, у круглых рядов, на виселице с длинной перекладиной второй день качаются повешенные коммунисты — Иванов, Лаврентьев, Шлегель, Скрибис.

Прохожие останавливаются и, скорбно взглянув на знакомые изуродованные пыткой и смертью лица, идут дальше. С проспекта Революции доносятся глухие удары оркестрового барабана, и жители Воронежа спрашивают друг у друга: «Чему белые радуются?»

Из штаба Мамонтова — Шкуро выводят юного журналиста губернской газеты «Воронежская коммуна» Бабицкого. Его ведут по Плехановской улице к холодильнику, где месяц тому Пцзад бились горожане с белоказаками Мамонтова. На бледном лице юноши спокойствие. Молча идет он со скрученными назад руками в свой последний путь, твердо ступая по булыжной мостовой. По этой же улице, к холодильйику, спешит жена расстрелянного коммуниста Моисеева, чтобы получить тело своего мужа. Она кусает платок, прижатый к губам. В сухих глазах застыли тоска и ненависть.

В контрразведке мучают и пытают схваченных ночью советских граждан.

На одной из центральных улиц города в доме старой учительницы тихо. В комнате за темным пологом полумрак. На кровати лежит человек. Порой дрогнут смеженные веки, откроются глаза и неподвижно смотрят в потолок. Сегодня он долго разглядывал синеватые обои с причудливыми узорами. Сознание медленно возвращалось. Он силился понять, где он и что с ним, но не мог долго сосредоточиться на одном. Он снова погружался в состояние забытья. Увидев вдруг старую женщину, вошедшую в комнату, он хотел позвать ее, но не мог. Она снова исчезла за дверью.

Комната, в которой сидит старушка, небольшая, уютная. В шкафу за стеклянной дверью видны корешки толстых, с золотым тиснением, книг. На стенах висят репродукции с картин Шишкина и Сурикова. В углу накрытый чехлом рояль. Маятник стенных часов мерно качается. Подоконник заставлен цветами, на окнах, тюлевые занавески. Вечером на окна опускаются шторы и зажигается висячая с зеленым абажуром, лампа.

По условленному звонку старушка проходит к двери и ждет второго звонка. гПотом она осторожно, чтобы не греметь, открывает дверь и, пропустив молодую женщину, говорит шепотом:

— Все благополучно.

Сегодня посетительница пришла позже обычного, и по лицу старушки поняла, что все без изменений.

— Спасибо вам, Софья Александровна. Ах, если бы вы знали, как я устала от этих кошмаров, которые происходят в городе. Меня изнуряет постоянная тревога. Они искали его среди раненых, я все боялась, — а вдруг кто-нибудь из товарищей по забывчивости назовет при них мою фамилию. Меня бы тогда затаскали и стали бы следить за каждым моим шагом. Особенно упорно ищет его есаул Бахчин. Ему даже известно, как и при; каких обстоятельствах он бежал от них к красным.

— Не волнуйтесь. Все минует, — успокаивала старушка. — Им и в голову не придет, что он здесь. Не будут же они проверять каждый дом. У них на это времени не хватит. Это только вам кажется, что на мой дом смотрят все прохожие.

Быльников снова открыл глаза. Было темно. Он повернул голову и внизу, на полу, увидел тонкую полосу света. «Это из-под двери», — осенила его догадка. Но где он? И снова Быльников силился припомнить события той ночи. Потом он услышал бой часов. Их музыкальный звон долго лился в воздухе. Он сделал движение рукой и вдруг как бы нашел, ощутил себя. Он попытался поднять руку, но она была необыкновенно тяжела и бессильно упала на одеяло. Он задвигал пальцами и ощупал мягкий ворс одеяла. В комнате, скрытой за пологом, разговаривали женщины. Полог зашевелился, и широкая полоса света упала на него. Он увидел женщину, стоявшую в дверях, но на этот раз это была не старушка. Он не мог рассмотреть лица, но видел светлое очертание головы, фигуру. Полог закрылся, через минуту в комнате возник свет, кто-то подошел и сел у изголовья. Мягкая, нежная рука коснулась лба. Потом свет приблизился, и над нам склонилось лицо молодой женщины.

— Боже мой!.. Вера! — прошептал он. — Вера!..

Она ниже склонилась над ним, и он почувствовал

прикосновение ее волос и горячую каплю, упавшую ему на щеку.

В этот поздний вечер есаул Бахчин торопился к полковнику разведывательной службы Рокотову, где должна была собраться компания для игры в карты. Сообщив на всякий случай ординарцу свой адрес, Бахчин вышел на улицу.

Только что он допрашивал рыженькую санитарку Елену Реутову. Он требовал от Елены, чтобы она вспомнила, когда в госпиталь среди других раненых поступил казачий офицер. Это было недавно, она должна припомнить. В противном случае, пригрозил он, ей придется прогуляться на холодильник. Это тоже не так далеко...

— Нет. На моей смене не было таких, — спокойно ответила девушка, глядя Бахчину в лицо.

— Одной ночи для размышления вам вполне достаточно, — сказал он и ушел.

«Быльников здесь, — говорил он себе. — На допросе бежавший от него казак Стрельников показал, что выстрёлил Быльникову в спину, но кто-то полоснул самого Стрельникова шашкой по плечу. Быльников либо убит, либо ранен. Если он был убит, то его обнаружили бы. Если ранен, то где он находится? Госпиталь не эвакуировался. Солдат Тягунов говорит, что в палате с ним лекал еще один раненый, но куда он девался — неведомо».

Врач Зимин объяснил, что раненых нередко перемещают из палаты в палату в зависимости от состояния их здоровья. Никакого офицера в госпиталь не доставляли, и в доказательство своих слов показал записи в книге регистрации.

— Да. Но вы могли его и не внести, — заметил Бахчин врачу.

'— В связи с чем я должен был нарушить это правило? — задал вопрос Зимин и уставился на Бах-чина.

— Что же тогда можно предположить? — спросил Бахчин. Ему хотелось знать, что и как ответит врач. Тогда станет ясно, брать под подозрение Зимина или нет.

— Простите меня, господин есаул. Я ничего не могу предполагать, так как это в мои функции не входит.

— Ясно, — ответил Бахчин, ,хотя ничего ясного для него не было. Но он не сдавался. В нем загорелась страсть контрразведчика.

Он шел в темноте, осторожно ступая по полуразрушенному тротуару и направляясь к столбу, на котором маячил зажженный фонарь.

«Ах, если бы напасть на след сотника!»

Вере не спалось. Она вставала и бродила по комнате. Сколько она передумала за это время! Какие

добрые и самоотверженные люди Григорий Андреевич и Софья Александровна, приютившие у себя дома раненого. Они подвергают себя опасности. И она вдвойне волнуется и за Владимира и за них.

Вера подошла к окну и, приоткрыв штору, смотрела на пустынную улицу. На ушу против дома на столбе горел фонарь, бросая круг света на землю.

Какой-то офицер вошел в этот колеблющийся круг, вынул портсигар и стал закуривать. Ветер тушил спички, и офицер догадался повернуться спиной к ветру. Когда он прикурил, скользнув взглядом по окну, Вера обомлела и зажала рот, чтобы не вскрикнуть.

На нее смотрел , тот самый есаул, который искал Владимира. Не двигаясь, оцепенев, стояла она и прислушивалась, не раздадутся ли шаги, не постучатся ли сейчас в дверь. Гулко билось сердце. От напряжения звенело в ушах. Ей казалось, что офицер увидел ее. Она вздрогнула и замахала рукой, когда раздался несносный бой часов. Своим звонким металлическим голоском они громко выговаривали: «Здесь он, здесь он».