Ересь внутри - Роберт Хейс

— Никто не может солгать арбитру, — с издевкой произнесла Джеззет. — Ведь так говорят люди?

— Да, так. По большей части это правда, и… Мастер не солгал. Он просто ничего не сказал, даже после… допроса.

— Пыток?

Действительно, они пытали того человека, но Инквизиция не любила признавать подобное. Мало кто способен под принуждением скрывать истину, поэтому нет нужды прибегать к пыткам. Чаще всего.

— А вы не думали просто спросить его? — с пугающим видом поинтересовалась Джеззет. — Вместо того чтобы ловить и пытать, не пробовали подойти к Мастеру Клинка и спросить: «Ты еретик?»

— Нет. Полагаю, они не пробовали.

— И что вы узнали, подвергнув беднягу пыткам?

— Результаты… Инквизиция… Они не были уверены.

Джеззет рассмеялась, качая головой и не сбавляя шага.

— Так спроси меня. Вот я, Мастер Клинка, прямо рядом с тобой.

— Нет.

— Почему нет?

Танкуил стиснул зубы. Разговор заходил не туда, куда ему хотелось бы.

— Итак, почему нет?

— Я не люблю задавать вопросы, — вздохнул он.

Джеззет посмотрела на него — насмешливая ухмылка заиграла на ее губах — и взорвалась смехом.

— Арбитр, который не любит задавать вопросы. Вот уж никогда бы не подумала…

Даркхарт неожиданно осознал, что улыбается в ответ.

— Ты не понимаешь. Принуждение… — Он замолчал, пытаясь подобрать правильные слова.

— Что такое «принуждение»?

Танкуил некоторое время безмолвно ковылял вперед. Джеззет шагала, не торопя с ответом.

— Это наш способ заставить людей говорить правду, — наконец сказал Танкуил. — Это магия, и ей арбитров учат в первую очередь. Принуждение подавляет волю человека, лишает его возможности думать о чем-либо ином и заставляет говорить.

— Так почему ты не любишь задавать вопросы?

Танкуил снова умолк в поисках верных слов.

— Принуждение вызывает привыкание. Мы не знаем почему. Думаю, здесь есть связь с чувством превосходства над чужой волей. Некоторые арбитры используют его постоянно. Они нуждаются в этом: задавать вопросы, чувствовать, как принуждение действует на цель. Это…

— Ты один из них?

Танкуил не знал, что сказать. Вообще-то он именно такой, и «да» было бы самым правильным ответом. Но он не любил признаваться в этом даже самому себе, не говоря уже о ком-то другом.

После продолжительной паузы Джеззет снова заговорила:

— А ты не можешь просто не использовать его? Просто задавать вопросы, не прибегая к принуждению?

Танкуил покачал головой:

— Я пытался, поверь мне. Принуждение — первое, чему учат арбитров, и мы… мы пользуемся им до тех пор, пока не развивается привыкание. Это постоянная, изматывающая необходимость, и единственный способ не применять принуждение — не задавать вопросов. Поэтому я и не люблю этого делать.

— Прости, — понурилась Джеззет. — Дай мне осмотреть твою ногу.

— Все в порядке, просто царапина.

На лице Танкуила застыла маска боли, но он продолжал упорно прыгать вперед.

— Она нас задерживает. Ты плетешься, словно улитка.

Танкуил бросил взгляд через плечо на Чад. Джеззет была права. Они покинули город быстрым ходом, но боль, пронзающая его тело на каждом шагу, тормозила его. Они держались вдали от дорог, но даже так, если они не уберутся от свободного города как можно скорее, стража их нагонит.

— Я прочистил и перевязал рану, — запротестовал он.

— Но ты не закрыл ее. По крови вижу. — И тут девушка не ошиблась. — Перевязать и закрыть — две разные вещи. Присядь-ка вон на тот камень и спусти штаны.

Танкуил сделал так, как было сказано. Он сбросил на землю свой мешок и сел на гладкий валун, выставив перед собой оголенную ногу. Вокруг на много лиг не было скальных выходов или гор, и он гадал, откуда мог взяться этот одинокий камень.

Джеззет неодобрительно вздохнула и сплюнула: бинт, который арбитр намотал прямо поверх штанины, насквозь пропитался кровью, а рана выглядела красной и воспаленной.

— У меня в мешке есть мази и кое-что еще, — сказал Танкуил.

Джеззет фыркнула:

— У меня все свое.

Она принюхалась. Порез был тонким, но глубоким, на добрых два дюйма уходившим в плоть. Нож попал арбитру прямо в бедро. Попади он всего несколькими дюймами левее — и Танкуил мог бы распрощаться со своим мужским достоинством. Джеззет осматривала рану, а арбитр между тем заставлял себя думать о чем-нибудь неприятном, чтобы не чувствовать возбуждения от женской близости.

Но все мысли разом вылетели из его головы, когда девушка ткнула в рану пальцем. Ослепительная вспышка боли поглотила его, и Танкуил приложил все силы, чтобы не закричать.

— Судя по запаху, заражения нет, — констатировала Джеззет, зарывшись в собственный мешок.

— Чудесно, — отозвался Танкуил напряженным голосом. — Полагаю, будет больно.

— Да.

— Очень больно.

— Чертовски больно.

— Дай мне знать, когда соберешься начинать. Мне известно проклятие, которое притупляет чувства.

Девушка несколько мгновений смотрела ему прямо в глаза.

— Ты можешь это сделать? Проклясть себя, чтобы не чувствовать боли?

— Если не забыл слова, то да.

— Хм. Первым делом я еще раз прочищу рану. После я ее зашью, и вот это будет адски больно. Ну а потом перевяжу — на этот раз должным образом.

Танкуил сжал челюсти и кивнул. Джеззет разложила перед собой собственные медицинские принадлежности: какое-то вино для обеззараживания, тонкую иглу с нитью из конского волоса для зашивания и полосу белой льняной ткани для перевязки. Покончив с приготовлениями, она кивнула в ответ.

Начав монотонно читать себе под нос слова проклятия, Танкуил ощутил, как мир вокруг него тускнеет. Солнце стояло высоко в небе и светило ярко, но глаза арбитра видели ночь. Звуки стали постепенно стихать, и даже биение его собственного сердца и звук дыхания доносились приглушенно, словно откуда-то издалека. Все тело онемело, и если раньше он чувствовал на своей ноге руку Джеззет, мозолистую и теплую, то теперь осталось лишь легкое пощипывание.

— Крепись, — произнесла девушка, прежде чем плеснуть вино на рану.

Ощущение от подобной процедуры такое, словно всю твою ногу до костей охватывает пламя. Даже под действием проклятия Танкуил почувствовал боль, и пот проступил на его лбу, а руки, ноги, шею, голову и вообще все тело охватила дрожь.

Джеззет смотрела на него почти с сочувствием. Она промокнула кожу вокруг раны, и в ее руке возникли игла и нить.

— Сейчас будет самое плохое, — с полной сожаления улыбкой предупредила девушка.