Варяги и Русь - Александр Лавров

— И не всегда побеждает их! — сказала Берта-Евдокия.

Она была жестоко оскорблена словами свекрови о варварах запада. Ведь эти варвары были родными ей и по крови, и по духу, и ее отец был вождем варварского народа.

Слова Берты-Евдокии, обыкновенно молчаливой и безответно покорной, привели в ярость Елену. Готовилась буря, но Феофилакт сумел предотвратить ее.

— Ты права, — обратился он к супруге Романа, делая вид, что не замечает раздражения, овладевшего императрицей, — да, не всегда побеждает Византия своих врагов и варваров, и это потому, что она действует мечом, а не любовью… Бессильный Старый Рим тоже не питает любви к окружающим его варварским народам, но он видит выгоду от своего союза с ними. Он стремится обратить их в своих послушных слуг, даже рабов, стараясь сделать их сначала своими друзьями. И он делает это, не проливая крови, не бряцая оружием. Отчего же не последовать и Византии его примеру? Если бы удалось славян связать с Византией узами единой веры, то это была бы великая бескровная победа, дарованная Вседержателем в воздаяние перенесенных нами и народом нашим невзгод. Это было бы новым проявлением милости Господа к нам…

— Ты прав, святейший, ты, безусловно, прав! — воскликнул Константин. — Но как совершить это великое дело?

— Через Ольгу киевскую и весь народ славянский станет единоверным нам.

— Ты уверен в этом?

— Я чувствую это… Пусть даже обращение славян свершится не сразу, пусть только одна Ольга, как Аскольд и Дир, примет святое крещение. Пройдет немного времени, и свет Христов, свет немеркнущей истины, засияет над всею варварской страною, и не будет у Византии более верных слуг, чем славянские народы.

— Тогда нужно спешить, — пробормотал Роман.

— Да, да, — воскликнула Елена, — нужно спешить, иначе Старый Рим без труда возьмет то, что принадлежит нам по праву.

— Старый Рим не думает о славянских землях! — возразил Константин.

— Старый Рим, — поднял голову Феофилакт, — думает обо всем… Есть уже обстоятельство, которое поможет ему приковать к себе и славян узами любви, как приковал он уже к себе варваров запада!

— Что же это за обстоятельство? — спросил Константин.

— Вы слышали, я сказал, что Ольга киевская склонна принять христианство?

— Да, ты сказал нам это…

— Так я скажу еще, что она из своего Киева послала уже послов к императору Оттону и послам приказала узнать веру, которую исповедует Оттон. Но у Византии есть возможность предупредить стремления Старого Рима. В Киеве почил иерей, настоятель киевской общины, весьма уважаемый Ольгой, и мы можем послать ему на смену нового настоятеля, который довершит дело обращения княгини-язычницы к свету истины. Разрешаешь ли ты это, император?

— Пусть будет так, как говоришь ты, святейший! — склонился пред патриархом Константин.

Патриарх Феофилакт, однако, не все сказал на императорском совещании. Даже императрице Елене, в ум и способности которой верил безусловно, не сказал он, что в одном из женских монастырей на Архипелаге доживает свой век в посте и молитвенных трудах вдова несчастного князя Аскольда, княгиня Ирина. Десятки лет промчались с той поры, как супруг Ирины, киевский князь Аскольд, пал от меча воинов Олега, явившегося из Новгорода «добывать» Киев.

Когда это произошло, Ирина не смогла вынести охватившего все ее существо горя, не смогла перенести тоски по мученически погибшему супругу и решила посвятить оставшиеся дни своей жизни молитвам за него.

В славянщине монастырей не было, и Ирина, отпущенная Олегом, удалилась в Византию, где и приняла пострижение.

Она никуда и никогда не выходила за стены своего монастыря и так была далека от жизни в мире, что даже не знала, что творится за стенами ее обители. Она была несказанно удивлена, когда пришли звать ее, давно всеми забытую и покинутую, к самому святейшему патриарху Феофилакту, прибывшему в их монастырь.

Когда престарелая инокиня подошла принять патриаршее благословение, Феофилакт бросил на нее долгий, испытующий взгляд.

Годы наложили свою печать на бывшую киевскую княгиню. Стан ее был согбен, глубокие морщины покрывали ее лицо, из-под монашеского платка выбивались непокорные седые волосы, но, несмотря на свой преклонный возраст, Ирина была еще бодра, а в ее глазах ясно отражались и ум, и энергия.

Феофилакт, очевидно, остался доволен.

— Возлюбленная сестра моя во Христе, — заговорил он, — пришел я сюда, в вашу тихую обитель, чтобы видеть и просить тебя…

— О чем, святейший? — удивилась престарелая инокиня. — На что могу понадобиться я, старая, убогая, бессильная?

— Господь посылает силы тем, кто служит Ему…

— Я служу Богу моему, как могу, усердно…

— Я слышал об этом и теперь хочу, чтобы ты приняла на себя подвиг, который прославит тебя и вместе с тем будет угоден Небу…

Ирина смутилась.

— Согласна ли ты на подъятие подвига? — услышала она вопрос патриарха. — Отвечай, сестра!

— Не знаю, святейший, о чем говоришь ты, — тихо ответила инокиня, — и понять не могу, какой подвиг приуготовил ты для меня, а поэтому и отвечать тебе не решаюсь… Говорю, стара и слаба я стала… Мню дни свои скончать в святой обители…

— И я тебе сказал, возлюбленная сестра моя, что для трудов о Господе нет ни старых, ни слабых.

— Объясни тогда, святейший, чего ждешь ты?

— Так слушай и отвечай мне искренно…

— Я готова, святейший…

Патриарх помолчал немного и тихо заговорил:

— Теперь в Киеве восходит лучезарное солнце правды, и ты гордиться можешь, что первый светоч веры принесен был тобою и твоим мученически убиенным супругом, князем Аскольдом…

Воспоминание о пережитом вызвало невольные слезы на глазах Ирины.

— Не вспоминай об этом, святейший, — потупилась она, — молю тебя, не вспоминай.

— Страдаешь ты? — с участием спросил он.

— Стараюсь и забыть не могу… Кровоточит все еще рана… Боюсь вспоминать о прошлом…

— Напротив того, вспоминать нужно… Кто помнит прошлое, тому легче в настоящем… Так вот… Как бы хорошо было и сколь велика бы была заслуга того, кто решился бы утвердить светоч великой истины над погибающей в кромешной тьме язычества землею. Понимаешь ли ты, что я говорю тебе?

— Смутно, святейший.

— Ты должна утвердить великий светоч.

— Я?

— Да, ты…

Патриарх строго глядел на растерявшуюся инокиню.

— Святейший, — послышался дрожащий голос Ирины, — но как можно совершить то, что ты желаешь?

— Тебе должно покинуть сей монастырь…

— Покинуть?!

— Прежде всего и отправиться в Киев.

— Но что я могу сделать там?

— Многое…

— Я? Умирающая старуха!

— Слушай… В Киеве живет теперь мать киевского князя Святослава, она, как нам известно, обуреваема искренним желанием познать истину, но некому обратить ее к великому свету Христову… Понимаешь ли теперь?

— Немного…

— Горда эта княгиня, и нет в земле славянской никого ей равного, чтобы мог говорить он с нею, как с равною. Между тем почва подготовлена уже для благодатного посева. Стоит только всколыхнуть ее, и она даст обильный плод в вертограде Христовом.

Ирина молчала смущенная и растерянная: она не знала, что отвечать.

— Что же ты молчишь? — возвысил голос патриарх. — Я жду твоего ответа. Или не люба тебе моя речь? Или не хочешь ты потрудиться для Господа? Вспомни, что душу спасаешь ты от когтей диавола, в которых находится она… Мало одной молитвы, нужен и подвиг, сказано: вера без дел мертва… Пожалей свою душу, прими подвиг многотрудный… И славный подвиг. Этим подвигом и службу великую сотворишь… Ты докончишь начатое твоим супругом-мучеником святое дело, и весь мир будет вспоминать тебя… Ты слышала? Так ответь, принимаешь ли подвиг? Пойдешь ли ты на Днепр к киевской княгине?

Ирина едва держалась на ногах, так велико было овладевшее ею волнение.

— Принимаешь ли подвиг? — опять раздался вопрос. — Совершишь ли его, пойдешь ли в Киев?

— Принимаю, пойду! — раздался наконец покорный ответ Ирины.

Лишь только получено было согласие Ирины отправиться в Киев, сейчас же началась подготовка миссии на берега Днепра. Нужно было прежде всего избрать заместителя умершему настоятелю киевской христианской общины. Он должен был быть не только вероучителем, но и дипломатом. Выбрать достойного взялся сам патриарх. Он приказал объявить по всем монастырям и церквам, чтобы те из священников или ученых иноков, которые желают отправиться в варварские страны на севере, являлись к нему для беседы, и в патриаршие покои на зов патриарха сошлось множество духовных лиц, готовых к подвигу среди язычников.

Феофилакт с каждым беседовал подолгу.