Две воительницы - Личия Троиси

— Как видишь, мы спасены, — сказал Лонерин, прерывая поток ее мыслей.

Дубэ очнулась, вздрогнула и посмотрела на него. За его спиной увидела часть помещения, где они находились. Это была хижина, стены и крыша которой были сделаны из сухих листьев и дерева. Комната была странная, с необычайно низким потолком; от самого пола начиналось большое окно, за которым виднелись на фоне безоблачного неба переплетающиеся ветви деревьев, словно придавленные к земле красным закатом. Рядом с кроватью стояли стул и тумбочка, украшенная изящным узором из линий, которые показались Дубэ знакомыми.

— Я думаю, ты спрашиваешь себя, где мы находимся, — улыбнулся Лонерин.

Дубэ кивнула.

— Наши спасители — гномы. Но это необычные гномы, с острыми концами ушей и синими волосами.

На его лице отражались удовольствие и воодушевление. В отличие от нее Лонерин был спокоен. Это потому, что он действительно находился в безопасности. А она все еще была во власти собственных кошмаров, попала в силки, которые расставил ей зверь. Вот еще одно различие между ним и ней, всего одно из множества различий.

— Они — смешанной крови, потомки одновременно гномов и эльфов, которые, насколько я понял, живут в нескольких милях отсюда, на побережье.

На этот раз сердце Дубэ не дрогнуло, когда она услышала от него слово «эльфы» — название пропавшего загадочного народа, которое окрашивало в яркие цвета ее детские мечты.

— Они говорят на языке эльфов и называются «хюэ»; это презрительное имя, я думаю, что так их назвали эльфы, а значит оно «малыши» или «карлики».

— Значит, это они нас спасли? — усталым голосом спросила Дубэ.

Ей было не так уж интересно узнать, как это произошло, но разговор помогал ей прогнать образы смерти, которыми была полна ее голова.

— Они вышли из укрытий как раз в тот момент, когда я решил, что нам конец. Ты была вся в крови, а я истратил все силы на магию… Я думал, что мы умрем — что ты умрешь, и это было хуже всего.

Дубэ хотела, чтобы ее душе стало тепло от такого объяснения в любви, но этого не произошло. Теперь она уже перестала верить, что ее будущее связано с Лонерином. Ей вспомнился сон, который она видела перед тем, как проснуться, — как Учитель разговаривал с ней. Это была правда. Лонерин — не Сарнек и никогда не будет Сарнеком. А она искала в нем только своего бывшего Учителя.

Лонерин в это время подробно рассказывал ей о коротком разговоре, который был у него с хюэ на языке эльфов, а затем — о том, как они пришли в эту деревню и о том, сколько времени она пробыла без сознания. Он был доволен и в восторге от встречи с новым, незнакомым народом. Его душа исследователя ликовала. А Дубэ была далека от всего этого, словно то, о чем говорил Лонерин, находилось в другом мире, куда ей вход был запрещен. Она понемногу переставала слушать Лонерина, его голос все реже доходил до ее золей. Она погружалась в свой собственный ад.

— Ты слушаешь меня?

Дубэ посмотрела на Лонерина и ответила:

— Да…

— Я говорил тебе о ранах. Среди них нет ни одной по-настоящему тяжелой, а этот народ очень хорошо владеет искусством целительства. Ты быстро поправишься.

Дубэ изобразила на лице улыбку.

Лонерин долго и молча смотрел на нее, а потом вдруг сказал:

— Ты не должна мучить себя. Ты была не в себе.

«Ему легко это говорить», — подумала Дубэ. Как объяснить ему, что это не важно? Как сказать ему, что каждый раз, когда она прикасается к зверю, что-то в ней ломается? Как заставить его понять, что это проклятие — часть ее самой?

— Я выпустила его на свободу, — пробормотала она, отводя взгляд в сторону.

— Другого выхода не было, — убежденно отозвался на это он.

— Но я снова устроила резню.

Дубэ вонзила взгляд своих глаз в глаза Лонерина — и увидела, что он не смог понять. Кто никогда не убивал, тот не может понять; словно какой-то занавес навсегда повис между ней и миром нормальных людей, которые никогда не пробовали на вкус кровь.

Лонерин вздохнул.

— Не ты одна сделала ужасное дело.

Дубэ изумленно замерла на месте. Она ясно помнила, что убила Филлу собственными руками.

— Я сам едва не убил его — того убийцу.

Она продолжала озадаченно смотреть на Лонерина.

— Он же пытался убить тебя, в этом не было бы ничего плохого…

— Я применил запрещенную формулу. — Лонерин замолчал, ему почти было стыдно. Но, увидев, что Дубэ не понимает его, продолжил объяснять: — Магия основана на равновесии и на использовании сил природы. Маг никогда ничего не делает против природы, он только подчиняет ее законы своей воле так, чтобы они ему помогали. Поэтому существуют вещи, которые делать нельзя. Например, нельзя ранить или убивать с помощью магии. Такие действия извращают природу, искажают ее. Это и есть запрещенная магия — та, которой так прекрасно владел Тиранно. Тот, кто применяет запретное заклинание, рискует своей душой, продает ее злу, чтобы получить силу, необходимую для выполнения того заклинания, которое он желает применить. Такую магию нельзя применять безнаказанно: она разъедает тебя изнутри, толкает тебя к злодеяниям, уничтожает тебя.

Дубэ сразу же узнала в этом описании свойства своего проклятия. Ее печать, несомненно, была действием такой магии.

— Я применил одно такое заклинание против того человека, который был с Реклой. И сделал это не потому, что он напал на меня или хотел меня убить. Я знаю, как обезвредить врага, при этом не лишая его жизни. — Он проглотил комок в горле. — Я это сделал потому, что он убийца. Другой причины не было.

Дубэ вспомнила, как несколько дней назад Лонерин бросился в пропасть, и о ненависти, которую она тогда прочла во взгляде его глаз, — такой необычной для него и такой жгучей ненависти.

— Почему ты их ненавидишь? — спросила она.

— Когда мне было восемь лет, я заболел красной лихорадкой.

Дубэ знала, что это за болезнь, и неудивительно — красная лихорадка была одним из бедствий Всплывшего Мира уже много столетий. Она поражала в основном детей и проявлялась в виде озноба и кровотечения, которое было невозможно остановить. Все во Всплывшем Мире испытывали ужас перед ней.

— Моя мать была одна: мой отец покинул ее еще до того, как я родился. У нее никого не было, кроме меня. Поэтому она пошла к Черному Богу Тенаару и предложила ему себя как просительницу.

Лонерин провел ладонью по лбу, потом заговорил снова:

— Я выздоровел, но моя мать больше не вернулась. Мы даже ходили искать ее в храм, я и соседка, которой она меня доверила, но там не было никаких ее следов. Только через несколько месяцев я узнал, что с ней стало. Рядом с тем местом, где я играл, было поле… полное костей… мы обнаружили ее — я и мои друзья… пошли туда… и она… была там.