Богиня прайм-тайма - Татьяна Устинова

– Если вы найдете кассету и перед тем, как вернуть ее Акбару, поставите в известность свою разведку, ваша жена умрет. Я бы не советовал вам это делать. Мы умеем убивать.

Может, он сказал что-то другое, но Бахрушин понял его именно так.

– Я не собираюсь информировать никакую разведку! Но у меня нет кассеты!

– Найдите деньги, найдите кассету, и вы получите обратно вашу жену и тех троих. Это разумные условия.

– Ну да, – согласился Бахрушин. – Конечно.

Ники приехал в “Интерфакс” уже под вечер. Украденный из сумочки телефон лежал у него в рюкзаке, и он против воли все время думал – зачем?!

Ну зачем?!

Конкуренция? Честолюбие? Извращенное представление о собственном величии?!

Он, Ники Беляев, никогда не понимал ничего подобного, и ему было противно, как будто случайно он наступил на лягушку и раздавил ее, а теперь не знает, что ему делать – с лягушкой, с ботинком, с собой!

В “Интерфаксе” ему сказали, что Толя Борейко простудился и слег с температурой и теперь объявится не раньше чем через неделю.

– Как – через неделю?! – заревел Ники. – Он мне сейчас нужен!

Но Толины коллеги такого его энтузиазма не разделяли и продолжали уверять его, что раньше тот никак не поправится, и Ники опять выдумывал черт-те что, чтобы раздобыть Толин домашний адрес.

Когда он в конце концов его получил, времени почти не оставалось. Он должен непременно вернуться к эфиру, чтобы с Алиной больше ничего не стряслось – никто ведь не знает, что он разгадал загадку!

Большинство не подозревает даже, что загадка была.

Слава богу, жил Толя в самом центре Москвы, на тихой и спокойной улице Чаянова, от которой до 5-й улицы Ямского поля рукой подать.

Темнело, и дождь все шел, и Женя Глюкк на “Радио-роке” говорила о том, что в Петербурге сегодня очень ветрено и ветер даже унес в море какую-то баржу.

Ники позавидовал барже. Ему очень хотелось в море, и чтобы было холодно, и брызги летели, и ветер рвал кожу на лице, задувал в глаза, и стальная вода ходуном ходила под днищем, так что на ногах удержаться было непросто! Это вполне соответствовало его теперешнему состоянию.

Ники оставил включенными фары – специально, чтобы машина заранее ждала его, – зашел в подъезд.

Сетчатый старинный лифт не работал, и он побежал пешком, перепрыгивая через три ступеньки и думая только о том, как бы ему не опоздать на эфир.

Дверь была чем-то похожа на Толю – гладкая, малиновая, и ручка в завитушках.

Ники позвонил и прислушался. Долго ничего не было слышно, а потом раздались шаги и страдающий голос:

– Кто там?

– Толь, это Ники Беляев. У меня к тебе дело.

– Хто? – изумился из-за двери простуженный голос. – Хто это?

Ники вздохнул и легонько стукнул в притолоку кулаком. С потолка посыпалась штукатурка.

– Это я, Ники. Ты чего, забыл меня, что ли?! Открывай давай, у меня к тебе дело!

– Беляев, это ты, что ли?!

– Я, я, открывай!

За дверью возникла некоторая пауза.

– А какое дело? Я болею.

– Важное, – рявкнул Ники.

– Да я ничем сейчас не занимаюсь. У меня температура. На больничном я!

Этот диалог из-за двери начал Ники раздражать, но Толя, видимо, решил ни за что не пускать его в дом.

– Я тебе деньги привез, – быстро сказал Беляев, – из Кабула передали. Чего-то они там тебе недоплатили!

– Деньги? – усомнился Толя. – Ну, ладно, я открою, только ты мне их в щелку просунь, а сам не входи.

Говорю же, болею я!

– Открывай, придурок! – пробормотал Ники и опять легонько стукнул в притолоку. – Что еще за базар тут у нас!

Загремели замки, дверь чуть-чуть приоткрылась и высунулась Толина рука.

– Давай.

И рука покрутилась в воздухе.

Но в вопросе прохождения сквозь стены с Ники трудно было сладить. Он чуть откинулся назад, приналег плечом, ударил, за дверью послышался какой-то не правдоподобно тонкий визг, и она наотмашь распахнулась.

Ники с грохотом ввалился в полутемную прихожую, что-то упало, покатилось и, кажется, разбилось.

– Черт, черт, черт!..

В темноте кто-то стонал, завывал и даже хрюкал, по полу катались какие-то вазы, громыхали и звенели, что-то рушилось, и Ники нашел наконец выключатель.

При ярком свете все разъяснилось.

Стонал, завывал и хрюкал Толя Борейко. Два металлических индийских кувшина сказочной красоты раскатились в дальние углы просторной прихожей. Никелированная вешалка валялась на полу, а рядом с ней консервативный серый плащ и шляпа. По всей видимости, Толина.

– Привет, – сказал Ники, тяжело дыша. – Ты чего не открываешь?

Толя застонал еще пуще и приложил к носу платок.

– Ты совсем с ума сошел, Беляев?! Что ты себе позволяешь?! Придурок! Ты мне нос разбил!

Но Ники не мог оторвать взгляд от его платка.

Платок был белоснежный, сложенный треугольником, как солдатское письмо в войну.

Точно такой же Ники подобрал на полу в разгромленной Ольгиной комнате. Он нашел его и точно знал, чей это платок, а потом забыл о нем, идиот!

Он обо всем позабыл в Москве!

Очевидно, что-то изменилось в его лице, потому что Толя вдруг попятился, побледнел, отнял от носа руку, поскользнулся, и даже шарф упал с упитанной шейки.

– Ты… ты что, Беляев? Тебе чего? Что тебе надо-то?!

Ники улыбнулся.

От его улыбки с Толей сделалось нечто вроде истерического припадка. Он вскрикнул и куда-то побежал, но Ники схватил его за шиворот.

– Где видеокассета, Толя?!

– Ка… какая кассета?

– За которой ты приходил в Ольгин номер. Там, в Кабуле. Где, Толя?

– Я не знаю! Я никуда не приходил! Зачем мне ваши кассеты, когда я только на диктофон!..

– Толя, – нежно попросил его Ники. – Ты мне не ври. Сам видишь, я себя не контролирую, а веса во мне сто килограмм! Я ведь придавлю и не замечу, Толя! Что ты делал в ее номере? Отвечай, быстро!

– Не был я в ее номере, – закричал Борейко жалобно и сглотнул. По упитанной шейке прошел комок. – Не был! С чего ты это взял?!

– С того, что там был точно такой же платочек, – Ники вырвал у него белоснежный треугольник и сунул к самым его глазам. Толя отшатнулся и стал косить. – Я нашел. Показать тебе?

– Не надо.

– Я могу. Откуда он там взялся, а?!

– Я… я утром забыл, когда заходил. Я… у меня насморк, аллергия, и я… с платком… я забыл просто!

– Ты не ври мне, Толя, – посоветовал Ники все так же нежно. – Ты тем утром куда заходил?

– К… к вам. Я к вам заходил, ты не помнишь, что ли!

– Ты заходил в мой номер. Мы были в моем номере, а не в Ольгином! Откуда в Ольгином взялся твой платок, твою мать?!

Ники Беляев никогда не матерился. По крайней мере, никто никогда не слышал, чтобы он матерился, и Толя Борейко неожиданно для себя вдруг осознал, что все… всерьез.