Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Незадолго до полуночи они собрались у обрыва и двинулись гуськом за Касемом, сжимая в руках дубинки. Небо было чистое, прямо над ними плыла полная луна, и ее свет придавал всему вокруг ощущение нереальности. Спустившись, они повернули на север за рынок аль-Мукаттам и пошли вдоль подножия, чтобы не потерять дорогу. Когда они достигли скалы Хинд, к ним вышел человек, посланный разведать новости.

— Свадебная процессия направится к Баб-аль-Наср, — сообщил он.

— Но обычно ведь шествуют до аль-Гамалии, — удивился Касем.

— Наверное, они решили держаться подальше от тех мест, где, по их мнению, вы можете скрываться, — предположил Хорда.

Немного поразмыслив, Касем приказал:

— Садек и еще несколько человек пойдут к Бавваба-аль-Футух, Аграма с частью — в пустыню Баб-аль-Наср, а мы с Хасаном и остальными будем ждать неподалеку. Как только я дам сигнал, наступайте!

Они разделились, и прежде чем разойтись, Касем напомнил:

— Основной удар направьте на Савариса и его пособников. Ведь остальные скоро станут нашими собратьями.

Они попрощались. Касем, Хасан и несколько человек с ними повернули на север, прошли параллельно горе, а потом свернули налево на дорогу аль-Каррафа и укрылись за воротами. Дорога была перекрыта: люди Садека засели с левой стороны, а Аграма был готов атаковать справа.

— Процессия движется в кофейню аль-Фаляки, — сказал Хасан.

— Надо расправиться с ними раньше, иначе пострадают невинные люди, — ответил Касем.

Они продолжали ждать в темноте и уже начали нервничать. Вдруг Хасан воскликнул:

— Не могу забыть, как погиб Шаабан!

— Жертв надсмотрщиков не счесть, — вздохнул Касем.

Садек свистнул, Аграма отозвался. Их решительность крепла.

— Как только с Саварисом будет покончено, жители сразу же перейдут на нашу сторону, — сказал Хасан.

— А если кто решит мстить, мы дадим отпор на узкой тропе.

Эти мысли были для них как свет в ночи. Не пройдет и нескольких часов, как они либо одержат победу, либо их мечты растают так же, как однажды их души покинут тела. Касему показалось, что он видит тень Кандиля и слышит голос Камар. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он пас овец. Касем крепче сжал дубинку и сказал себе: «Мы должны победить!» Вдруг Хасан спросил:

— Ничего не слышишь?

Касем прислушался и уловил слова песни.

— Приготовьтесь! Они идут.

Музыка приближалась и слышалась все отчетливей. Вступили свирель и барабан, а за ними раздались радостные песни. В свете факелов показалась приближающаяся процессия. В кругу танцоров и мужчин, размахивающих палками, появился Саварис.

— Свистнуть Аграме? — спросил Хасан.

— Когда начало процессии поравняется с той лавкой, — твердо ответил Касем.

Свадьба продвигалась, музыка и песни становились громче. Один из танцующих восторженно подпрыгивал и выписывал круги перед процессией. На его вытянутой и повернутой вверх ладони в такт его прыжкам волчком крутилась трость. С каждым кругом он все больше приближался к лавке, пока не поравнялся с ней. За ним медленно подтягивались и остальные. Хасан трижды свистнул. Из-за поворота выскочил Аграма со своими людьми, и они напали на тех, кто был в конце процессии, нанося им удары дубинками. В смятении ряды их смешались, люди закричали, кто от гнева, кто от страха. Хасан свистнул еще три раза, и Садек с остальными выбежали из-за рыбной лавки с другой стороны улицы, прежде чем гости успели опомниться. Не теряя времени, Касем и его люди как один вышли из-за ворот и атаковали передние ряды. Придя в себя от неожиданности, Саварис со своими пособниками подняли дубинки и вступили в беспощадную борьбу. Большинство гостей бросились врассыпную в ближайшие переулки. Дубинки с грохотом ударялись друг о друга. Головы разбивались в кровь. Свадебные фонари были разнесены вдребезги, цветы рассыпаны и растоптаны. Из окон слышались крики, двери кофеен позакрывались. Саварис ловко размахивал дубинкой во все стороны, не щадя никого. Борьба накалялась, дерущихся охватила ярость. Увидев неожиданно перед собой Садека, Саварис закричал:

— Ублюдок! — и замахнулся, но его дубинка встретила ответный удар Садека, который пошатнулся и оступился. Саварис нанес еще удар, и опять Садек отразил его, но на этот раз от сильного удара упал на колени. Саварис уже готовился к третьему и последнему удару, как заметил Хасана, который, обезумев, ринулся на него, чтобы спасти товарища. Саварис развернулся в его сторону, кипя от гнева:

— И ты здесь, сын Закарии? Сукин сын!

Саварис опустил дубинку с такой силой, что если бы Хасан не отпрыгнул в сторону, то был бы убит. Уворачиваясь от удара, Хасану удалось концом своей дубинки задеть шею Саварису, и тот не смог сразу подготовиться к следующему удару. Хасан принял удобную позу и тяжело опустил дубинку, попав Саварису прямо в лоб. Кровь хлынула фонтаном, Саварис разжал руку, и его дубинка выпала. Он, шатаясь, сделал несколько неровных шагов назад и неподвижно рухнул на спину. Грохот дубинок заглушил крик:

— Савариса убили!

Аграма настиг кричавшего и ударил его дубинкой по переносице. Тот завопил, попятился, споткнулся о тело Савариса и упал. Сторонники Касема воспряли духом и перешли в наступление. Люди Савариса, увидев, сколько среди них убитых, пришли в отчаяние, прекратили сопротивление и пустились в бегство. Тяжело дыша, товарищи собрались вокруг Касема: многие из них истекали кровью, кто-то поддерживал раненых. В свете, который отбрасывали фонари кофеен, они стали рассматривать лежащих на земле — кто-то был уже мертв, а кто-то просто потерял сознание. Хамруш остановился у тела Савариса и прокричал:

— Ты отомщен, Шаабан!

Касем притянул его к себе и сказал:

— День нашей победы близок. Остальных надсмотрщиков ждет такая же участь. Мы, хозяева нашей улицы и любящие потомки нашего деда, будем управлять имением.

Когда они вернулись в горы, женщины, уже узнавшие новость, встречали их радостными возгласами. Касем наконец-то дошел до дома.

— Ты весь в крови и пыли. Нужно помыться перед сном, — сказала Бадрия.

Помывшись, он прилег и застонал от боли. Она принесла ему еды и стала ждать, когда он сядет есть. Но Касем впал в полузабытье: он одновременно ощущал и удовлетворение, смешивающееся с счастьем, и беспокойство, переходящее в печаль.

— Ты ничего не ешь, — произнесла Бадрия.

Он посмотрел на нее затуманенным взглядом из-под тяжелых век.

— Скоро ты увидишь нашу победу, Камар, — сказал он, но тут же понял, что оговорился. Заметив, как Бадрия поменялась в лице, он приподнялся и смущенно проговорил, стараясь быть нежным:

— Какая вкусная у тебя еда!

Однако после его слов она, нахмурившись, отвернулась. Он взял кусок лепешки.

— Ну теперь я зову тебя, садись кушать! — сказал он ей.

— Она была старая и некрасивая!

Он согнулся от этих слов, как будто надломившись, стал грустным и сказал ей с упреком:

— Не говори о ней плохо! Такие, как она, заслужили светлую память.

Она с вызовом повернула к нему голову, но увидела на его лице такое горе, что ужаснулась, застыла и промолчала.

87

Побежденные с позором разбрелись по домам, стараясь как можно подальше держаться от освещенного дома Савариса, где еще продолжали гулять и веселиться. Однако плохие новости разнеслись по кварталу со скоростью урагана. Многие дома огласились криками, праздник погас, как огонь, засыпанный землей. Сначала стало известно о смерти Савариса, потом начали перечислять участников шествия из кварталов Рифаа и Габаль, погибших вместе с ним. И кто напал на них?! Касем! Пастух Касем, которому на роду было написано всю жизнь оставаться бродягой, если бы не Камар! Кто-то рассказал, что проследил за людьми Касема, возвращающимися в свой лагерь на аль-Мукаттаме. Многие испугались, что Касем выжидает на горе, чтобы уничтожить всех мужчин улицы. Спавших разбудил шум, и они вышли наружу. Во дворах заголосили. Мужчина из рода Габаль гневно крикнул:

— Убейте же этих бродяг!

Но Гулта остудил его пыл:

— Они не виноваты. Среди них тоже много погибших, в том числе и их надсмотрщик.

— Сжечь аль-Мукаттам!

— Приволоките сюда труп Касема, чтобы его собаки сожрали!

— Мне не терпится пустить им кровь!

— Проклятый бродяга и трус!

— Он думает, что на горе ему ничего не угрожает!

— Ничего не будет ему угрожать тогда, когда увидим его в могиле!

— А ведь когда я давал ему гроши, он целовал землю у моих ног!

— Он притворялся таким вежливым и тихим, а оказался убийцей!

На следующий день на улице был объявлен траур. А позже надсмотрщики собрались в доме управляющего Рефаата, который кипел от злобы и ненависти. Нахмурившись, он сказал: