Катастрофа - Валентин Лавров

— Мижурин, ты зачем пренебрегаешь?

— Чтой-то, батько, сердце у меня ныне того, бьется…

Батько ласково улыбнулся:

— Пей, пес! А то оно у тебя вовсе перестанет биться… Так, хлопцы, говорю?

Все дружно загоготали:

— Так, батько, так! Пусть хлебает…

Мижурин, ходивший в предынфарктном состоянии, с отвращением проглотил вонючую самогонку.

— Вот сейчас и полегчает! — обнадежил батько. — И только.

Как ни удивительно, начальник гарнизона сразу же почувствовал себя легче, стал глядеть веселее.

— Вот видишь, он, первач, у нас целебный! — торжествующе произнес батько. — А теперь, хлопцы, по другой примем. За светлое дело освобождения трудящих!

Мижурин и все прочие опрокинули по второй кружке.

* * *

Сподвижники вскоре в разговоре слегка распоясались, стали непринужденней и нахальней.

— Батько! — повернул усатую, разрубленную у лба морду Гавриил Троян. — Расскажи, как тебе Ленин кланялся.

— Да я уже говорил…

— Батько, не все слыхали. Расскажи, не жмись, — дружно загудел стол.

Уже раз двадцать Махно рассказывал сподвижникам, как ездил он в Москву. Но он любил об этом вспоминать, поэтому «жаться» не стал. Историю эту он уже выучился говорить складно, как по писаному.

После того как заведующий идеологическим отделом Володин произнес речь в честь «освободителя всех пролетарий и крестьянства особенно, за батька Махно» и под пристальным взором которого все опрокинули себе под усы кружки и стаканы, вождь, напрягаясь, начал складное повествование глуховатым, сиплым голосом:

— В прошлом годе по весеннему времени, когда мы временно из соображений тактической дипломатии поддерживали красных и когда те дали мне орден Красного Знамени, германоавстро-венгерские отряды заняли мое родное Гуляй-поле. Весть эта застала меня на станции Царево-Константиновка и потрясла. А бегство революционных сил я видел сам. Все это сделалось за мою трехдневную отлучку. И только.

Махно посмотрел в лица сподвижников и прочитал в глазах восхищение блестящим слогом батька. («Ну, роман прямо!» — искренне восторгался Абраша Шнейдер, который возил с собой в сумке книжки и даже иногда по слогам читал их.)

— С помощью веры в революционное крестьянство и моей непримиримости к тому, чтобы гетман воцарился на Украине, я решил пробраться в Москву. Я хотел у Ленина определить свою дальнейшую политику. От Астрахани до столицы я добирался вначале по воде, затем по железной дороге.

После разных дорожных происшествий я оказался у ворот Кремля. И только. Возле них прохаживался латыш-стрелок с ружьем. За ним — другой. У меня был ордер-документ из Моссовета. В комнатушке возле ворот мне выписали пропуск.

Я вошел во двор Кремля, поднялся по трапу, кажется, на второй этаж. Я пошел влево, не встретив ни одного человека. Лишь на дверях читал: «ЦК партии», «Библиотека».

Я пошел в ЦК. Там сидели четыре человека. Один показался мне Загорским, другой Бухариным. Этот указал нужную мне дверь. Постучал. Вошел. Сидит девица. Спросила, что нужно.

— Я хочу видеть председателя Исполнительного Комитета Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова. И только.

Девица записала мой документ и направила в другую дверь. Там помещался выхоленный мужчина. Он спросил, что мне нужно. Я пояснил. Тогда он попросил удостоверение.

Он спросил:

— Так вы, товарищ, с юга России?

— Да, я с Украины.

— Вы председатель Комитета защиты революции времен Керенского?

— Да.

— С кем имеете связи?

Я бегло ответил. Допрашивал он меня и дальше о настроении крестьян, каково их отношение к Раде и к Советской власти.

— Батько, — подал голос Каретников. — Мы за твое прибытие в Москву не выпили…

— Это надоть! — дружно поддержали застольники.

— За прибытие, мать в ногу, в эту самую Москву, чтоб ей провалиться! Вместе со всеми москалями и кацапами. Чтоб их подняло да хлопнуло!

Выпили. Зажевали солеными огурцами. Замолкли, глядя батько в рот. Тот степенно продолжал:

— После всего такого мужчина позвонил куда-то по телефону и тут же предложил пройтись в кабинет к председателю ВЦИКа товарищу Свердлову. И только.

Прежде я слыхал, что к вождям простому смертному не дойти. Теперь я остро почувствовал вздорность этих слухов. И свободно подходил к двери Свердлова. Он сам открыл мне дверь. И только. С мягкой улыбкой подал руку и усадил в кресло. И сразу выпалил:

— Товарищ Махно, вы с нашего бурного юга. Вы чем там занимались?

— Тем, чем занимались широкие массы тружеников революционной деревни. Они живут идеями революции.

Свердлов перебил меня:

— Что вы говорите, крестьяне юга в своем большинстве кулаки и сторонники Центральной Рады.

Я, конечно, рассмеялся…

В это время Исидор Лютый, зная порядок таких бесед, произнес:

— Друзья, выпьем за встречу нашего родного Махно с товарищем, как его…Свердловым, — подсказал Абрам Шнейдер.

Выпили. Закусили.

— Ну, батько, слухаем тебя! Расскажи, как ты с Лениным поссорился.

— Это позже. Тогда Свердлову без всяких колебаний признался, что я — анархист-коммунист бакунинско-кропоткинского толку.

— Нет, — воскликнул Свердлов, — вы совсем не похожи на анархистов, которые засели было на Малой Дмитровке, да мы их разгромили.

Свердлов позвонил по телефону к Ленину и сообщил, что имеет у себя товарища, который привез важные сведения о крестьянах на юге…

Свердлов повесил трубку и написал мне пропуск на час дня.

— Приходите, — сказал он, — пойдем к Ильичу, то есть к товарищу Ленину…

— Пьем за батькину встречу с этим… — заорал Лютый.

— Да подожди ты, — осадили нетерпеливого казака его товарищи.

— Ты на свою бабу и то созревший лезешь, а тут — вожди!

Батько спокойно переждал перепалку и продолжил:

— На другой день, ровно в час дня, я был опять в Кремле у председателя Всероссийского Центрального Комитета Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов товарища Свердлова. Он провел меня к товарищу Ленину…

— Ура! Пьем за батько и Ленина, — заорало несколько иссохшихся, как пустыня Сахара, глоток. — Слава батько!

Выпили. Закусили кто салом, кто капустой или огурцом.

Махно вдруг, весь внутренне засияв, как гимназист на выпускном балу, сказал:

— Товарищ Ленин встретил меня как отец родной. И только. Одной своей ручкой, так сказать, взял меня за руку, другой — вот так, легоконько касаясь моего плеча, садил в кресло.

Свердлова он попросил сесть, а сам прошел к своему переписчику и сказал что-то. Потом сел против меня и начал расспрашивать.

— И чего он выспрашивал? — поинтересовался Каретников. Он всегда в этом эпизоде задавал этот вопрос.

— Первое — из каких я местностей? Затем — как крестьяне этих местностей восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах»? И бунтовались ли крестьяне моих местностей против нашествия контрреволюционных немецких и австрийских армий?

Я на все отвечал кратко.

Свердлов сидит и слушает. Молчит не хуже рыбы.

Ленин обо всем расспрашивает меня подробно. А об одном месте моего рассказа три раза переспросил.

— Это об чем? — полюбопытствовал Лютый, грязным пальцем выковыривая мясо изо рта.

— А об том, что крестьяне лозунг «Вся власть Советам на местах» разумеют так: что вся власть на месте действительно должна отод… отожествляться с волей самих крестьян.

— Это понимание правильное? — спросил Ленин.

Я ответил:

— Да!

Ленину это не понравилось. Он мне говорит:

— В таковом случае крестьянство из ваших местностей заражено анархизмом.

Говорю:

— А рази это плохо?

Ленин уклончиво отвечает:

— Я, дескать, не хочу того сказать. Даже напротив, это ускорило бы победу коммунизма над капиталом и его властью.

Мне это было приятно. Но Ленин добавил:

— Только такое настроение в крестьянстве неестественно. Это все от анархистской пропаганды. Оно быстро развеется.

Я возразил, что вождю нельзя быть пессимистом.

Тут Свердлов встрял:

— Так что, анархию надо развивать среди крестьян?

Я ему режу в глаза:

— Ваша партия развивать не будет!

Тут Ленин подхватился:

— Во имя чего надо развивать анархию? Чтоб дробить силы пролетариата? Чтоб повести его на эшафот, под топор контрреволюции?

Я тут малость распалился. Объяснил ему, что анархисты не ведут к контрреволюции.

— А рази я это сказал? — спросил Ленин. И объяснил, что он просто против раздробления сил.

Потом мы стали говорить об мужестве красногвардейских отрядов. Я сказал, что участвовал в разоружении десятков казачьих эшелонов и никакого их мужества не заметил. И только.