Алмазный меч, деревянный меч (Том 1) - Ник Перумов

— Алот! Тр-ретий квадр-рант! Клесс и Келец — втор-рой! Хависсар-р — пер-рвый!

Тварь взмахнула мечом. Левая рука монстра дергалась, пытаясь стянуть шлем с костяной башки, однако правая ничтоже сумняшеся со всей силы рубанула чудовищным клинком.

Фламберг обрушился на сотканный магами Радуги щит; прокатился грохот, ржавое лезвие пошло вниз, высекая густые снопы искр; шло оно с некоторой натугой, но шло, и все старания магов не могли его остановить. Один из них пошатнулся, его тотчас подхватили под руки, осторожно опуская на землю.

— Все, вместе, р-разом, фактор-риал ноль! — голос девочки-мага ломался от боли.

Меч чудовища дошел почти до самого низа щита, когда со всех сторон хлынули серебряные искры. И уже из гаснущего в тьме иномирья, сомкнувшегося белесого облака, донесся жадный, разочарованный вой.

Добыча ускользнула.

— Придержите их, пока я буду открывать, — повторил Сидри. Гном колобком скатился с пони на пожухлую камень-траву. Орешник совершенно скрыл от преследователей и его, и Вольного, и Тави; работай да радуйся, если бы не твердая уверенность, что эта парочка поимщиков со следа не собьется. Да еще и те двое магов Радуги — им тоже нет обратного пути, тучи уже закрыли все небо, днем становится темно, словно в сумерки, даже умей они обращаться в птиц (таким искусством владеют лишь Архимаги, да и то не все) — все равно не успеют до Ливня. По всему, буря разразится не позже полуночи, а отсюда до форпоста Радуги ох как неблизко!

Сидри распахнул плащ, на свет появилась памятная еще по Хвалину сумочка, где он держал все свои магические инструменты. Как боевые маги, гномы не стоят ничего, все доступное им волшебство — предметно, то есть требует артефактов, талисманов, амулетов, оберегов и прочих фетишей. На сей раз Сидри не тратил время на какие бы то ни было приготовления. Размотал тряпицу, и на заскорузлой ладони сам собой засветился кристалл — вытянутый, примерно в полладони, один конец заострен, словно копейное навершие, другой край обломан. Камень светился сам по себе, солнце давно проглотил надвигающийся Ливень.

На склоне алели невесть откуда взявшиеся поздней осенью цветы камнеломки, над нею качал облетевшими метелками ведьмин хвост, но вся малая жизнь — жуков, муравьев, мелких птах — замерла. Все живое спешило забиться в укрытия.

Неразумным Ливень не столь опасен, как людям, гномам, Вольным и прочим; но и речи лишенные твари отнюдь не горят жаждой оказаться под этим милым дождичком.

Кан-Торог все еще рычал от ярости. Тави, как могла, увещевала спутника.

— Да погоди же ты, погоди, они сами к нам придут, главное — мне их первое заклятие отбить, а потом уже ты… Ну, Кан, ну, не обижайся, пожалуйста, ты бы на них кинулся с мечом и все дело б погубил… Обещай, что будешь вести себя разумно! Обещаешь? Нет, правда, обещаешь?..

— Давайте скорее, — бросил через плечо Сидри. — Я уже чую, как там заклятье сбивается…

Тави осеклась на полуслове, выпрямилась, застыла, прямая, словно тростинка, почему-то из-под руки вглядываясь прямо в орешниковую чащу.

— Совсем близко… — проговорила она. — Сидри! Ты еще долго?

— Долго, — сварливо отозвался гном. Зажав кристалл обеими руками, он водил им над скалой, точно свечкой. — Держите их, пока я не скажу. И хорошо бы саженей за триста.

Кан-Торог, мимоходом освобожденный от заклятья, стоял, прищурившись и положив руки на эфесы. Видно было, что Тави еще предстоит сегодня крупный разговор, но — позже, позже, когда они окажутся в безопасности.

— Кан, мою сумку! — резко приказала девушка. И в голосе ее послышалось нечто такое, что гордый воин Вольного Племени, ни слова не говоря, не позволив себе и малейшего движения бровью, ринулся подать ей требуемое. Он знал, что, уж если его названая сестра говорит и приказывает таким голосом — про гордость следует забыть и делать, что велено. На его памяти Тави прибегала к «низкой», «недостойной мастера» предметной магии считанные разы, и каждый из этих случаев Кан-Торог очень хотел бы забыть навсегда.

— Иди вперед, — неустрашимому Вольному стало не по себе, едва он завидел трясущиеся губы девушки. — Они еще только у входа в ущелье. Вынюхивают. Замедлились. Постарайся не допустить их до меня, — она лихорадочно чертила на земле коротким эбеновым стеклом, но не привычную магам пентаграмму, а странную, изломанную, ни на что не похожую фигуру — что-то вроде вытянутой спирали, перечеркнутой вдобавок крест-накрест. От такой фигуры любого преподавателя начертательной магометрии хватил бы удар на месте. Ни острых углов — концентраторов, ни отражательных прямых, ни ориентированных по сторонам света опорных диагоналей — ничего из привычного помешанным на симметрии магам Радуги.

Кан-Торог бесшумно скрылся в орешнике. Ни единого прощального взгляда, жеста, улыбки. Только хищная гримаса на искривленных тонких губах. Идеальный воин высшей касты, холодный, целеустремленный и безжалостный. Все осталось позади. Он превращался в совершенную машину смерти, и при этом не нуждался ни в заклятьях-модификаторах, ни в одурманивающих снадобьях. Творец щедро одарил эту расу, наверное, ему мечталось создать из них свою личную гвардию, не иначе. Как видно, и в блистающих эмпиреях есть нужда в отчаянных парнях.

Из сумки Тави появились четыре потемневшие оловянные чашечки, совсем-совсем старые, с погнутыми краями и отвалившимися ручками. Однако темными они были только снаружи, изнутри же поверхность олова сияла немыслимым блеском, точно покрытая чистейшим серебром. Чашечки встали на самых крутых изгибах спирали, черный стек воткнули в середине. Из крошечного флакончика темного стекла в каждую из чашечек пролилось несколько капель остропахнущей маслянистой жидкости. Потом настал черед коротких свечек из черного воска, их втыкали через на первый взгляд совершенно произвольные промежутки по линиям спирали.

Каждая из чашечек оказалась окружена целым частоколом черных столбиков. Чтобы зажечь свечки, Тави не стала прибегать к магии — остервенело била кресалом, высекая искры на трут. Огоньки вспыхивали один за другим; свечи горели странным едва видимым пламенем, зато над каждой поднимались завитки плотного белого дымка, отчего-то не рассеивающегося и на высоте десяти саженей. В темное небо потянулись полторы дюжины белесых шнуров. Ни Сидри, ни Тави не обращали друг на друга никакого внимания. Каждый с головой ушел в свое дело.

После чашечек и свечек из плотно набитого кожаного мешка появились вещи еще более невозможные в руках опытного боевого мага, которому на все плетение волшбы отводится, как правило, меньше мгновения. Тави вытаскивала связки сушеных трав, лапок каких-то не то птиц (потому что с пальцами и когтями), не то зверей (потому что выше птичьих пальцев и когтей начинался вполне достойный медведя мех), крошечные черепа, ничем, кроме размера, неотличимые от человеческих, какие-то разноцветные, завязанные причудливыми узлами веревки, лоскутки и еще что-то в том же роде, более присущее тележке старьевщика, чем багажу молодой волшебницы. Предметное колдовство все больше и больше сходило на нет, оставаясь уделом знахарок и гадальщиков с патентами семи Орденов. И даже — знала Тави — Радуга свела до минимума курс овеществленного волшебства в своих школах и Академии.