Усобники - Борис Тумасов

Месяц и другой осаждали русские полки Ландскрону. Голод и мор наступили в крепости. И тогда великий князь Андрей Александрович велел начать приступ.

В несколько дней русские ратники разрушили и подожгли укрепления, не ведая пощады, убивали шведов, и вскоре не осталось в живых ни одного защитника Ландскроны.

Взирая на пожар, слушая крики и вопли, князь Андрей Александрович говорил воеводе, боярину Ереме:

— Очистив от свеев землю карелов, я привязал разгульных новгородцев к власти великого князя владимирского, а будущей весной поклонюсь хану, и с его милостью Московское княжество ужмется до того удела, каким оно было во времена, когда Даниил получил его от отца, Александра Ярославича.

За два года до того, как ходила низовая рать на шведскую крепость Ландскрону, из Киева через Чернигов, Брянск на Москву, а оттуда в стольный город Владимир прибыл последний поезд с книжной библиотекой митрополита.

Давно понял владыка Максим, что миновали времена Киевской Руси, настала пора ростово-суздальских княжеств Руси Залесской, что отсюда начнется воссоединение русских уделов и освобождение русской земли от ордынского ига. Потому и перенес владыка митрополичий престол Русской православной церкви из Киева во Владимир.

С виду не жилец, Максим, высокий старик в обвисшей монашеской рясе на худом теле и черной бархатной скуфейке, прикрывающей редкий пушок на голове, несмотря на преклонные годы, сохранил на редкость здравый ум, трезвое суждение, а его мудрые глаза, казалось, замечали все.

Андрей Александрович побаивался митрополита, а потому редко являлся к нему. Великому князю чудилось: владыка Максим едва дышит, однако лезет своим оком в самую душу, читает его сокровенные мысли о власти, которую обрел, опираясь на татар.

Однажды митрополит явился в княжьи хоромы. Отрок торопливо распахнул перед ним двери, и Максим, постукивая посохом, вступил в палату. В ту пору князь вел речь с тиуном Елистратом о запасах, какие остались с прошлого полюдья. Увидев митрополита, князь пошел ему навстречу:

— Благослови, владыка.

Митрополит осенил его двуперстием, проделал то же с тиуном, после чего Елистрат удалился, прихрамывая, а князь молвил, указав на плетенное из лозы кресло:

— Садись, владыка, обскажи свои заботы.

Поправив рясу, митрополит сел.

— Редко вижу тебя в храме Господнем, великий князь, оттого и нужды наши тебе неведомы.

— О-хо-хо, владыка, в мирских хлопотах дни пролетают.

— Не приступай к делам мирским, не воздав хвалу Господу. На тебя, князь, люд взирает.

— Люд? — Князь Андрей Александрович усмехнулся. — Люд, владыка, волком на меня косится.

— А задумывался ли ты, княже, отчего?

— Ужели мне о том размышлять?

— Стоило бы, князь Андрей. Прежде на вас, Александровичей, люд как на сыновей светлой памяти князя Невского смотрел, когда он вам уделы выделял. Но когда вы распри меж собой затеяли да татар на Русь наводить принялись и зорить ее, а народ на поругание обрекли, за что любить вас?

— Дмитрий с Ногаем связался.

— А ты, князь, в Сарай дорогу протоптал. Слух есть, и ныне к хану намерился?

— Управы на Даниила и Михаилу искать. Они меня Переяславля лишили, а ведомо — я един, великий князь, на него право имею. Переяславское княжество от Владимирского повело начало.

— Мыслишь с татарами вернуться, кровью страх нагнать? Не суд — расправу чинить?

Андрей Александрович насупился:

— За этим пришел, владыка?

Митрополит вздохнул, поднялся:

— Беден народ наш, князь, обнищали и приходы церкви: скудны княжьи пожертвования. Припомни, великий князь, когда подавал ты на храм Господень? Ты хану отвозишь много боле, а все для того, чтоб ордынцы твою власть поддержали. Как ответишь ты, великий князь, на Божьем суде за свои деяния?

— Я сам себе судья на этом свете, владыка. — Андрей резко вскочил.

— Гордыней обуян ты, великий князь.

Вскинув голову, митрополит не спеша покинул княжьи хоромы.

От Владимира до Суздаля великого князя сопровождали боярин Ерема и десятка два гридней. До Боголюбова ехали берегом Клязьмы, затем дорога повернула к северу. Сначала она петляла лесом, но ближе к Суздалю вырвалась на равнину, где поля и деревни на открытом просторе далеко просматривались.

Ерема ехал с князем стремя в стремя. Кони шли шагом, позванивая сбруей, и боярин думал о том, что быть у князя первым советчиком — честь большая, но и опасная. Эвон, как было с Семеном Тонгалиевичем. Еще в Городце был он любимцем князя Андрея, и слух шел, что это он подбил городецкого князя начать борьбу за великое княжение.

Когда о том проведал Дмитрий, то подослал к боярину убийц, и те жестоко расправились с Семеном Тонгалиевичем…

При мысли об этом у боярина Еремы холод гулял под рубахой: ну как и его такая судьба ждет?

В пути князь Андрей вспомнил, о чем у него был разговор с митрополитом, молвил Ереме:

— Владыке бы Даниила воззвать к покорности, ан не поймет Максим, что великому князю без татар не обойтись. Звать их, да не токмо Даниила, но и Михайлу Тверского проучить. Вишь, возомнил себя выше великого князя! Владыке бы сказать: «К смирению приведи их, князь Андрей Александрович, и другие князья за ними потянутся…»

— Воистину, княже. Эвон, как Федор и Константин хвосты поджали, когда надобно было меч на Даниила и Михайлу обнажить. Только бы дал Тохта воинов — князей кровью умыть и княжества их разорить. Они того заслужили, великий князь.

Кивнул князь Андрей:

— Сказывал митрополит о нелюбви ко мне русичей: татар-де я привечаю. Аль мне с князьями удельными в мире жить, ежели они против меня злоумышляют? Меч мой кровью не измазан, а в саблях татарских я не волен. Хан своих воинов посылает на Русь власть великого князя укреплять.

— Твою власть хан ярлыком закрепил.

— Верно, боярин Ерема. А вон и главы собора завиднелись, поглядим, чем нас Суздаль порадует.

В безлесном плодородном ополье со времен первых князей встал Суздаль. Рубленый кремль на горке, у небольшой реки Каменки, впадающей в Нерль, хоромы и дома, торговые ряды и мастерские ремесленного люда, вал и ров, а над всем Суздалем высятся каменные церкви и собор Рождества Богородицы.

Посадские ремесленники на всякие дела тут горазды. Но особенно славен Суздаль искусными каменщиками.

Под горой, в зелени деревьев, Александровский монастырь, а в стороне обнесенная высоким тыном женская обитель с деревянными кельями, трапезной, рубленой церковкой и хозяйственными постройками. Монастырь малый, в нем десятка два монахинь и послушниц.

Подъехав к воротам, князь Андрей Александрович спешился и, передав поводья гридину, наказал боярину Ереме:

— Жди меня здесь.

Войдя во внутренний дворик, великий князь осмотрелся. Тихо и безлюдно, будто и жизни здесь нет. Молодая послушница провела князя к игуменье. Пригнувшись под притолокой, Андрей Александрович вошел в келью. В полумраке увидел Анастасию. Она стояла у налоя, спиной к двери, оглянулась, и князь смутно различил ее лицо.

— Здрава будь, Анастасия, — сказал князь.

Игуменья глухо, но внятно выдохнула:

— Здрав будь, великий князь.

— Вот приехал глянуть на тебя, Анастасия.

— Здесь нет Анастасии, великий князь, здесь игуменья мать Варвара.

— Может, дозволишь присесть, мать Варвара? — чуть насмешливо спросил князь Андрей. — В ногах-то правды, чай, нет.

— Садись, великий князь.

Игуменья дождалась, пока князь уселся, сама присела на скамью напротив.

— Скажи, великий князь Андрей Александрович, что привело тебя сюда?

— Аль не догадываешься? Я ведь и поныне люблю тебя, потому просить намерился: вернись.

Игуменья удивилась:

— Как можешь говорить о том? Я Богу служу и от мирской жизни отреклась.

Князь насупился:

— Не Варвара ты, не игуменья, а жена моя, Анастасия.

— Была, князь. Зри во мне и чти мать настоятельницу.

Долго сидели молча, наконец игуменья обронила:

— Очнись, великий князь, на жизнь свою взгляни.

— Чего зреть ее?

— Аль нечего? Ведь всем нам на суде Господнем ответ держать. Всегда ли по правде жил?

— Я не затем к тебе приехал, чтобы обиды выслушивать.

— Великий князь Андрей Александрович, я многогрешна и за то у Господа прощения прошу, ты же о своих прегрешениях подумай. А они у тебя тяжкие.

— В чем?

— Не одним днем живи. Помни, что скажут о тебе потомки, народ, коему жить суждено. О брате Дмитрии вспомни. В жизни его суетной не ты ли, Андрей, повинен?

Князь усмехнулся:

— Ты мыслишь умом монахини, а я великий князь и живу, как мне определено свыше.

— Ужели определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?