Русская готика - Артем Тихомиров

Подойдя к своему джипу, Виктор уперся руками в его капот, чтобы не упасть из-за внезапной слабости. Сильное головокружение не проходило долго. Виктор подумал даже, что его хватил удар. Чернота, перемежающаяся с багровым, разлилась перед глазами. Сердце остановилось, но тут же заработало опять.

Что ему нужно от меня, подумал Виктор.

Его внутренний взор переключился на другое место. Он будто бы шел в этот момент по особняку, рассматривая лежащие тут и там стройматериалы. Краска, растворитель, упаковки утеплителя, канистры с бензином…

Виктор сделал шаг и упал, зацепившись за что-то. Его щека проехала по траве.

Он чувствовал ярость и неуверенность, но эти чувства не принадлежали ему. Их носителем, автором, был кто-то еще. Какой-то человек, который размышляет, анализирует, взвешивает, колеблется и не решается признаться в чем-то самом себе…

Виктор ощутил взрыв боли у себя в голове. Это натуральный инсульт. Сейчас я умру.

Но смерть не приходила, хотя и была близко.

Особняк чего-то хочет от него – чтобы Виктор что-то сделал. Принял решение. Но разве, собираясь сюда, Барышев не составил план?

Боль рассеялась и позволила ему сесть на траву возле машины. Зрение прояснилось. Виктор слышал обрывки чьи-то разговоров, отдельные фразы, даже смех детей. Но вокруг него никого не было.

Виктор ударил несколько раз кулаком в землю.

У него не было никакого плана, никакого вонючего плана не было. Он понятия не имел, что здесь делает.

Он спустился в подземелье, где было душно и сыро. Образ оказался настолько ярким, вещественным, что Виктор даже чувствовал на своей коже пот. Одежда казалась незнакомой, чужой, не со своего плеча. Барышев сбежал вниз и остановился, чтобы кого-то подождать… Сзади шли двое. Они несли в сильных руках чье-то тело. По частям. Сначала это был торс. Другие части остались пока наверху.

Виктор (он сомневался в этот момент, что действует и думает самостоятельно) поднимает над головой лампу и освещает подземелье. Тут воняет гнилью, запах просачивается снизу и заполняет замкнутое пространство. Кухарки жалуются, что этот запах проникает в кухню и даже в погреб с припасами. Виктор, конечно, не собирается слушать их нытье. Если кто-то из них начнет действовать ему на нервы, он быстро найдет способ решить проблему. Нет человека, проблему которого он не мог бы решить. Виктору нравится это чувство власти…

Он держал в одной руке лампу, другая была свободна, но тем не менее его сознание не упускало из вида тот факт, что на самом деле обе руки заняты рулевым колесом. Виктор смотрит на дорогу. Он сидит в своей машине и едет за город. Ему необходимо было вырваться из плена нагретых бетонных стен мегаполиса, где он задыхался и сходил с ума. За городом Виктор излечится и от своей злости, и от депрессии (депрессии? Неужели он собирается уподобиться своей ненормальной жене?). Там будет хорошо. Он будет дома… рядом с особняком, который в скором времени превратится в новое, возрожденное родовое гнездо…

Слуги идут за ним, следуя привычке; им много раз приходилось выполнять эту грязную работу. Все по отработанной схеме – забираешь жертву, связываешь, отвозишь хозяину, а потом избавляешься от останков. Только эта парочка посвящена в то, что происходит. Они умеют держать язык за зубами. Виктор улыбается. Конечно, умеют, потому что языков у них нет. Писать они не умеют – двойная гарантия, что тайна останется тайной.

Виктор ставит лампу на каменный пол и открывает квадратный люк. Открылся глубокий узкий зев, туннель, ведущий вниз. Барышев смотрит на слуг. Те положили ношу у своих ног. Хозяин кивает. Слов не надо. Им предстоит избавиться от этого обезглавленного и лишенного конечностей тела. Виктор видит то, что попадает в пятно света, так же хорошо, как серую ленту дороги и машины, едущие впереди. Вид изувеченного трупа не вызывает в нем никаких особенных эмоций – и Барышев не может понять, как такое может быть…

Какая-то машина попыталась подрезать его, но Виктор не обратил на это внимания. Он поглощен своим видением, где на него набросили чужую личину (неужели он до сих пор не знает, кто это?). Джип вильнул вправо, но тут же выровнялся. Виктор посмотрел на себя в зеркальце у лобового стекла и увидел восковую бледность на вытянувшемся, похожем на череп лице. На лбу блестел пот. Сам себе Виктор казался покойником.

Он первым спускается в лаз, становится на ступеньки, истертые от времени и от прикосновения сотен тысяч ног. Он вносит в их разрушение свою лепту. Забрав с собой лампу, Виктор спускается. Приходится идти пригнувшись, потому что свод туннеля низкий. Повсюду сырость, но тепло. Даже жарко. Виктор, сидящий за рулем, не понимает, откуда тепло здесь, внизу. Но тому Виктору, который идет по ступеням, все ясно – или он так считает, потому что привык и воспринимает это как данность.

Спуск оказывается долгим. Слуги идут позади, неся свой нелегкий груз. В спертом воздухе чувствуется застарелый запах разлагающейся плоти и свежей крови. Эта свежая вонь – от расчлененного вчера тела, которое пролежало в комнате на втором этаже. Сегодня утром Виктор завтракал превосходно приготовленным бифштексом, но мясо оказалось жестковатым. Не каждый раз попадается мягкое и нежное.

Виктор сбавляется скорость, проезжая мимо поста милиции. Его рот наполняется слюной от наползающей тошноты. Омерзительно.

Туннель приводит их в подземную камеру, наполненную водяными парами. Под ногами лужи. Вода сочится из стен. Виктор лезет в нору, вход в которую находится справа и внизу. Тут почти нечем дышать. Кровь стучит в висках. Но Виктор лезет, не понимая, как может проделывать это каждый раз… Из норы он попадает в новую пещерку. Она меньше первой, и тут вонь просто ужасающая. Виктора, впрочем, не смущается этот запах. Он вызывает в нем какое-то сладостное ощущение. В паху от него начинает шевелиться, а по телу бежит дрожь.

Следом ползут слуги. Несколько минут уходит на то, чтобы протолкнуть торс мертвеца через узкий проход. Виктор освещает новую дыру в стене. Туда они уже не полезут, потому что это конец пути. Вот она, утроба, которая поглощает свои жертвы. Иногда Виктор бросал туда живых и долго сидел перед лазом и слушал крики; человек мог кричать несколько дней – если бросаешь жертву, которая не ранена и не избита, она может прожить долго. Там, во мраке, лежа на куче гниющего мяса, она умирает от голода и жажды. По мнению Виктора, нет ничего прекрасней этой песни смерти.

В большинстве случаев Виктор бросает туда уже расчлененные тела. Дому нужны страдания и кровь. А потом его утроба проглатывает останки, насыщаясь… особняк набирается сил. Виктор и приблизительно не знает, для чего ему столько могущества, да это и неважно. Дом, построенный им, уже не просто стены и крыша, а нечто большее…