Страница номер шесть (сборник) - Сергей Носов

Каждый пытался представить, о чем думает бармен, каждому хотелось, чтобы у него свихнулись мозги. Может быть, он ни о чем не думал. Стояние за стойкой не располагает к думам.

Зябко стало пить пиво.

Видя, как помрачнели Щукин и Чибирев, Дядя Тепа сказал:

– Ну да ладно, не будем о грустном. Утро вечера мудренее.

А ведь и вечер еще не наступил. Еще было без десяти четыре.

Здесь быстро темнеет, но впереди вечер еще, можно подняться на гору. Час наверх, полчаса там, полчаса вниз, потому что вниз быстрее идется, чем идется наверх.

– Что там делать будем? – спросил Чибирев.

– Смотреть, – Дядя Тепа сказал.

Ему хотелось показать, как вокруг хорошо.

Альпы все-таки.

На горе вышка стояла, Щукин бы сказал, геодезическая.

Пошли.

– Нет, – сказал Чибирев, – тут часа два подниматься, если не три.

– Ну ты пессимист, – сказал Дядя Тепа. – По дороге ж идем. За три часа можно на инвалидной коляске въехать.

– А спуститься за восемь минут, – Щукин прикинул.

– Если без тормозов, – добавил Чибирев, живо представив картинку.

Им уже приходилось обсуждать особенности жизни здешних инвалидов – с их колясками-то, с их возможностью пользоваться специальными туалетами. Щукин помнил родную коляску отечественного производства, которую его родители когда-то выхлопотали для деда – у того отнялись ноги. Стали-железа на ту коляску не пожалели – была коляска, одним словом, могучая. Хоть в бой на ней поезжай. Никаких рычажков, никаких прибамбасов. Броня. И покрашена была в грязно-зеленый цвет. Как танк. Когда дед умер, сняли колеса и поставили, что осталось, на табурет – так служило оно вместо кресла какое-то время на кухне. Потом отдали соседу ее, с колесами, вроде для тещи, но, как выяснилось, он из этой коляски сделал тачку для дачи.

Можно ли из инвалидной коляски западного производства – легкой, нежной, хрупкой, изящной – сделать тачку для дачи? Нет, нельзя.

Щукин представил, как несется с горы на дедовской коляске, грохоча. Дух захватывает. На нашей бы получилось. Выдюжила бы.

Подниматься было легко. Ноги молодые, здоровые, без дефектов – если, разумеется, считать, что тот же Щукин с годами изжил свое плоскостопие, исправляли ему в детстве которое особыми стельками, изготовленными на заказ. Женщина в белом халате обводила карандашом маленькую ступню маленького Щукина, поставленную на лист картона, – было щекотно, вот и все ощущения, но сердце сжималось от одного вида образцов обуви, выставленных в витрине и более похожих на протезы. Было это в «Ортопедии», за Крюковым каналом, недалеко от Дома быта, куда уже после армии Щукин едва не устроился чинить пишущие машинки. А в армию когда брали, никаких вопросов на медкомиссии о плоскостопии не возникало. В конце концов, плоскостопие – это не Х-образные ноги.

Была у них в институте телега такая об одном студенте с чрезвычайно подвижными суставами, он будто бы, придя на призывную комиссию, скрючил ноги соответствующим образом – как увидели их, тут же и написали ему: «Не годен. Х-образные ноги».

«О чем думаю?» – подумал Щукин, идя.

И перестал думать.

Молчали. Перед тем как начать восхождение, подсознательно пусть, но готовили себя к испытаниям. А дорога оказалась пологой сравнительно. Положе, чем ожидали.

И потом, ожидали увидеть тропу (Щукин и Чибирев) – как бы горную, неухоженную, но никак не дорогу. На тропу дорога меньше всего похожа была, но на дорожку, да, пожалуй, на гаревую – и покрытием, и чистотой, и тем, что не скользко. Словно летом идешь. Можно представить хитроумный снегоуборщик, ежеутренне взбирающийся на гору и разбрасывающий снег влево-вправо.

– Зря они снег убирают, – сказал Чибирев. – Тут бы вниз и на санках.

Тема спуска продолжала его занимать не меньше, чем Щукина, но, конечно, не на инвалидных колясках.

– Тогда бы надо было сделать подъемник, – сказал Дядя Тепа, соизмеряя дыхание с шагом.

– Да, – констатировал Чибирев, – подъемника нет.

– Потому что это не центр туризма, – объяснил Дядя Тепа, – просто гора.

Вот особенность снега на склоне горы. Был он в дырочках весь. Нет, не то что бы ноздреватый, был он ровный как раз, но кто-то будто трубочкой тыкал в него, и этот кто-то был невесомый, потому что иных следов не оставил. Дырочки все диаметром с гривенник (это слово в тот год было еще не забыто), там их меньше, а там их побольше. Терялись в догадках. Может, это гора дышит так через поры свои – как-никак здесь места нибелунгов.

– Здесь места нибелунгов, – Дядя Тепа сказал.

– Да, я вижу, Вестфалия, – с важным видом кивнул Чибирев.

Вниз по дороге спускались мужчина и женщина, местные жители, пенсионеры, счастливая старость. Он ее держал под руку. Шли и не поскальзывались. На ней и на нем, а по-русски сказать, на обоих – спортивные шапочки, одинаково желтые куртки. Что они делали на горе?

Оба сосредоточенно улыбались.

– Гутен таг, – поприветствовали поднимающиеся на гору с горы спускающихся.

Больше на горе никого не встретили, не было там людей. Да и эти двое, как только скрылись за поворотом, потеряли сразу в своей убедительности, достоверности – человеки ли были они? не фантомы ли? не плоды ли ума?

Отчасти хвойные, отчасти наоборот – по склонам росли, одним словом, деревья.

Из-за деревьев не было видно. В смысле простора.

Знали, что ожидания их не обманут. Будет простор. Шли и шли.

Смеркалось.

И холодало.

Холодало быстрей, чем смеркалось. (Все трое были в ботинках. (В чем же еще? Валенок нет...))

Смеркалось, как только и может смеркаться, постепенно и вкрадчиво – смерк да смерк. Все зависит от того, как часто обращать внимание. Чибирев задумался о непрерывных функциях. Ради проверки памяти сформулировал определение интеграла. Вспомнил, что максимум производной от тангенса наклона касательной (со своей стороны тоже являющегося производной) будет означать точку перегиба кривой – ее и прошли: что-то вроде ложбинки.

Чем дольше не работал Чибирев по специальности, тем чаще тосковал по математике. В институте он ее небрежно учил, а теперь жалел, что не учит.

Уточним. Ни за какие бы коврижки Чибирев не стал бы сейчас учить математику, даже если бы его в плане дисциплинарного наказания назначили учиться на первый курс. Но сейчас на свободе, в естественных полевых условиях, дыша горным квазиальпийским воздухом, почему-то вспоминал математику с потаенной грустью, как упущенную возможность для собственной реализации.

– Больше часа идем, – Щукин сказал.

– Меньше часа! – ответствовал Дядя Тепа.

Щукин, когда поглядывал на свои водонепроницаемые, образец продукции петергофского, еще не приватизированного часового завода, отнимал от показаний часовой стрелки два часа, потому что не перевел время с московского времени, отчего все время сбивался.

В целом высота покорена. Перед ними лежала площадка, примыкающая к скале. Здесь был небольшой грот. В нем за решетчатой дверцей индевела деревянная фигурка почитаемого в этих местах святого. Собственно, именем этого святого и называлась гора. Да и сам городок, лежащий у подножия горы, если перевести на русский, тоже звучит: гора такого-то (а такой-то – святой). Гора и городок обладали одним именем.

Деревянный святой молитвенно сложил руки ладонь к ладони. Ему здесь не дуло, рядом догорала свеча. Вероятно, зажгли ее те двое, только каким образом, Чибирев понять не мог: дверца была на замке.

– Новый, – сказал Щукин, потрогав замок, и многозначительно посмотрел на Дядю Тепу. – Чтобы ты не залез.

Он был недалек от истины. Лагерь азюлянтов здесь появился не так давно. Вряд ли раньше, до азюлянтов, прятали святого под замком. А если учесть, что Дядя Тепа наверняка был первым из всех азюлянтов, кому пришло в голову попереться на гору, то получается, для него и повешен замок. Для него персонально. Для Тепина.

У них просто ключ был, догадался Чибирев о тех двоих.

Вышли на площадку. Простор.

Простор простирался.

Сумерки не мешали простираться простору.

В сумерках картина сия не казалась цветной. Не цветом, но богатством рельефа волновала природа.

Ибо видом возвышенностей всегда очароваться готово чуткое сердце жителя равнин, даже если он, как Чибирев, побывал когда-то в Карпатах или, как Щукин, в горной Армении.

Гора, которую они посетили, была в данной местности в самом деле самой высокой – по крайней мере выше гор и холмов близвозвышающихся. Ну а что там вдали, то скрывала белесая дымка.

Под ногами город лежал. На закате тускнели черепичные крыши. Дома кучковались так, словно их смели в долину реки большим веником. Хотелось перегнуться и переставить костел с места на место.

На весь городок была одна лишь труба, которую, не покривив душой, справедливо было бы назвать заводскою; она не дымила. Труба скорее всего принадлежала предприятию по производству электрообогревателей, которыми, как Дяде Тепе было известно (но о чем он позабыл сообщить товарищам), славился городок; если, конечно, производство электрообогревателей нуждается в трубах.