Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

Он познакомил меня с молодыми учеными, славными парнями, которые мне очень понравились, а некоторые из этих аспирантов мне очень помогли в будущем. Спросив у своего шефа и друга разрешения осматривать по выходным дням окрестности Экспедиционной базы, в первый же свободный день я взобрался как можно выше по крутому склону ближайшего кряжа на довольно высокую вершину над долиной Сурхоба, вдыхая горячий воздух с запахами чабреца и полыни. Вид оттуда был замечательный: предо мной вдаль уходили горные пики, сливавшиеся на лазурном горизонте с вершинами Памира. Слово «Памир» внушало мне какой-то благоговейный трепет, но пока весь тот таинственный край оставался для меня совершенно неведомым. Еще я исследовал прекрасное ущелье с названием, похожим на русское слово, но произносилось оно у русских, как «Комароу» и к комарам не имело никакого отношения. Река, стремительно мчащаяся с ледников в долину, прыгая с уступа на уступ, вымыла в скалах большие ниши, которые по-таджикски называются «комароб» («комар» означает полость, углубление, а «об» – вода). Кроме великолепных видов на верховья ущелья, я обнаружил в нем множество брошенных одичавших виноградников, с увядшими на ветвях кистями винограда, необыкновенно сладкого, и это вселяло уверенность, что в таких горах можно выжить в уединении.

Меня тогда сильно заинтересовал противоположный склон огромной долины Сурхоба, где ущелья поднимались прямо в верховья ледников. Там я нашел брошенную уединенную кибитку под большим чинаром и туда по выходным дням поднимался, чтобы помолиться в тишине и покое. На высоком плато над долиной, где с гор бежали небольшие поющие на разные голоса речушки, мне посчастливилось обнаружить росшие по ущелью небольшие рощи ореховых деревьев. Под осень, попросив у Виталия Ивановича хозяйственную сумку, я поднялся в найденную долину собрать немного орехов. На земле уже лежал слой то ли упавших, то ли кем-то сбитых плодов, которыми я и начал наполнять сумку, ползая под деревьями.

Потянув в очередной раз свою поклажу, чтобы высыпать в нее очищенные от кожуры орехи, я обнаружил, что чья-то сморщенная рука ухватилась за сумку и тянет ее к себе. Подняв голову, я увидел старую таджичку, принявшуюся истошно кричать, по-видимому, подзывая кого-то. Из-за ближайшего холма, за которым, как оказалось, скрывался кишлак, оставшийся мною незамеченным, прибежал старик и, коверкая русские слова, тоже начал кричать, что это их орехи и что он не позволит воровать их. Он схватил сумку с собранной мной добычей и удалился вместе с разгневанной супругой. Потеряв чужую хозяйственную принадлежность, я, расстроенный, вернулся домой и сконфуженно признался Халтурину, что сумку у меня отобрали старики, потому что я незаконно собирал кишлачные орехи, полагая, что это дикие ореховые деревья. Виталий Иванович рассмеялся и шутливо хлопнул меня по плечу полотенцем:

– А сумка принадлежала моей жене, вот у нее и проси прощения!

По различным горным ущельям Экспедиция установила специальную аппаратуру, ведущую постоянную запись землетрясений.

За ее работой следили сотрудники, обычно муж с женой, жившие в полевых домиках, называвшихся «станция». На одну из подобных станций мой добрый шеф разрешил мне съездить на неделю. Все это время, пока я жил в семье Халтуриных, он внимательно присматривался ко мне и, видимо, какая-то мысль безпокоила его, потому что он однажды, как бы в шутку, спросил меня:

– А за границу не убежишь?

– У меня таких намерений нет! – ответил я, и мой начальник успокоился.

На экспедиционной машине меня отвезли в горное местечко «Хаит», где в 1954 году произошло сильное катастрофическое землетрясение, закончившееся трагедией – целый склон огромной горы обрушился на крупный районный кишлак, похоронив всех жителей под каменной осыпью высотой около трехсот метров. Сейсмостанция располагалась в верховьях ущелья, заросшего редколесьем арчи. Дорога привела нас к маленькому домику, стоящему на луговой террасе над рекой.

Семейная пара молодоженов, русские, оказалась молчаливой и неразговорчивой: муж за обедом читал газету, а жена положила на стол рядом с собой какой-то роман. Неподалеку от станции стояла большая брезентовая палатка геологов из России, с которыми я быстро познакомился. Это были выпускники Московского института геологии, шутливые и веселые, и я в тот же вечер перебрался к ним, чтобы приобрести хотя бы элементарные сведения о горах, окружавших нас. От этих дружелюбных и открытых парней я услышал, что самое удивительное место в Союзе, а, возможно, и во всем мире – это Памир. Рассказы геологов о Памире запомнились мне и, что особенно поразило меня в их словах, что наша Гармская Экспедиция находилась совсем рядом со знаменитым Памирским трактом, где, собственно, и начиналась дорога в этот загадочный высокогорный край. Пока я жил и работал в сейсмологической исследовательской группе, состоявшей в основном из талантливых, но неверующих ученых, я ощущал в душе полную оторванность от православной жизни и это ощущение постепенно начало меня угнетать. Выяснив, как добираться до Душанбе, минуя долгую тряску в автобусе, я получил у Халтурина разрешение иногда туда ездить с оказией на экспедиционной машине или на попутных автомобилях, в основном, по праздничным дням, когда к советским праздникам добавлялись суббота и воскресенье.

С водителями ЗИЛов, веселыми и разговорчивыми людьми, обычно устанавливались дружеские отношения. Но, иной раз, назойливые расспросы выводили меня из себя. Самым тягостным являлся диалог о семье: женат или не женат? Дети есть или нет? Если не женат, то почему? Чтобы прекратить этот утомительный допрос, я пошел на компромисс со своей совестью и вознамерился в таких вопросах отделываться ложью.

– Да, женат! – стал отвечать я.

– А дети есть?