Северное сияние - Филип Пулман

Она спрятала алетиометр поглубже, и задумалась над тем, как сообщить ему об этом.

— Льстить ему! — прошептал Пантелеймон. — Это всё, чего он хочет.

Так что Лира открыла дверь, и увидела ожидающего её Йофара Ракнисона, на морде которого смешались выражения триумфа, хитрости, предчувствия, и жадности.

— Ну?

Она упала перед ним на колени и поклонилась так, что её голова коснулась его левой передней лапы, более сильной, так как медведи были левшами.

— Я прошу вашего прощения, Йофар Ракнисон! — Сказала она. — Я не знала, что вы настолько сильны и могущественны!

— Что это значит? Отвечай на мой вопрос!

— Вашей первой жертвой был ваш собственный отец. Я думаю, что вы — новый бог, Йофар Ракнисон. Вы просто должны им быть. Только бог смог бы сделать такое.

— Ты знаешь! Ты можешь видеть!

— Да, потому что я — деймон, как я вам и сказала.

— Скажи мне ещё одну вещь. Что леди Коултер обещала мне, когда она была здесь?

Ещё раз Лира вошла в пустую комнату и проконсультировалась с алетиометром.

— Она обещала вам, что она заставит Магистрат в Женеве признать, что вы можете креститься, как христианин, даже несмотря на то, что у вас тогда не было деймона. Но, я боюсь, что она не сделала это, Йофар Ракнисон, и, честно говоря, я не думаю, что они согласились бы на это, пока у вас не появился бы деймон. И я думаю, что она знала об этом, но не сказала вам правду. Но, в любом случае, когда у вас буду я, то вы сможете креститься, если захотите, потому что тогда никто не сможет оспорить ваше право. Вы сможете требовать этого, и они не смогут вам отказать.

— Да… правда. Это именно то, что она сказала. Правда, каждое слово. И она обманула меня? Я доверял ей, а она обманула меня?

— Да, именно это она и сделала. Но она больше не играет роли. Извините меня, Йофар Ракнисон, я надеюсь, что вы не станете возражать, если я напомню вам, что Йорека Барнисон всего лишь в четырёх часах пути отсюда, и, может быть, было бы лучше, если бы вы сообщили вашим стражникам, что они не должны его убивать, как они должны были бы. Если вы собираетесь сражаться с ним за меня, то надо разрешить ему прибыть в дворец.

— Да…

— И, возможно, когда он прибудет, лучше будет, если я притворюсь, что я всё еще принадлежу ему, и скажу, что я потерялась или ещё что. Он не будет знать. Я обману его. Вы собираетесь объявить остальным медведям, что я — деймон Йорека, и что когда вы победите его, я буду принадлежать вам?

— Я не знаю… Что я должен делать?

— Я не думаю, что стоит упоминать об этом. Когда мы будем вместе, вы и я, мы сможем придумать, что лучше делать, и решим тогда. А что вы должны сделать теперь, так это объяснить всем медведям, почему вы собираетесь позволить Йореку сражаться как настоящему медведю, несмотря на то, что он изгой. Потому что они не поймут, и нам надо найти объяснение для этого. Я хочу сказать, что они так или иначе будут делать то, что вы прикажете, но, если они будут знать причину, то они будут восхищаться вами ещё больше.

— Да. Что мы должны сообщить им?

— Сообщите им… Скажите им, что для того, чтобы полностью обезопасить ваше королевство, вы вызвали Йорека Барнисона непосредственно сюда, чтобы сразиться с ним, и тогда победитель будет править всеми медведями. Понимаете, если вы сделаете вид, что это всё ваша идея, что он прибывает, а не его, то это всех действительно впечатлит. Они будут думать, что вы способны вызвать его прямо отсюда, где бы он ни был. Они будут думать, что вы можете сделать что угодно.

— Да…

Гигантский медведь был совершенно беспомощен. Её власть над ним была почти опьяняющей, и, если бы Пантелеймон не укусил её руку, чтобы напомнить об опасности, в которой они находились, она могла бы потерять чувство меры.

Но она пришла в себя, и скромно отступила назад, чтобы наблюдать и ждать, пока медведи, под возбужденным руководством Йофара, подготавливали площадку для боя с Йореком Барнисоном; и больше всего на свете она жалела о том, что не может сообщить Йореку, что он изо всех сил спешит к тому, что должно было стать схваткой за его жизнь.

Глава двадцать. Смертельный бой

Поединки между медведями случались довольно часто, и были обставлены множеством ритуалов. Тем не менее, очень редко один медведь убивал другого, и, если это случалось, это, как правило, было случайностью, или результатом непонимания сигналов другого, как в случае с Йореком Барнисоном. Настоящее убийство, подобное тому, что совершил Йофар, было ещё более редким делом.

Но иногда складывались обстоятельства, в которых единственным способом урегулирования спора был бой до смерти одного из участников. И для этого существовал целый церемониал.

Когда Йофар объявил, что Йорек Барнисон на пути сюда, и что будет иметь место смертельный бой, было немедленно расчищено и разглажено место для поединка, а оружейники оставили свои огненные шахты, для того, чтобы проверить броню Йофара. Каждая заклепка была осмотрена, каждое крепление проверено, а все пластины были отполированы самым мелким песком. Столько же внимания досталось его когтям. Золотые пластинки были сняты, и каждый шестидюймовый коготь был заточен и отполирован до самого острия. Лира наблюдала за всем этим с растущей тяжестью в глубине живота, ведь у Йорека Барнисона нет такого ухода — он шёл по льду, без отдыха и еды, в течение почти двадцати четырёх часов, и он вполне мог быть ранен при крушении шара. И она втравила его в этот поединок без его ведома. В какой-то момент, после того, как Йофар Ракнисон проверил остроту своих когтей на свежеубитом морже, располосовав его шкуру, как бумагу, и мощь своих сокрушительных ударов на черепе моржа (два удара, и он был взломан, как яйцо), Лира вынуждена была пробормотать Йофару какое-то оправдание, и убежать в какую-то пустую комнату, чтобы поплакать от страха.

Даже Пантелеймон, который, как правило, мог приободрить её, не мог придумать, что бы такого ей сказать. Единственное, что она могла сделать, это проконсультироваться с алетиометром: он — в часе пути, сказал тот ей, и повторил, что она должна доверять ему; и (хотя она и не была уверена, что поняла это правильно) она даже решила, что алетиометр упрекнул её за повторение того же самого вопроса.

К этому времени новость распространилась среди медведей, и каждая часть боевой площадки была переполнена. Медведи высшего ранга занимали лучшие места, и было специальная ложа для медведиц, включая, конечно, жен Йофара. Лира очень заинтересовалась медведицами, ведь она знала о них так мало, но сейчас было неподходящее время для того, чтобы разгуливать и задавать вопросы. Вместо этого она оставалась рядом к Йофаром Ракнисоном, и наблюдала, как придворные вокруг него подчёркивают своё превосходство над остальными медведями вокруг них, и пыталась угадать значение всевозможных перьев, значков и символов, которые они носили. Некоторые медведи высшего ранга, как она заметила, носили маленьких тряпичных кукол, вроде куклы Йофара, видимо, пытаясь вызвать его благосклонность, подражая моде, которой он положил начало. Она с мрачным удовольствием наблюдала, как они заметили, что Йофар избавился от своей куклы, и как они теперь не знали, что им делать со своими. Должны ли они были выбросить их? Означало ли это, что они лишились его благосклонности? Как им теперь себя вести?

Потому что, как она уже заметила, именно это было преобладающим настроением при его дворе. Медведи не были уверены, кто они теперь. Они не были, подобно Йореку Барнисону, цельными и непоколебимыми — вместо этого они находились в постоянной неуверенности, которая висела над ними всеми; и в поисках примера они все непрерывно наблюдали друг за другом и за Йофаром.

А ещё они с неприкрытым любопытством наблюдали за ней. Она скромно держалась рядом с Йофаром, и ничего не говорила, опуская взгляд всякий раз, когда какой-нибудь медведь смотрел на нее.

К этому времени туман поднялся, и воздух был чист; и так уж совпало, что это краткое полуденное просветление совпало с тем временем, когда, по расчётам Лиры, должен был прибыть Йорек. Стоя на небольшом сугробе плотно утоптанного снега на краю площадки, и дрожа от холода, она взглянула на лёгкое просветление в небе, и всем сердцем захотела увидеть летящие, оборванные и изящные черные фигуры, которые бы опустились, чтобы унести ее далеко-далеко, или увидеть город в Северном сиянии, в котором она могла бы прогуляться по тем широким бульварам, залитым солнечным светом; или увидеть широкие руки Ма Косты, и почуствовать сопровождавшие её запахи рыбы и кухни.

Она плакала, а её слёзы замерзали почти сразу же после того, как вытекали из глаз, и она была вынуждена смахивать их с лица, хотя это и было больно. Она была смертельно перепугана. Медведи, не умевшие плакать, не могли понять, что с ней происходит — для них это был какой-то бессмысленный человеческий процесс. И, разумеется, Пантелеймон не мог успокоить ее как обычно, хотя она и держала руку в кармане, сжимая её вокруг его маленького тёплого мышиного тела, а он дышал на её пальцы.