Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пользуясь беспорядками, с юга на Королевство напали турки. Их обуяла мечта восстановить границы Османской Империи самых славных её дней. Королевство превратилось в котёл с кровавым рагу — все дрались со всеми. Но, когда турки дошли почти до Нового Сада и Карловца, герцог Август одумался. Он заключил соглашение с Александром Вторым, по которому герцогство оставалось в составе Королевства, уступало завоёванные сербские земли, но оставляло себе Словению. Сербы, хорваты, босняки и црногорцы развернулись на юг и с тем же энтузиазмом, с которым только что мочили друг друга, за пару лет загнали Турцию в её законные границы и немножко дальше. Под шумок от Турции отделились восточная часть Греции и Македония; вторая вошла в состав Королевства, а границы первой теперь помогали охранять югославские войска.
Надо сказать, Надзейка была не единственной девушкой, уехавшей на турецкую войну. В молодых славянских республиках после распада Империи горели идеи славянского братства. Тысячи тысяч подростков из Галиции, Моравии, Богемии и Словакии сбегали из дома бить турков. Югославы над ними откровенно потешались: юные герои зачастую не знали, с какой стороны браться за винтовку или автомат. Но горячность, с которой они чуть не с ножами лезли на турков, всё же внушила местным некоторое уважение. В Новом Саде на набережной Дуная поставили памятник славянскому братству: юноша и девушка лет шестнадцати, хрупкие, коротко остриженные, стоят, опустив автоматы. В вытянутой вверх левой руке юноши сидит, встопорщив крылышки, маленький орлёнок. Новисадовцы зовут изваянных ребят «Иржик и Анка» — самые распространённые в те годы чешское и галицийское имена. Говорят, в родные дома вернулось меньше десятой части этих Иржиков и Анок — некоторые остались и обзавелись семьями, но по большей части полегли они в югославских горах и долинах. Должно быть, и Надзейкиной кровью напоилась эта суровая земля, и из её косточек растут теперь яблони со сладкими круглыми плодами.
Идти в Вуковар из Нового сада нетрудно — шагай да шагай себе вдоль Дуная. Правда, леса нам не попадается, и спим мы прямо в подсолнуховых и кукурузных полях. Еду мы выпрашиваем в крестьянских домах: в здешних местах это нормально.
Недалеко от Вуковара, в поле, мы натыкаемся на костёр. Он заметен издалека: горячий красный огонёк. Подходим поближе, и видим чёрные тени вокруг: люди.
— Пойдём туда, — говорю я, одновременно с тем, как Кристо предлагает:
— Пойдём отсюда.
— Нет. Пойдём туда. Наверное, цыгане.
Кристо недоволен, но идёт следом. Однако у костра не цыгане — какие-то местные ребята нашего возраста, преимущественно в камуфляже. На смуглых от загара лицах пляшут красные пятна.
— Вечер добрый! — говорю я, приближаясь. Они нестройно здороваются, с интересом взглядывая на нашу одежду; подвигаются, давая место у огня. Расспрашивают, откуда мы.
— Я из Галиции, а брат мой — из Богемии.
— А! Иржик и Анка! — смеются ребята. Они шепчутся и вдруг выталкивают к нам девушку. Её волосы коротко острижены, но я сразу узнаю её.
— Надзейка! Ничего себе встреча!
Она хохочет, крепко обхватывает меня жилистыми руками.
— Ты здесь что, осталась, да?
— Ага. Вросла! Как ты? Шесть лет не видались. Пошла в артистки, как хотела?
— Ну, вроде того. Танцую. Сейчас вот побродить решила.
— А мать, брат как?
— Ну так… нормально. А вот этот парень, кстати, мой кузен Кристо.
— Красава! На гитаре тренькает?
Я вопросительно взглядываю на Кристо. Тот хмуро кивает. Тут же находятся и гитара, и бутылки со сливовицей и ракией. Всё это ходит по кругу; мы пьём и поём по очереди хорватские, сербские, цыганские и галицийские песни. Быстро начинаем хохотать неизвестно чему. Один из парней, Винко, приглашает меня на танец, и я отплясываю с ним что-то безумное, придуманное на ходу. Сразу же находятся и другие желающие, и я прыгаю и кружусь, долго-долго, пока по танцу не достаётся каждому. Наконец, Надзейка отрывает меня от очередного кавалера и подводит к костру. Ноги гудят, и голова от сливовицы идёт кругом. Кристо уже заснул, прямо на земле.
— Тоже спать хочу, — жалуюсь я.
— Ложись. Я тебе голову на коленках подержу, — предлагает Надзейка. По лицу её скользят красные блики. Я ложусь и сразу засыпаю.
Будит меня Кристо. Лицо — пасмурней некуда. У меня, наверное, тоже. Похмелье.
С трудом усаживаясь, я оглядываюсь:
— А где все? И где… кострище? Ты меня что, унёс оттуда?
— Ниоткуда я тебя не унёс.
— Тогда где все, всё?
— Нет. И не было.
— Как? В смысле?
— Никого не было.
Он даёт мне открытую бутылочку колы, извлечённую из торбы, которой я обзавелась ещё в Новом Саде. Я болезненно глотаю: каждое движение губ, языка, горла отдаётся в голове.
— Ничего не понимаю.
— Эта Надзейка, она кто?
— Одноклассница бывшая. На турецкую войну когда-то сбежала.
— Повезло тебе, что она здесь… была.
— Почему?
— А потому, что с мертвецами танцевать — опасно для жизни.
— С какими… что…
— Подожди, приди в себя. Покажу что-то.
Я сижу, чувствуя, как наливаются силой жилы. Наконец, встаю. Кристо молча берёт меня за руку и подводит к небольшой ямке в дёрне. Там что-то светлеет; приглядевшись, я понимаю, что это — верхушка человеческого черепа.
— Тут блестел такой значок. С берета. Я его стал доставать, и нащупал… и раскопал. Вот так.
Сразу тысяча две цыганские сказки всплывают в моей голове. У всех у них — страшный конец.
— Ты того… ты здесь не… ну, нужду не справлял? — слабым голосом интересуюсь я.
— Не успел.
— Слава Богу. Пойдём отсюда.
— Угу.
Кристо подхватывает торбу и берёт меня под руку. Сначала я хочу вырваться, но тут же понимаю, что у меня страшно болят колени и лодыжки. Без помощи я не могу идти.
Мы возвращаемся к обочине дороги и бредём