7 проз - Вячеслав Курицын

Делая последние шаги к подъезду Старика, Упокоев окончательно понял, что не сможет себе отказать. Конечно, все должно было быть в тайне, никто не должен знать о реквиеме до того часа, когда его звуки грянут на кладбище. И даже музыканты будут репетировать за городом, по условию контракта они будут изолированы на это время. Никто не должен знать, но соблазн так велик... К тому же Старик уже полутруп. Но при этом все еще идеальный индикатор. Этим невозможно не воспользоваться. Как это будет называться - добить?

- Посмотри, приобрел по случаю старую нотную рукопись. Ты ведь читаешь ноты... Глянь - по-моему, занятное сочинение. - Упокоев старался ронять слова небрежно.

Старик пристроил очки, погрузился в ноты. Лицо его было бесстрастно. Упокоев сцепил пальцы, все трудней было быть безразличным. Что происходит то есть почему ничего не происходит? Но, может быть, дар покинул это тело раньше души? Или дело в реквиеме?

И тут Старик завалился на бок.

- Где ты это взял? - захрипел он, получив таблетку под язык и разминая сердечную мышцу. - Это неповторимая музыка. Где ты его взял, этот реквием, где остальные части?

- Говорю же, случайная покупка, - улыбнулся Упокоев. - Должно быть, незаконченный опус. Не завидуй. Знаешь, давай забудем о нашем соперничестве, все это было так мелко... Столько усилий, положенных зря.

- Забудь, все забудь. Тебе уже надо подумать о вечном... - повторил Упокоев уже на пороге, последний раз вдыхая знакомые запахи этой квартиры.

- Я подумаю, - ответил Старик, вглядываясь в Упокоева. - Я подумаю.

Следующие недели у Упокоева было много хлопот. Он совершенно не уставал, завершая земные дела, то и дело он слушал внутри себя свой реквием. Большая его часть уже была готова, и, по мере того как жизнь уходила из Упокоева, пустоты заполнялись этой музыкой. Телефонный звонок разбудил его, когда там, внутри, звучала Lacrymosa. Светлая вера и надежда озаряли эту волшебную мелодию слез, и Упокоев сквозь сон удивился, почему плач скрипки перебивается вдруг таким странным образом, этим мерным настойчивым звуком, слишком земным, чтобы звучать в его реквиеме. Он взял трубку - совершенно пьяный голос Дымова потребовал Упокоева для срочного разговора. "Я прошу вас, милостивый государь, незамедлительно быть у меня", - сказал этот голос.

Дымов говорил немыслимое, расхаживая по своей комнате, снова вдруг ставшей грязной.

- Я требую, милостивый государь, чтобы в титрах вашего фильма... или где вы там собираетесь исполнять мой реквием, стояла моя фамилия! Да-да, моя фамилия! Вы платите мне неплохой гонорар, вы вольны исполнять, где хотите, но вы не можете отнять у моей музыки имя, я не могу отдать ее вам!

- Неплохой гонорар? - Упокоев удивленно приподнял брови. - Я плачу вам столько, сколько вы не получили за всю свою жизнь. У нас договор: реквием мой и только мой. Во всех смыслах... Вы не имеете к нему никакого отношения, Дымов.

- Что вы все со мной делаете? - закричал композитор. - Ведь это труд моей жизни! Когда-то ради этой чертовой музыки я ушел из дома, бросил своих детей - все из-за того, что был уверен в важности своей миссии. Теперь моя дочь умерла от передозировки, все что у меня осталось - мой сын, и его грозят убить из-за этих чертовых денег. Если б не деньги, разве б я согласился! Я уже предал своих детей, а теперь вы требуете, чтобы я предал свой реквием!

- Дымов, благодаря мне вы вернулись к музыке. Вы сможете теперь писать, вы реализуете свой талант...

- Ничего я не смогу больше написать, ничего! Я выложился в этом реквиеме, мне больше не подняться на такое! Я не могу отдать его вам!

- Не валяйте дурака, - строго сказал Упокоев. - Это мой реквием. Если б не я, вы бы его не писали. Вы бы продолжали спиваться в своей оркестровой яме. Богу угодно, чтобы он был мой, иначе он не дал бы вам сил писать его. Он мой, и я приду через неделю за последней частью.

Когда Упокоев повернулся, чтобы уйти, его внимание привлек новый запах. Этот запах был знаком Упокоеву. Запах был очень слаб, перемешан с другими, которые были тут раньше... И все же знакомый запах. Но откуда он его знает?

- Начинаю терять нюх, - подумал Упокоев. - Наверное, это значит, что приближается смерть.

Упокоев поднимался по лестнице в своем офисе, когда его окликнул робкий голос.

- Митя? - поразился Упокоев. - Не думал больше тебя увидеть.

- Я принес, - словно бы сам себе удивляясь, сказал Митя, - всю сумму принес...

Этот парень, еще три месяца назад работавший у Упокоева программистом, взломал пароли и целый год продавал конкурентам секретную информацию. Когда Митю поймали и приволокли в хозяйский кабинет, Упокоев на глаз подсчитал убыток, который Митя нанес конторе, и назначил срок выплаты. Он понимал, что Митя, ухнувший свои иудины сребреники на карты и наркотики, такую сумму найти не сможет и все равно придется брать грех на душу. Но честь требовала дать парню шанс.

- Деньги? - поразился Упокоев.

- Всю сумму принес, - повторил Митя и протянул Упокоеву толстый сверток.

Упокоев с интересом посмотрел на Митю, его подмывало спросить, где взял столько денег этот конченый парень, но такие вопросы не принято задавать.

В своем кабинете Упокоев разорвал сверток. Деньги вылезли на стол. Забавно - имея много новых дел в последнее время, он ведь совсем забыл про Митю и, вероятно, уже не успел бы вспомнить о нем, так что у парня был шанс выйти сухим из воды и без этих денег. Но все же любопытно, где он их достал? Упокоев взял одну самодельную пачку, слегка ее взъерошил. Потом поднес ближе к лицу. Деньги пахли. Он вдохнул еще. Это были его деньги. Он платил ими Дымову.

Через два часа его поручение выполнили. Митина фамилия по отцу была Дымов. Митя был сын Дымова - мать сменила фамилию мальчика на свою после того, как старший Дымов их бросил. Выходит, Дымов взялся за реквием, потому что хотел спасти сына. Дымову нужны были деньги - тут Упокоев в свой первый визит не ошибся. И вот о чем кричал Дымов в последний раз. А теперь деньги, заплаченные за реквием, вернулись к Упокоеву. "Кто за что кому заплатил?" пробормотал Упокоев.

Он сидел за столом и смотрел на разложенные пачки. Здесь были не только его деньги. Часть купюр лежала, спеленатая банковскими упаковками. Митин долг был велик - он был больше, чем гонорар за реквием. К тому же Упокоев еще не производил окончательной расплаты с Дымовым. Сын принес вдвое больше денег, чем Упокоев двумя авансами дал его отцу. Где они взяли? Надо же, выкрутились. Только вот как?

Утром того дня, когда Упокоев должен был ехать за окончанием своего реквиема, ему принесли заказную бандероль. Реквием - весь последний фрагмент - был внутри. Упокоев сложил все листы вместе и мысленно прижал их к себе, к сердцу. Потом задумался и набрал номер. Он знал, что сам Дымов в своей многолюдной коммунальной квартире к телефону не подходит.

- Позовите Дымова, - попросил он.

- Так теперь не дозовешься. Он же тут помер, - сказали ему.

3

Перед тем как отправиться на кладбище, на похороны Старика, Упокоев заехал к Макару Цыганко в онкоцентр. Боль уже становилась невыносимой, и Цыганко приготовил препараты, которые должны были дать продержаться на ногах как можно дольше. Он, в общем, успевал завершить земные дела, но немного времени выиграть было нужно - репетиции музыкантов в его загородном доме еще только начались, сам же он еще не садился за сценарий своих похорон.

Цыганко выглядел смущенно, старался не смотреть на больного. "Смерть чует", - догадался Упокоев. Помимо привычного набора: капуста, каша, кожзаменитель, женщина - пахло чем-то новым. Чем-то... - неужели тот же запах, что был и у Дымова? Такой же неуловимый и ускользающий. Что за наваждение? Упокоев попытался сосредоточиться на запахе, но у него тут же страшно заболела голова. Идеальный нюх покидал Упокоева.

Старик лежал в гробу похорошевшим. При жизни он уже давно так не выглядел. Сквозь прикрытые веки он, кажется, смотрел на Упокоева. Упокоев отошел, прикидывая, как бы улизнуть пораньше.

Он не сразу понял, что происходит, когда невдалеке от пустой еще ямы стали вдруг выстраиваться музыканты - слишком много для обычных похорон, слишком строгие и торжественные...

Он все понял в одно страшное ничтожное мгновение. Его Реквием зазвучал в его ушах раньше, чем заиграли музыканты. Это было божественно, вот так, среди могил. Публика была потрясена, никто не обращал внимания на Упокоева, обхватившего тополь, чтобы не упасть.

- Этот реквием самому себе покойный закончил незадолго до смерти. Все вы знаете, что он был еще и музыкантом. Превыше всего он ценил уникальность прекрасного, потому так бесценна собранная им коллекция, своеобразным венцом которой, безусловно, и станет вот этот шедевр... - говорил какой-то голос.

А другой голос совсем рядом произнес:

- Это вам. Он просил передать прямо на кладбище, во время исполнения. В руку Упокоева легла кассета. И с ней лег запах, едва уловимый. Он вспомнил наконец этот запах, который убежал от названия в комнате Дымова и в кабинете Цыганко - запах любимой черной розы Старика. Тот обожал с ней возиться, в его комнате витал сладковатый запах этой розы, заставляющий помнить о смерти.