Пребудь со мной - Элизабет Страут

— А разве Адриан сказал, что больше не будет приезжать?

— Нет.

— Тогда ладно. И я тоже не перестану.

В следующий раз, когда он приехал, Конни рассказала ему, что надсмотрщица, которую наняли надзирать за ней, стала очень дружелюбна, и впервые за все это время глаза Конни были почти такими же, как прежде.

— Вот видите, — сказал ей Тайлер, — всюду, где есть люди, есть надежда встретить любовь.

Конни откинулась на спинку стула.

— Вы что, думаете, она лесбиянка?

— Ох, Боже упаси, Конни, конечно нет. Я имею в виду такую любовь, как в дружбе.

— Вроде как у нас?

— Как у нас.

Но каждый раз, когда он уезжал, он чувствовал, что едет прочь от смерти. Он жадно вбирал в себя малейший отблеск солнечного света на приборном щитке, каждая веточка дерева казалась ему полной нежности, и он представлял себе, как гладит руками грубую кору, словно это тело дорогой ему и любящей женщины. Тайлер всей душой ненавидел поездку вверх по склону холма, к окружной тюрьме и инвалидному дому: ему тяжко было думать о горе внутри их стен, мысли об этом сбивали его с толку, и его собственная свобода заставляла его испытывать чувство вины, ведь каждое посещение напоминало ему о флаконе с таблетками, который он оставил у постели Лорэн. И в то же время он не мог остановить огромную волну облегчения, захлестывавшую его, когда он спускался по холму в привычный, каждодневный мир и выезжал на главные улицы — выполнить какое-нибудь поручение или просто повстречать обычных людей. Дорис Остин иногда оказывалась одновременно с ним в продуктовом магазине, и он торопился к ней навстречу, ее вездесущесть казалась ему теперь чудесной, просто подарком судьбы.

— Дорис, — говорил он обычно, — ну как вы? Я ужасно рад вас видеть!

— Привет, Тайлер, — отвечала она.

Теперь она была с ним более застенчива, чем раньше. Во время своего визита к ним домой он поблагодарил их обоих за помощь, которую они оказали ему в день, когда с ним случилась беда. Прощаясь, он неожиданно наклонился к ним и, прежде чем выйти за дверь, обнял каждого — и Дорис, и Чарли. Тайлер не был уверен, что прежде ему хоть раз приходилось обнимать мужчину, — когда он уезжал во флот, они с отцом просто пожали друг другу руки. Сжав руками плечи Чарли, он ощутил и поразительную худобу этого человека, и его неожиданную напряженность, словно жест священника его напугал. Но Дорис и Чарли вместе остались стоять на крыльце в холодной вечерней мгле, пока он не дошел до своей машины. Он помахал им, выруливая задним ходом с подъездной дорожки; туго заплетенная коса, высоко уложенная на голове Дорис, поблескивала под фонарем над дверью их дома, а рядом белел рукав рубашки Чарли, поднявшего на прощанье руку и забывшего ее опустить.

Тайлер больше не работал в своем кабинете дома — ведь он собирался скоро переехать в дом Гоуэнов, однако он снова каждое утро отправлялся в церковь после того, как Кэтрин уезжала в школу с миссис Карлсон, а сам он отвозил Джинни к Медоузам. Он молился в алтаре, а иногда не молился, просто сидел там долгие, долгие минуты, думая о Лорэн, о своих детях и Конни. Он думал о Кьеркегоре, написавшем: «Никто не рождается, лишенным духа, и сколько бы людей ни приходили к смерти бездуховными — это не вина Жизни».

Однажды утром он, неожиданно для себя, осознал: то, что он испытал в тот день, когда стоял, рыдая, перед своими прихожанами, и увидел Чарли Остина, спешившего к нему на помощь, и услышал раздавшиеся с хоров звуки старого органа, игравшего гимн, — это было То Чувство. Он был потрясен. Оно оказалось совершенно иным, непохожим на то, что он ощущал прежде, но это было То Чувство. «О, Господи, воистину я раб твой… и сын рабы твоей; Ты разрешил узы мои…»[103] Он посмотрел в высокое окно: небо было светлым, нежно-голубым, словно детское одеяльце. И Тайлер снова осознал, что его отношение к Богу меняется, как это и должно было произойти. «Тебе принесу жертву хвалы…»[104]

В снежный декабрьский день пришел грузовик — перевезти вещи священника из фермерского дома в дом Гоуэнов. Тайлер заранее сказал Кэтрин, что она может не пойти в школу: ему не хотелось, чтобы ей пришлось уехать туда из одного дома, а вернуться в другой. Он счел, что для нее будет лучше, если она увидит, как происходит эта перемена; однако Джинни в это время находилась у Кэрол Медоуз. После того как рабочие с грузовиком уехали, после того как Тайлер в последний раз прошел по всему дому, он взял дочь за руку, запер дверь с дребезжащей ручкой, и они спустились с крыльца по накренившимся ступеням.

С крыши крыльца свисали сосульки величиной с мужскую руку от плеча до локтя. Легкий снегопад, начавшийся еще на рассвете, уже делал весь мир белее, уже обновлял поверхности всего вокруг, так что и сосульки, и снег кругом обрели легкий голубовато-серый оттенок.

— Тыквочка, — произнес священник и поднял дочь на руки. Она обвила его шею обеими руками, но повернулась посмотреть вместе с ним на дом.

— Все кончилось, — сказала Кэтрин.

Он поцеловал ее в щеку, а она спрятала лицо у отца на шее. И Тайлеру подумалось, что все замечательно: знакомый детский запах дочери, спутанные волосы у нее на затылке, замолкший дом, нагие стволы берез вокруг, снег на его лице… Замечательно!

Элизабет Страут

К читателю

Для читающего эту книгу вполне естественно заинтересоваться, а как же сама писательница верует, раз она пишет о человеке, чье стремление — служить Господу? Возможно, на такой вопрос не так уж трудно ответить, однако для меня — поскольку я не теолог (хотя, я думаю, стать теологом было бы очень интересно) — это достаточно трудная задача. Мне недостает детального знания особого языка, чтобы описать мои собственные религиозные убеждения. Которые, словно крупные гладкие камни, передвигаются, порою резко, когда я дотрагиваюсь до них, разглядывая их под разными углами, всегда стараясь, чтобы лишайники цинизма или сентиментальности не помешали мне их ясно видеть.

Я — рассказчица. Вот настоящий ответ. Рассказывая мои истории, я интересуюсь — как интересовался Тайлер Кэски — тем, как человек проживает свою жизнь. И вообще, важно ли, как он живет? Подходим ли мы к жизни, как подходил к ней Тайлер, с вопросом, как лучше служить любви, или мы подходим к ней с каким-то другим главным вопросом, не существенно — сами мы его поставили или он дан нам религиозным наставлением, — большинство из нас все равно чувствуют разочарование из-за того, насколько несовершенно мы любим; мы все равно поражаемся последствиям наших действий, мы часто оказываемся в тупике, пытаясь провести четкую грань между добром и злом.

Тупик — так, пожалуй, и следует определить мое подлинное положение. Мое дело как рассказчицы не в том, чтобы давать ответы, но в том, чтобы ставить вопросы таким образом, каким читатель сам их еще не ставил; описывать в иной, чем он сам, манере, что это значит — стремиться к тому, к чему мы стремимся, или терпеть неудачу, когда мы ее терпим, или надеяться так, как мы надеемся.

Тайлер думает, что обладает лучшей системой убеждений, которая проведет его через жизненные испытания. Однако, столкнувшись с реальностью — со страданиями своей жены, — он совершает поступок, выходящий за пределы его системы религиозных взглядов. Мне хотелось представить это читателю таким образом, чтобы он сам мог почувствовать, вместе с Тайлером, сложность и многогранность жизни, ту ее запутанность, в которой нам приходится существовать.

Я не считаю, что как рассказчица я должна выносить суждения о тех людях, чью жизнь я создаю в своем воображении и описываю, однако надеюсь, что читатель вполне способен составить собственное мнение о поступках моих героев — что, собственно, от него и требуется. Книга, когда она закончена, принадлежит читателю, и каждый читатель привносит в нее свой собственный жизненный опыт: книга должна оказаться достаточно емкой, чтобы вместить в себя все эти различные отклики. И в самом деле, книга должна быть иной для каждого человека, взявшегося ее читать. Тем не менее в ней должно существовать некое ядро достоверности, эмоциональная струя, некое истинное и всеобщее чувство. К тому времени, как герои книги появятся на опубликованных страницах, писатель должен успеть узнать о них очень многое: кто они, почему поступают так, а не иначе, не то читатель не сможет ими заинтересоваться. Мое дело — писать и издавать истории о людях, которые воспринимаются как абсолютно реальные.

В книге «Пребудь со мной» Чарли Остин был жестоко травмирован тем, что ему пришлось увидеть и пережить на Филиппинах во время Второй мировой войны. Эту травму он несет в одиночестве, не находя понимания у горожан Вест-Эннета. Время и место действия всегда играют огромную роль в истории персонажа книги. Если бы Чарли был в армии во время войны во Вьетнаме, он получил бы диагноз своего состояния: посттравматическое нервное расстройство. Вероятно, он смог бы даже обсудить это с кем-нибудь. Но в сельском районе штата Мэн в 1950-е годы — притом кем он был, в какое историческое время и в каком месте — он страдает в одиночестве, и, разумеется, эти страдания сказываются на всех аспектах его жизни.