Грань риска - Робин Кук

— Конечно.

Пять минут спустя Киннард стоял в центре огромного зала. На его лице было написано, что он не верит своим глазам.

— Теперь я понимаю твою озабоченность, — согласился он. — Это же настоящий музей. Обстановка просто поражает воображение. Я никогда в жизни не видел такой богатой драпировки. Сколько же на нее пошло ткани!

— Эта драпировка изготовлена в двадцатые годы, — пояснила Ким. — Мне говорили, на нее ушло несколько тысяч ярдов.

— Елки-палки, здесь ее не меньше полумили! — восхищенно проговорил Киннард.

— Мы с братом унаследовали этот замок от дедушки. У нас нет ни малейшего представления, что с ним делать. И я не знаю, как мои отец и брат отнесутся к тому, что здесь будут жить посторонние люди.

— Давай посмотрим, где они будут жить, — предложил Киннард.

Они осмотрели оба крыла. В каждом оказалось по четыре спальни с изолированными друг от друга выходами на улицу.

— У каждой спальни своя лестница и свой вход. Им не придется заходить в дом, чтобы туда попасть, — констатировал Киннард.

— Это большая удача, — согласилась с ним Ким. Они стояли в этот момент в одной из спален для слуг. — Может быть, все будет не так уж плохо. Трое мужчин будут жить в этом крыле, а две женщины — в крыле для гостей.

Киннард заглянул в ванную.

— Ага, — произнес он. — Ким, иди сюда! Она подошла.

— Что случилось?

— В бачке нет воды. — Киннард показал на унитаз. Он потянулся к раковине и открыл кран. Воды не было. — Наверное, забились трубы, — предположил Киннард.

Они проверили другие туалеты в крыле для слуг. Воды не оказалось нигде. Перейдя в крыло для гостей, они убедились, что там вода была.

— Придется вызывать водопроводчика, — вздохнула Ким.

— Может, все намного проще. Возможно, вода просто перекрыта, — предположил Киннард.

Покинув крыло для гостей, они спустились в центральную часть дома.

— Пибоди-Эссексскому институту может очень приглянуться этот дом, — произнес Киннард.

— Они бы с удовольствием наложили лапу на содержимое чердака и винного погреба, — уточнила Ким. — Они буквально забиты старыми бумагами, письмами и документами. Их там порядочно накопилось за триста лет.

— Вот бы посмотреть, — выдохнул Киннард. — Ты не возражаешь?

— Нисколько, — ответила Ким. По лестнице они поднялись на чердак. Ким открыла дверь и жестом пригласила Киннарда войти за ней. — Добро пожаловать в архивы Стюартов.

Киннард вошел в центральный проход, оглядывая кипы старых бумаг. Он молча качал головой. Зрелище подавило его.

— Мальчишкой я любил собирать марки, — промолвил он, наконец. — Я каждый день мечтал найти такое место, как это. Здесь столько можно открыть!

— В погребе лежит еще столько же. — Ким нравилось наблюдать восторг Киннарда.

— Я бы мог, не вылезая, провести здесь целый месяц, — сказал он.

— Вот я так и сделала — провела здесь целый месяц, — проговорила Ким. — Я искала упоминания о моей прародительнице, Элизабет Стюарт, которая была арестована в 1692 году по обвинению в колдовстве во время охоты на ведьм в Салеме.

— Ты не шутишь? — спросил Киннард. — Это дело кажется мне очень захватывающим. Ты же помнишь, что в колледже моим любимым предметом была история Америки.

— Прости, я забыла.

— Пока я был тут в командировке, я облазил все места, связанные с салемскими ведьмами, — продолжал Киннард. — Ко мне в гости приезжала моя мамочка, и мы ездили вместе с ней.

— А почему ты не пригласил блондинку из приемного отделения? — спросила Ким. Она прикусила язык, но было поздно.

— Не смог. Она заболела и уехала домой, в Огайо. А как твои дела? Я вижу, твои отношения с доктором Армстронгом развиваются великолепно.

— Всякое бывает, — туманно ответила Ким.

— Каким образом твоя прапрабабушка оказалась вовлеченной в салемское колдовство? — спросил Киннард.

— Она проходила по делу как ведьма, и ее казнили, — пояснила Ким.

— Как получилось, что ты никогда мне об этом не рассказывала?

— Это была страшная тайна, — смеясь, ответила Ким. — Нет, серьезно, моя мать запретила говорить об этом кому бы то ни было. Но теперь все изменилось. Докопаться до самой сути происшедшего с Элизабет стало моим долгом, если хочешь, можешь назвать это крестным путем.

— И.как успехи на этом поприще?

— Кое-какие успехи налицо, — заверила Ким. — Но здесь очень много материала, и поиски заняли и еще займут намного больше времени, чем я могла предположить.

Киннард взялся за ручку ящика бюро и вопросительно посмотрел на Ким.

— Можно?

— Ты мой гость.

Подобно большинству ящиков на чердаке, этот оказался доверху набит бумагами, конвертами и книжками. Киннард порылся в них, но не нашел на конвертах ни единой марки. Наконец он достал из ящика какой-то конверт и вынул оттуда письмо.

— Неудивительно, что на конверте нет марки, — сказал он. — Марки изобрели только в конце девятнадцатого века, а это письмо датировано 1698 годом!

Ким выхватила у него из рук конверт. Письмо было адресовано Рональду.

— Какой ты везунчик! — воскликнула Ким. — В поисках такого вот письма я гнула тут спину целый месяц, а ты пришел и тут же отыскал клад.

— Рад был тебе помочь, — галантно отозвался Киннард. Он передал ей и письмо.

Ким прочла его вслух.

12 октября 1698 года

Кембридж

Дражайший отец!

Я глубоко признателен Вам за присланные Вами десять шиллингов, в которых я испытывал крайнюю нужду в это трудное время привыкания к положению учащегося в колледже. Я со всем смирением хочу довести также до Вашего сведения, что я выполнил то предприятие, о коем мы с Вами так много говорили до моего поступления в колледж. После долгих и трудных поисков мне удалось установить местоположение свидетельства, которое было использовано против моей дорогой безвременно ушедшей от нас матушки. Оно находится в покоях одного уважаемого преподавателя, который исследует варварскую природу вышеупомянутого свидетельства. Я очень беспокоился, смогу ли я пробраться к этому свидетельству, но в четверг, после полудня, когда все ушли в трапезную обедать, я прошел, наконец, в заветные покои и изменил имя, которое было на нем проставлено, на имя несуществующей Рейчел Бингхем, как мы с Вами и договаривались ранее. С той же целью я внес это имя в каталог, хранящийся в Гарвард-Холле. Я надеюсь, дорогой отец, что теперь уважаемое имя Стюартов окончательно очистится от унижения и возможных поношений со стороны невежд, и это будет для Вас величайшим утешением. В отношении моих занятий могу сообщить Вам, что, к большой моей радости, я добился в них хороших успехов. Сотоварищи мои — здоровые и добросердечные люди. Если не считать утомления от учебы, о чем Вы меня предупреждали заранее, то у меня все хорошо, и я доволен жизнью.

Остаюсь Вашим любящим сыном Джонатаном.

— Будь оно все проклято! — в сердцах воскликнула Ким, закончив чтение.

— В чем дело? — спросил Киннард.

— Опять это свидетельство. — Ким указала Киннарду место в письме. — Это относится к свидетельству, на основании которого Элизабет был вынесен смертный приговор. В суде графства Эссекс я нашла упоминание о том, что это свидетельство сыграло роль неопровержимой окончательной улики, так называемого заключительного свидетельства. В других местах я тоже находила упоминания о нем. Но ни в одном документе я не нашла его описания. Я предприняла все эти поиски, чтобы узнать, что это было за свидетельство.

— А ты сама как думаешь, что это могло бы быть? — спросил Киннард.

— Думаю, что это имеет какое-то отношение к оккультному ритуалу, — ответила Ким. — Могу предположить, что речь идет либо о кукле, либо о книге.

— Судя по письму, это может быть скорее кукла, чем книга, — предположил Киннард. — Я не знаю, какую книгу можно определить словом «безобразная». Готическую новеллу придумали только в девятнадцатом веке.

— Может, речь идет о книге, в которой описываются способы приготовлений колдовских зелий, куда входили части человеческого тела, — задумалась Ким.

— Об этом я не подумал, — признался Киннард.

— Элизабет в своем дневнике писала об изготовлении кукол, — сказала Ким. — На куклах было построено обвинение, выдвинутое против Бриджит Бишоп. Я думаю, что кукла может быть безобразной из-за того, что она уродлива, или из-за того, что на ней подчеркнуты половые признаки каким-то циничным и вызывающим способом. Я думаю, что с точки зрения пуританской морали все, что связано с сексом, должно считаться безобразным и отталкивающим.

— Это неправильная точка зрения, будто пуритане были помешаны на сексе, — проговорил Киннард. — Из курса истории я помню, что они считали грехи, связанные с добрачными отношениями и с вожделением плоти, гораздо меньшими по сравнению с грехом лжи или себялюбия. Эти последние расценивались как нарушения Священного Завета Господа.