Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Схватка была короткой. Большинство консульского отряда составляли этруски, а в Этрурии с начала года бродили мятежные настроения, потому эта часть охраны, обнаружив опасность, не задумываясь, рассеялась по округе. Остальные сражались насмерть, но силы были неравные. И пал Марк Клавдий Марцелл, много лет стремившийся навстречу Ганнибалу, но так и не настигший его. Курьезная, бессмысленная смерть оборвала эту яркую, пестро раскрашенную всевозможными подвигами жизнь, лишив ее достойного увенчания, но, умирая, свою неутоленную ненависть к врагу Марцелл оставил в наследство Сципиону. Так один человек приходит в мир, чтобы придать завершение и смысл жизни другого, словно каждый из них является органом некоего существа более высокого порядка.

Среди сражавшихся находился военный трибун Клавдий Марцелл младший. Однако ему повезло меньше, чем Публию Сципиону, которому однажды удалось спасти раненого отца, юный Марцелл сам был пронзен дротиком и нуждался в помощи товарищей, поэтому он смог лишь взором проститься с умирающим отцом. Получил тяжелую рану и второй консул. Оставшиеся всадники подхватили Криспина и Марцелла-сына и отступили в лагерь.

Обнаружив среди трупов тело знаменитого вражеского военачальника, наемники сами затрепетали пред величием своей удачи. Они немедленно послали соответствующее донесение Ганнибалу. Карфагенянин отправился лично посмотреть на место событий. Он долго стоял, взирая на брошенный ему под ноги насмешливой судьбою труп самого неукротимого врага. Ганнибал, презиравший коллективный успех, всегда интересовался деятельностью личностей, теми или иными способами возвысившихся над другими людьми. Небывалых высот может достигнуть жизненная сила, но еще могущественнее смерть. Час назад в этом, распростертом перед ним теле кипел воинственный дух и угрожал ему, Ганнибалу, а теперь все это превратилось в пищу для ворон. Как не смолкнуть в почтении пред жестокой властью Смерти!

«Нет, этот герой не достанется крикливым птицам», — решил Ганнибал. Желая, чтобы чтили его собственную славу, он сам подавал пример другим, поступая благородно с поверженными врагами, заслужившими его уважение. Он распорядился достойно похоронить римлянина. Но, несмотря на величавую позу в этой трагической сцене, Пуниец не забыл главного: с руки Марцелла он снял перстень с печатью.

Карфагеняне сожгли тело консула и в серебряной урне отправили пепел сыну погибшего. Однако по пути на транспорт напали повстречавшиеся нумидийцы, которые позарились на серебро и отняли урну. При борьбе пепел рассыпался по земле. Ганнибал, узнав о случившемся, нумидийцев наказал, но к останкам Марцелла велел более не прикасаться, подумав, что тот лишен погребения волею богов.

Ганнибал перенес стан на холм, ставший поводом к схватке, с намерением развивать свой успех. Но Криспин, страдая от раны и сомневаясь в боевом духе солдат после всего случившегося, уклонился от активных действий и ночью, бросив лагерь, увел войско в безопасное место.

Римляне хорошо изучили повадки Ганнибала, потому едва Криспин пришел в себя после мучительного в его положении ночного марша, как первым делом разослал в ближайшие города сообщение о смерти Марцелла с предупреждением ни в коем случае не верить письмам, запечатанным его перстнем.

Предостережение оказалось своевременным, так как в Салапию уже прибыл Ганнибалов гонец с посланием, сочиненным от имени Марцелла, в котором содержалось сообщение о якобы приближающемся консульском войске и требование предоставить легионам необходимый отдых в городе. Жители Салапии сделали вид, что не заметили подвоха. На следующий день пунийцы подошли к городу. Впереди выстроились италийские наемники и перебежчики. Они громко разговаривали по-латински и вообще прикидывались, будто все еще являются италийцами. Им открыли ворота и впустили пять-шесть сотен врагов, после чего входная решетка опустилась, и Ганнибаловы солдаты оказались в ловушке, из которой не выбрался ни один. С башен по обеим сторонам ворот римляне ударили на пунийцев, находящихся вне стен, и благодаря внезапности произвели среди них большой переполох.

Здоровье Криспина ухудшалось. Он сообщил в Рим о своей болезни, не позволяющей ему прибыть в Город для проведения выборов, и назначил для этой цели диктатора — Тита Манлия Торквата. Вскоре Криспин умер.

Другой участник злополучной стычки, Марцелл младший, довольно быстро оправился от раны и даже некоторое время как легат возглавлял отцовское войско.

Ввиду отсутствия полководцев римляне отступили перед Ганнибалом, и тот сразу двинулся к Локрам, чтобы снять с этого города осаду. Римляне под Локрами, едва услышав о приближении Пунийца, побросали осадное снаряжение, погрузились на суда и спешно отплыли в Сицилию.

Сенат направил к обезглавленным войскам легатов, в числе которых наиболее заметной фигурой был Квинт Фабий младший, и те, избегая решительных действий, довели кампанию года до спокойного окончания.

Таким образом, за прошедший год в Италии ни одной из сторон не удалось совершить что-либо существенное, за исключением организованной пунийцами под Тарентом засады. Однако гибель обоих консулов нанесла моральный урон Риму и стала еще одним испытанием крепости духа римского народа.

В противоположность Италии и Испании в Греции военные действия оживились, но масштаб их, конечно, был совсем иной.

Филипп Македонский вступил с войском в эту страну, чтобы избавить своих союзников ахейцев от притеснений этолийцев. В Фессалии его встретила армия Этолийского союза, подкрепленная тысячей моряков, посланных Сульпицием, и вспомогательными отрядами пергамцев. В двух сражениях царь разбил своих соперников, нанеся им общий урон численностью в две тысячи, после чего этолийцы, отступив, укрылись за стенами ближайшего города и более не препятствовали Филиппу в реализации его замыслов.

Между тем в Грецию прибыли послы из Египта и государств бассейна Эгейского моря. Они организовали переговоры, желая примирить враждующие стороны, поскольку опасались, что война послужит поводом римлянам и царю Пергама Атталу для вмешательства в дела региона. Было заключено перемирие. Этолийцы затягивали обсуждение спорных вопросов, выигрывая время, а когда войско Аттала и римский флот подтянулись к месту событий, выдвинули заведомо неприемлемые для другой стороны требования и тем сорвали переговоры.

Возобновились военные действия. Однажды Филиппу удалось неожиданно напасть на римских моряков, грабивших побережье, и обратить их в бегство. Этому событию было придано значение большой победы над Римом, и царь с высоко поднятой головой отправился в Аргос для участия в традиционных Немейских играх.

Во время празднеств Филипп днем заигрывал с народом, снимая пред ним царское облачение и представая восхищенным взорам «обычным человеком», а по ночам, вдали от посторонних глаз, ударялся в разгул, не стесняясь при этом отбирать жен у своих друзей и союзников.

По окончании игр в честь Зевса Филипп снова обратился к делам войны. Однако римляне вовремя оказали помощь союзникам, и македоняне были разгромлены, причем сам царь лишился коня и был вынужден собственным мечом отстаивать свою жизнь.

Вскоре пришли вести из Македонии о набегах воинственных соседей на царские земли. Филиппу пришлось покинуть Грецию, чтобы навести порядок у себя дома. По пути он ограбил небольшой городок и тем восполнил ущерб, понесенный в последнем сражении. На том все пока в Элладе и закончилось. Ход войны здесь вполне устраивал римлян, которые с минимальными затратами поддерживали этот тлеющий костер распрей, не позволяющий Филиппу помышлять о вторжении в Италию.

Однако Греция жила не только войной, но и готовилась к проведению сто сорок третьей Олимпиады. Олимпийские игры всегда собирали множество людей со всего эллинского мира, и римляне решили воспользоваться этим, чтобы напомнить о себе. Сенат отправил в Олимпию делегацию с поручением пригласить на освобожденную Родину беженцев из Сицилии и Тарента, понимая, что это доброе сообщение привлечет внимание публики к войне римского народа с захватчиком и даст возможность представить события в должном свете, а одновременно ненавязчиво и корректно поведает об успехах римского оружия.

15

На выборах в Риме, проводимых диктатором Манлием Торкватом, консулами на следующий год избрали Гая Клавдия Нерона и Марка Ливия. Гай Клавдий, по мнению большинства, давно созрел для высшей магистратуры, потому его кандидатура не вызвала споров. А вот с Марком Ливием дело обстояло сложнее. Это был видный политический деятель. Он исполнял консульство еще за год до нашествия Ганнибала. Однако недруги, а следом и народ, обвинили его тогда в незаконном присвоении части добычи, собранной в иллирийском походе. Обида глубоко ранила Ливия, и он удалился в свое поместье, где безвыездно прожил восемь лет. И только в прошлом году консулы велели ему вернуться в Рим, поскольку нельзя было допускать, чтобы столь опытный человек проводил время в бездействии, когда государство находится в опасности. Но, возвратившись в Город, Ливий и обликом своим, и поведением выражал все ту же скорбь по поводу давних событий. Дабы придать ему нормальный вид, пришлось вмешаться цензорам, которые заставили его срезать длинную бороду, остричь волосы и снять рваное рубище. Будучи насильственно втянут в общественную жизнь, Ливий оставался пассивным и угрюмым. Когда же ему предложили консульство, он саркастически укорял народ в непоследовательности, ибо, однажды обвинив его в нечестности, те же люди снова прочат ему высшую должность. Однако в конце концов он склонился пред волею сограждан и не только принял консульство, но и для пользы дела помирился со своим личным врагом — Клавдием Нероном.