Морпехи - Натаниэль Фик

Патрик вырезал его из четырехфутового полена. Зеленое, рукоятка обмотана парашютной стропой. Мои капитанские нашивки, значок, выданный после прыжков с парашютом, в форме крыльев и орденская лента украшали нижнюю часть весла. С обратной стороны Руди нарисовал эмблему Первого разведывательного и приклеил фотку взвода, сделанную в кувейтской пустыне накануне войны. Я потянулся, чтобы дотронуться до нее, и понял: это в прошлом. Когда моя рука охватила рукоятку весла, обмотанную парашютной стропой, я перестал быть командиром взвода. По их словам, я получил повышение из командира в мистеры. Я же знал одно: самый важный год в моей жизни подошел к концу.

Через несколько дней я поехал утром на эту работу в последний раз. Было холодное, туманное южнокалифорнийское утро. На парковке я увидел своего преемника — рыжего капитана Брэнта Морела. Вчера мы пошли пообедать вместе, и я часа два описывал ему каждого члена взвода — Кольберт всегда невозмутим, Руди пышет энтузиазмом, Джек — дока в «Mark-19», Патрик всегда говорит южными афоризмами. Война в Ираке не была закончена, и я хотел, чтобы Морел знал людей, с которыми отправится туда, — для них это будет вторым походом в эту страну.

— С добрым утром, Брэнт.

Он оторвал глаза от заламинированной бумаги:

— Привет, Нат. Мы собираемся со взводом на пляж повеселиться.

— Все?

— Весь взвод. Поедешь с нами? Предложение было заманчивым, но я не мог его принять.

— Теперь они твои. Веселитесь.

В кабинете я собрал все свое снаряжение, почистил его, сложил в рюкзак и отнес на склад. Я взял пулемет и вспомнил Эль-Гарраф и убитого федаина. Взявшись за рукоятку пистолета, вернулся в воспоминаниях на мост в Муваффигуа.

На складе я простоял очередь: оказалось, есть еще желающие сдать свое снаряжение. Некоторые переводились, другие, как и я, увольнялись. Все были спокойны, агрессии в словах и действиях не было. У противоположного дверного проема, стояла горстка вторых лейтенантов, новички со свежесделанными короткими стрижками. Они шутили и смеялись, делали вид, что не замечают нас. Я хотел подойти к ним и сказать то, что в свое время написал мне отец, узнав о намечающихся военных действиях: «Будьте стойкими, вернитесь домой физически и психически невредимыми». Я знал, они дружно похлопают мне, будут с уважением слушать, но потом будут смеяться за спиной какого-то сбрендившего капитана, ничего не знающего о неуязвимости лейтенантов морской пехоты. Поэтому я просто пошел к машине и поехал домой. Со временем они поймут все сами.

Спустя несколько месяцев, к тому времени я уже работал в Вашингтоне, взвод вернулся в Ирак. Утром четверга, в апреле, я ехал по Виржинии Бич, чтобы прикрепить на грудь Шона Патрика медаль — «Бронзовую звезду». Он оправился от ранения, был назначен инструктором в «Школу Морской Разведки» и тренировал новое поколение морских пехотинцев. Я ехал около Квантико и слушал советника по национальной безопасности, дающего показания Комиссии, разбирающей обстоятельства 11 сентября. Меня потряс этот символизм: я проезжаю место, где начиналась моя карьера морского пехотинца, и слушаю дебаты по поводу события, отправившего меня в двухгодичное сражение, и вообще, я еду на церемонию, которая положит конец этой главе моей жизни.

Зазвонил телефон. Это Кара Уинн, жена Майка. Она задыхалась, говорила так быстро, что я с трудом понимал ее речь.

«Взвод угодил в засаду в Фаллудже. Куча парней была подстрелена. Их отправили в Германию. На данный момент это все, что мне известно».

При патрулировании рота «Браво» наскочила на засаду — группа повстанцев, прятавшихся у дороги, открыла по ним огонь. Реактивная граната попала прямо в «Хаммер», забитый до отказа людьми и оружием. Один морской пехотинец потерял обе руки, еще четверо получили ранения. Взвод атаковал позиции врага и убил десяток повстанцев.

Виржиния Бич. Сержант Патрик стоял, гордо выправив спину, а его командир в это время зачитывал объявление о награждении «Бронзовой звездой»:

«За профессиональные достижения, выражающиеся в выполнении своего долга во время «Операции по освобождению Ирака» в качестве командира разведывательной группы под названием Группа-два второго взвода роты «Браво» Первого разведывательного батальона Первой дивизии морской пехоты с марта по май 2003-го. Ночью первого апреля, при входе в город Муваффигуа в Ираке сержант Патрик был ранен врагами, устроившими засаду. Под вражеским огнем с трех направлений он наложил жгут и продолжил огонь, в результате чего группа под его командованием нанесла огромный урон позициям врага. Сержант Патрик оставался в огневом мешке и продолжал командовать своей группой до тех пор, пока враг не был уничтожен и морские пехотинцы не оказались в безопасности. Исключительный профессионализм, инициативность и верность долгу сержанта Патрика полностью оправдали возложенные на него Морской пехотой и Военно-Морской службой Соединенных Штатов Америки обязанности».

Затем мы пошли на торжественный обед, нов глазах каждого из нас стояла тревога за своих друзей, находящихся в семи тысячах миль от нас, и сожаление о том, что нас с ними не было.

Я возвращался в Вашингтон. Опять звонок Кары: «Нат, у меня плохие новости».

Я съехал на обочину.

— «Капитан Морел умер».

Во время контрнаступления Брэнт получил пулю в грудь. Морские пехотинцы рассказывали, что, когда он умирал на вертолете, эвакуирующем раненых, его рыжие волосы вмиг стали седыми.

Обновленный Мемориал Второй мировой войны принимал посетителей еще до официального открытия. Все еще в шоке от смерти Брэнта, я ехал туда. Свет прожекторов заливал круг гранитных плит теплым желтым мерцанием, намного менее интенсивным, чем освещение Мемориала Авраама Линкольна и Мемориала Джорджа Вашингтона.

Я обходил центральный фонтан по часовой стрелке и читал слова, высеченные на камне, и письма, оставленные друзьями и родственниками. Три раза я уходил в тень, чтобы скрыть, что мои глаза наполнились слезами. Имена и лица были разными, но судьбы в чем-то схожи. На одном конце мемориала стоит стена золотых звезд — их четыре тысячи. Каждая звезда олицетворяет сто американцев, убитых во время Второй мировой войны. Я встал и начал считать: восемь из этих четырех тысяч звезд, как было написано маленькими буквами в левом нижнем углу, отождествляли людей, погибших в Афганистане и Ираке. Все перестрелки, бомбежки, ракетный обстрел и подбитые вертолеты. Брэнт и «Лошадеголовый». Величайший героизм, кровь, страх, шутки и скукота. Восемь хреновых звезд.

После моего увольнения я дрейфовал. В возрасте двадцати шести лет мне было все-таки страшновато — ведь я уже прожил лучшие годы моей жизни. Больше никогда я не испытаю той общности и единства в достижении цели, которые я испытал в морской пехоте. Также я осознал, что участие в боевых действиях почти выбило меня из жизненной колеи. Несмотря на любовь моей семьи, поддержку друзей и хорошее образование, война оставила след на каждом аспекте моей жизни. Но если уж я довел себя до такого состояния, то что же говорить о моих морских пехотинцах? А что будет с парнями, у которых нет семей? Чьи друзья даже не пытаются вникнуть в их проблемы? Которые уйдут из морской пехоты и не будут иметь перед робой таких перспектив, как я? Я переживал, что они выживут в войне только для того, чтобы умереть на ее поминках.

Направив всю свою энергию на подачу заявления в аспирантуру, я в скором времени был удостоен звонка из приемной комиссии: «Мистер Фик, мы прочитали ваше резюме и были очень впечатлены. Но член нашего комитета прочитал статью Эвана Райта о вашем взводе в журнале «Роллинг Стоун». Он вас цитирует: «Плохая новость — нам сегодня почти не удастся поспать; хорошая новость — начинаем убивать людей». Она сделала паузу, ждала, что я начну отнекиваться от цитаты. Я молчал, Она продолжала: «У нас в штате есть офицер в отставке, и он предупредил меня, что существует категория людей, которым нравится убивать, и не очень бы хотелось находиться рядом с ними. Вы бы не могли объяснить мне ваши процитированные слова?»

— Нет, не мог бы.

— Вы один из таких людей? — В ее тоне была серьезность и даже оттенок мольбы.

— Вы имеете в виду, не стану ли я забираться на вашу часовую башню и убивать людей из своего охотничьего ружья?

Теперь молчала она.

— Нет, я не стану. Хочу ли я вывернуть для вас свою душу наизнанку? Нет, не хочу.

Не меньше меня раздражали попытки проявления уважения и понимания, пропитанные бесчувственностью и невежественностью. Но хуже всего воспринималась похвала людей за то, «что вы, парни, там делали». В благодарность им хотелось спросить: стреляли в детей, с ужасом вглядывались в тропинки и метали снаряды в дома людей? Быть там — это не гордость. Моей гордостью были, есть и будут правильные решения. Я надеялся, что сделал больше правильного, чем неправильного, надеялся, что не играл жизнями людей. Там я был вынужден признать, что единственный способ борьбы со злом — другое зло, но с добрыми целями.