Афинский яд - Маргарет Дуди

— Как? — перебил я. — Откуда она узнала, куда именно их нужно слать?

— Ей сказала Ликена, — ответила Манто с ноткой нетерпения в голосе. — Угольщик отправил мальчика к Ликене, а та послала его обратно в Афины, ко мне. Его имя ни разу не прозвучало в этих стенах, хотя некоторые девочки знали, что приходил маленький погонщик мулов. Он пробыл здесь лишь два дня…

— И ел блины, — встрял я. На лице Манто отразилось изумление. — Ну хорошо, один блин, — поправился я. — С медом.

— Возможно. Как я уже сказала, Гермия послала мне деньги…

— Как? — снова спросил я. — Как она могла их послать?

— Их принес надежный человек.

— Ну конечно! — воскликнул я. — Раб Батрахион, горбун из дома Гермии. Он предан ей, и она вполне могла на него положиться. В то утро, когда здесь ели блины, я заметил возле борделя маленькую фигурку в широком плаще. Я тогда решил, что это ребенок, опоздавший в школу. Но он так чудно, вперевалку бежал… Как же я не догадался, что это Батрахион!

— Да, ты прав. Он делает покупки для Фанодема и бегает по всяким поручениям.

— Ну ясно, он мог выйти, не возбудив подозрений стражи, — кивнул я, радуясь, что наконец-то мне хоть что-то понятно.

— Совершенно верно. Как я уже говорила, — не без раздражения повторила Манто, — Гермия прислала деньги, подписавшись Ликеной, чтобы никто ни о чем не догадался. В записке было сказано, что мальчику нужно уехать. Тогда мы… я передала ему деньги вместе с запиской от матери: я, мол, тебя люблю и все такое. Мы взяли внаем осла, и мальчик уехал. Думаю, он собирался в Коринф, а, может, в какой-нибудь из двух соседних портов, чтобы сесть на корабль. Пирей — слишком близко от Афин, там его могли бы узнать.

— Так как же нам разыскать Клеофона?

— Этого я не знаю. Но я уверена, что он жив-здоров и на свободе, поводов для тревоги никаких. Во всяком случае, уехал он в добром здравии, с материнской помощью и благословением.

— Надо еще разок потолковать с угольщиком, — бросил я. От одной мысли о предстоящем путешествии к Ликабету у меня заломило спину.

— Вот и все, что я могу вам сообщить. — Манто повернулась к ткацкому станку, намекая, что пора бы нам оставить ее в покое. Хотя какой тут покой, подумал я: снизу доносились звуки флейты и громкий гул голосов, а наверху раздавался красноречивый стук.

Мы распрощались с Манто и вновь оседлали мокрых, понурых мулов. Дорогу к Ликабету размыло, ехать пришлось медленно. Угольщик куда-то ушел, и мы долго препирались с его слугой, который утверждал, что мы вконец заездили животных. Уже на своих двоих, шлепая по лужам, мы побрели в Ликей. Поскольку городские ворота были закрыты, я согласился поужинать и переночевать у Аристотеля. Лечебная ванна и притирания тоже совсем не помешали бы. Герпиллида согрела воду, поручила рабу по имени Автил натереть мое усталое тело оливковым маслом (превосходного качества) и попросила Аристотеля одолжить мне чистую одежду.

— По крайней мере, насладимся прекрасной трапезой, — сказал Аристотель, совершив возлияние богам, прежде чем наполнить кубки вином. Герпиллида принесла свежий хлеб и тушеное мясо весьма аппетитного вида. Но не успели мы сесть за стол, как раздался стук в дверь. Фокон побежал открывать, и мы услышали, как он объясняет, что хозяин обедает и его нельзя беспокоить. Но настойчивый гость не обратил на это внимания.

Послышался топот, и в комнату, не постучав, ворвался юноша в грязной, поношенной одежде, черный от загара, длинноволосый, с едва пробивающимися усиками.

— Привет тебе, о Аристотель, — произнес он срывающимся, как у любого юноши, голосом. — Я Клеофон, сын Ортобула.

XXI

Рассказ конюха

— Клеофон! — вскричали мы. Поражен был даже Аристотель:

— Да, я узнаю тебя. Но где же ты пропадал так долго? Мы все волновались.

— Кто волновался? — деловито осведомился мальчик.

— Многие, — ответил Аристотель. — Присядь, юноша. Я попрошу Фокона принести чего-нибудь съестного. Не бойся, — быстро проговорил он, видя, что мальчик готов вскочить. — Фокон надежен и благоразумен. Ты еще не знаешь, надолго ли вернулся в Афины?

— Я, наверное, должен остаться, — сказал Клеофон. — Я тут подумал, что, сбежав, кажется, поступил как последний трус.

— Вот это по-мужски, — с одобрением сказал я. — Значит, ты готов участвовать в слушаньях — и суде над твоей мачехой?

Он вздохнул. В осанке и манерах мальчика появилась уверенность, но даже теперь он казался ранимым и очень юным. Его лицо было чумазым, словно он раб, а не гражданин, одежда воняла мулами.

Аристотель должен был обладать поистине греческой гостеприимностью, чтобы пустить в свой андрон такого неказистого посетителя.

— Да, полагаю, да. Критон так меня напугал, и я думал, что просто не вынесу этого! Он грозил, что, пока я живу в нашем доме, мне будет являться папин призрак. Обзывал меня предателем. Я, мол, все равно что убийца, раз встал на сторону Гермии. Это тоже он сказал.

Мальчик содрогнулся и побелел под слоем загара и дорожной пыли.

— Фокон, передай, пожалуйста, Герпиллиде, что у меня посетители, пусть не заходит. И будь любезен, принеси нам еще вина и ложку, — приказал он, потом повернулся к мальчику и властно произнес: — Я не удивлен, что тебя напугали эти жестокие слова. Но ты же понимаешь, подобными сказками стращают рабов и маленьких детей. Впрочем, думаю, тебе и самому ясно, что бояться было просто глупо.

Мальчик расправил плечи.

— Да, — горделиво сказал он.

Когда принесли еду, глаза нашего гостя заблестели. Аристотель налил ему полный кубок вина, щедро разбавленного водой.

— Да, я больше не ребенок, — заявил Клеофон, прежде чем наброситься на еду.

Мы терпеливо ждали, пока он утолит голод.

— Я был так несчастен, — объяснял Клеофон, прихлебывая из кубка. — Я был просто в отчаянии — папа умер. Я в любом случае расстроился бы, но узнать, что его убили — и как! Вся семья горевала. Конечно, Харита, моя младшая сестренка, не так страдала, ведь папа был ей лишь отчимом.

— Разумеется. Но для Критона это, видимо, стало тяжким ударом.

— Да. Теперь я лучше понимаю, каково ему пришлось. Он чувствовал, что должен что-то предпринять. Вот он и обвинил маму. Критона никогда не прельщала мысль о том, что у нас будет мачеха. Он считал, что уже взрослый, и хотел быть единственным помощником отца, хотел, чтобы тот всегда советовался только с ним. Когда Эргокл затеял этот дурацкий суд, Критон сразу вырос в папиных глазах. Конечно, мы все ненавидели Эргокла, но это не сплотило нас. Напротив, тогда-то все и началось. Кто знает, может, мы хоть как-то ладили бы, не отрави Эргокл нашу семью своим обвинением.

— А в чем крылся источник ваших неприятностей?

— Ну, папе было очень стыдно, его снедала тревога, и часто он просто ни на что не обращал внимания. Критон стал очень придирчив, даже с папой. Начал важничать и командовать. Иногда вел себя так, словно главный в семье теперь он. А потом папа женился. Гермия привыкла распоряжаться деньгами и управлять большим хозяйством с кучей слуг. Она не больно-то прислушивалась к мнению Критона.

— Итак, мы, кажется, начинаем понимать. Когда ваш отец умер, подспудная неприязнь Критона к Гермии и жажда найти виновного слились воедино.

— Да. Кто-то должен был ответить за смерть папы. Критон решил, что это будет Гермия. Уверен, он искренне считает ее убийцей. Критон всегда был таким, всегда. Если вобьет себе что-нибудь в голову, то уж верит в это до самого конца, и ни за что не передумает.

— Ты осуждал его опрометчивое решение, так?

— Да я его просто ненавидел, мама ведь была так добра к нам, особенно ко мне! Я не хочу снова терять мать! И потом, у Критона много друзей и сторонников, а мама, считай, одна.

— Решив поддержать ее, ты поступил храбро и мужественно.

— Прознай Критон, что я собираюсь сделать, он бы ни за что не пустил меня на первое слушанье. Вот я и решил, что буду помалкивать, пока не окажусь перед Басилевсом. А уж тогда-то я докажу, что не предал Гермию, и буду говорить в ее защиту.

— Весьма неглупо, — заметил Аристотель. — Я так понимаю, все, что ты рассказал на продикасии — про то, как говорил с отцом накануне его смерти, — правда?

Клеофон кивнул с набитым ртом.

— Тогда ты поступил правильно. Благодаря тебе, у суда появились новые, очень важные факты. Такие детали следует изучать очень тщательно.

Клеофон снова кивнул, в знак полного согласия с последними словами Аристотеля.

— Когда папа прилег отдохнуть, мамы не было дома. А потом я слышал, как он уходил: дверь захлопнулась. Наш старый привратник не всегда был на месте по вечерам.

— А! — понимающе сказал я. — Артимм, лысый фригиец.

— Ага. Нынешний привратник — раб Гермии. В смысле, он приехал к нам вместе с ней. Его, правда, поставили только на время, пока Артимма допрашивали после смерти папы.