Асьенда - Изабель Каньяс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тити говорит, к празднику Святого Христофора похолодает, так что одевайся теплее, писала Палома. Она советует тебе ходить на длинные прогулки – это излечит бессонницу. Вчера пошел дождь и появилась радуга, и, хотя у дома Соледад Родригес с дочерьми нашли свежие следы пумы, утром мы поняли, что все ягнята не тронуты. Тити говорит, это хороший знак. Она говорит, люди молятся за тебя. Говорит, я молюсь за тебя. Птицы молятся о твоем возвращении в Сан-Исидро.
Я заучивал каждую букву с тем же рвением, с каким заучивал каждую бабушкину молитву, каждый рецепт, каждый ритуал и каждый символ.
Я высек их на сердце, на мышцах рук, на ладонях и на ступнях.
Мыслями я блуждал, а руками раскладывал травы, которые затем делил в правильных пропорциях. Raíz de valeriana. Milenrama[41].
Бабушка часто проверяла мои знания, и, когда я отвечал верно или повторял рецепты отваров для лечения кашля, лихорадки или коликов, в уголках ее большого доброго рта проскальзывала гордость.
Руки застыли за работой. Я уставился на травы.
В мыслях замелькали лица жителей поселения, которые наблюдали за мной во время шествия на празднике Девы Марии Гваделупской. Отстраненное лицо Марианы в свете пламени, ее вздрагивания.
Ей нужна была моя бабушка. Она была нужна им всем.
Ты должен будешь сам найти свой путь, сказала мне Тити.
Но я не мог. Не сейчас. Не тогда, когда они все нуждались в таком человеке, как она…
* * *
Я не боялся ходить по пустынной деревенской местности в темноте. Пройдя последние конюшни и курятники в Апане, я бросил ночи тихий клич, больше похожий на выдох. Ночь ответила: она обернулась вокруг моих плеч плащом и одарила меня ощущением самой себя. Невидимый для человека и для зверя, я продолжил путь. Даже самые пытливые создания ночи чуяли ее присутствие за моей спиной, признавали чуткий взгляд неба и давали мне волю.
В этот раз никто не знал о моем визите. Я пробрался на кухню, где договорился встретиться с Паломой. Она предложила мне сесть, но я засомневался.
Нужно просто отдать ей травы, продиктовать инструкции и уйти как можно скорее.
Но тепло кухни обвилось вокруг меня. Обещанная Паломой чаша теплого атоле сделала бы долгий и холодный обратный путь более сносным… Я сдался. Она водрузила горшок на догорающий огонь, поддерживая его ровно настолько, чтобы хватило подогреть содержимое.
Когда Палома вновь обратила внимание на меня, я выложил на стол мешочек с бережно отобранными травами. Когда травы сушились, я читал над ними молитвы, наполняя определенным смыслом. В идеале их нужно было сразу заварить. У Тити была такая роскошь: она могла варить отвары прямо у себя дома; будучи священником, я не имел ни уединения, ни безупречного укрытия, как у женщин, которые могли прятаться на самом видном месте, в кухне.
К счастью, Тити предвидела, что я могу столкнуться с такой проблемой, и дала мне инструкции на этот счет. Я стал повторять их Паломе, отмечая, как важно заварить травы в определенном порядке.
– Стой, – перебила она меня. – Я это все не запомню. Давай запишем.
– Нет. – Если кто-то обнаружит записанные инструкции, подозрения тут же падут на Палому с Марианой, хотя Мариана даже не умела читать, и девушек накажут. – Это слишком опасно.
– Но если я все напутаю? – спросила Палома, когда я озвучил свое беспокойство. – Это тоже опасно.
– Тити бы не хотела, чтобы нас поймали.
– Тити бы не хотела, чтобы Мариана умерла на наших глазах, – прошипела Палома.
Я ничего не ответил. Когда Тити впервые учила меня этому рецепту, она ясно дала понять: ошибка может нанести вред человеку, принимающему лекарство. И вред непоправимый.
Чувствуя, как слабнет моя решительность, Палома встала и прошептала:
– В гостиной есть бумага.
– Палома, постой, – начал я, но ее уже не было. Она проскользнула в коридор, тихо ступая босыми ступнями по каменной плитке. Я всем телом ощущал, как бьется мое испуганное сердце в ожидании Паломы; биение было настолько громким, что почти заглушило звук открывающейся и мягко закрывающейся двери.
Упаси нас от ошибки, попросил я про себя. Я направил молитву к небесам, но она застряла в стропилах, пойманная в паутине. Голоса дома приблизились к ней, заворковав от любопытства, и принялись передавать друг другу, как детвора – новую игрушку. Прежде чем я успел отругать их и попросить отпустить молитву к небесам, где ей и было место, вернулась Палома.
– Давай быстрее.
Я постарался, чтобы инструкции вышли краткими и ясными. Палома знала названия трав, но важно было понимать, какие из них нужно потолочь в ступке, сколько бульона сварить, какие симптомы проявятся у Марианы после приема лекарства. Я также написал, что судороги должны пройти в течение недели, но, если кровотечение продлится, они должны отправить за мной.
Лишь звук угля, царапающего бумагу, беспокоил нас. Я не заметил, как затихли голоса в стропилах – до тех пор, пока новый, на этот раз настоящий и живой, голос не нарушил покой кухни.
– В чем дело?
Мы с Паломой подпрыгнули и обернулись к двери.
Жена хозяина, Донья Каталина, стояла в дверном проеме, и зажженная свеча в ее руке освещала пугающе бледное лицо.
– Падре Андрес пришел обсудить болезнь моей матери, – выпалила Палома. – У нее слабое сердце, но из-за гордости она часто не принимает помощи, донья. Он наш родственник, так что…
Донья Каталина ворвалась в комнату, будто облако белого дыма, пеньюар обволакивал ее тело, как хитон – святого. Она сузила глаза и, заметив, что я что-то пишу, приблизилась.
Когда я сдвинул руку в тщетной попытке спрятать написанное, она вырвала бумагу. Даже в свете свечи было видно, как ее высокие и бледные скулы заливаются краской, пока она читает.
Донья Каталина положила лист и схватила Палому под руку с такой жестокостью, что я подскочил с места.
– Это для тебя?
– Нет! – одновременно крикнули мы с Паломой.
– Молчать, – выплюнула донья Каталина, обращаясь ко мне. – Убирайтесь из моего дома.
Я, сам того не осознавая, шагнул вперед, чтобы встать
