Имею топор – готов путешествовать! - Евгений Шепельский

Эй, что? Ну-ка, больше не напоминайте мне про топор!

Проблемы были лишь с гномом. Он чувствовал себя отщепенцем. Есть в стороне, спать в стороне, и чихать, когда ветер дует со стороны фургона (лошади словно в насмешку приветствовали каждый его чих заливистым ржанием), это кого угодно сделает неврастеником. Я старался поддерживать его как мог, но гном не переставал ныть как новорожденный, испачкавший пеленки. На третий день на привале он подозвал меня и шепотом сообщил, что его мучают кошмары, и что это, дескать, происходит из-за близкого соседства с эльфами.

– Оскаленные морды в розовом тумане, они там шевелятся и говорят зловещие слова! – Олник содрогнулся. – Я не понимаю их смысла, но они уж-ж-жасно жуткие! Самое страшное и мерзкое, вот это, – он оглянулся, привстал на цыпочки и прошептал мне на ухо: – Пра… При… Промискуитет! Ужасно, правда?

Я не стал восполнять пробелы в его образовании и пожал плечами:

– Наверное, что-то эльфийское. А может, у тебя без пива начались галлюцинации.

Гном замотался в одеяло, украденное им в "Полнолунии", и мрачно засопел.

– Я негодую, а он потешается! И это называется друг!

– Смотри на вещи шире, – бодро сказал я. – Мы работаем за большие деньги, на которые потом сможем открыть где угодно новое дело. А мелкие неприятности – ну это издержки. К тому же у тебя появился личный осел!

– Эркешш махандарр!

– Ну, коли так нестерпимо, ты можешь остаться у папочки Джока. Мы все равно будем проезжать через Фрайтор, до Зеренги оттуда подать рукой.

Он чихнул. Чахоточный Чох стукнул копытом в знак поддержки; лошадки карликов весело заржали.

Бедняга.

– Ага, ага! И буду носить настоящий килт! Вот еще, тьфу! Я свободный гном и таким останусь! – Он с вожделением уставился на штаны Крессинды, которая как раз склонилась над костром, развернув во всю ширь свое богатство. – Нетушки, вы от меня не отвяжетесь. А этой гномше – попомнишь мое слово! – я накидаю в спальник колючек!

Разумеется, ничего он не накидал.

На третью ночь мне приснилась нагая женщина с голубой кожей.

На четвертый день я поднял всех еще затемно.

– К вечеру выедем на тракт. Пока досыпайте в фургоне, а днем, как обычно, нужно будет пройтись.

Мы позавтракали остатками пшеничных лепешек ("апчхи!" в стороне), выскребли остатки малинового варенья и тронулись в путь ("апчхи!" два раза, поскольку на гнома снова подул ветер). Солнце золотило легкие облака, покрытые росой менгиры отбрасывали длинные тени. В фургоне царило сонное царство. Говоря прямо, я и сам зевал, хотя бесстрашно дрых всю ночь – как единственному вознице, знающему путь, мне еще ни разу не довелось обходить наш лагерь ночным дозором.

Тишина, благодать! Фургон чуть покачивался на отменных рессорах, иногда похрустывая камешком или косточкой анахорета. Я забирал все дальше к северу, поднимаясь по террасам Пустоши к тракту.

Внезапно откинулся парусиновый полог, и на место рядом со мной бесшумно скользнула Виджи. О-о, какие люди! Тьфу, эльфы! Я было обрадовался, но добрая фея недрогнувшей рукой, как безмолвное предупреждение, положила между нами свой меч. О, ну надо же… И взгляд ее был какой-то неласковый, и уши совсем не розовые. Но запах, легкий пьянящий аромат – он был тот же. Любопытно, это духи или эльфийки от природы так пахнут? Я спросил себя об этом наверное в сотый раз.

– Фатик?

– Да?

Голос холодный. Впрочем, может, он деланно холодный, а?

Пустые фантазии. Но я решил быть холодным в ответ, поскольку давно устал расточать на нее свое обаяние.

– Вы уверены, что едете правильно?

– Да.

– Мы не заблудимся?

– Нет.

– Вы точно знаете дорогу?

– Да.

– Вы говорили, что бывали тут много раз…

– Да.

Какой, однако, романтический разговор. Я подумал вставить в следующее "да" что-то вроде "Клянусь своей селезенкой, красотка!", хрипло загоготать и подкрутить несуществующий ус, но эльфийка погрузилась в молчание.

Вот зачем она четыре дня подряд задает мне одни и те же вопросы? Уверен, с памятью у нее все отлично. Тогда зачем? Сама ищет повод для разговора? Ну же, давай, расскажи мне про Витриум, про сонные лесные реки, про сладкозвучных канареек и про непуганую дичь… А я в ответ загну про свои приключения, например, про то, как я две недели отсиживался в лесу, облившись "канавным экстрактом номер восемь" и как оставил часть задницы в зубах у кроутера. Глядишь, так и разговоримся.

Черт, острые уши! Как же я раньше не… Она убрала волосы в хвост, обвязав его серебряной тесьмой. Ну совсем как Имоен. До чего странное совпадение! Эй, а может, она таким образом подает мне знаки? Мол, давай, Фатик, бери удачу за рога, пока у тебя собственные не выросли. Только при чем тут клинок?

Я запутался. Никогда не понимал знаков, которые подают женщины, а если женщина эльфийка, не обладающая даже зачатками чувства юмора, то, видимо, дело швах: она подает знаки, которые исключают друг друга. Или это я дурак, что не могу их верно истолковать? Вообще, многим женщинам кажется, что любой мужчина способен прочитать знаки, которые они расточают. Как же, сейчас! А потом сыплются обиды от непонимания: "Я же ему ясно показала!" Только ты сделала это на своем женском языке, девочка. Нормальный мужчина глух к этому языку. Ну а кроме всего прочего, от близости женщины у нас иногда напрочь отбирает ум (да-да, у мужчин есть ум, вернее, он попадается – как исключительная редкость).

Дальше мы ехали в молчании, не соприкасаясь бедрами, локтями или коленками. Солнце медленно всползало на небосвод, бледно-синие горы Галидора наметились на горизонте. Я косил одним глазом на дорогу, а другим – на однотонные, обтягивающие штанишки и легкие сапожки эльфийки, иногда поднимаясь к прикрытой камзолом груди, хотя это зрелище волновало меня слишком сильно. Кажется, добрая фея оглядывалась по сторонам.

По сторонам, точно: она вдруг ахнула, привстала и указала куда-то рукой:

– Что это?

Ярдах в ста перед нами виднелся холм, окутанный легким утренним туманом. На нем высился менгир с плоской вершиной. Менгир хорошо обжитой, поскольку к нему была прислонена лесенка. На вершине, задом к нам, раскинув руки ладонями кверху, застыл седоволосый человек в длинном балахоне из старой мешковины. Монолит окружали деревянные столбы разной высоты числом около тридцати. Они были увенчаны плетеными насестами, в которых, точно курицы-наседки, устроились люди – все как на подбор бородачи и оборвыши. В стороне виднелись скопище дрянных глинобитных лачуг и зеленые клочки огородов.