На публику - Мюриэл Спарк

— Если у вас есть какие-то счета, — будничным тоном сказала Аннабел, — ими займется мой адвокат. Он приезжает завтра, рано утром. Садитесь же.

— Нет, платить ничего не нужно, — Помня о няньке, девушка отчеканила эту фразу несколько громче, чем требовалось.

— Что ж, хорошо. Не говорите так громко, Марина, вы разбудите ребенка. Все расходы, связанные с похоронами, оплатит мой адвокат, — говоря это, Аннабел пробегала письмо глазами.

Когда она перевернула страницу, Марина ответила, старательно подхватив заданный опытной актрисой тон:

— Я это запишу. Вы не знаете, синьора, кто займется организацией похорон?

— Мистер О'Брайен и синьор Леопарди взяли на себя все хлопоты. Похороны начнутся в три часа. Следствие в одиннадцать. В квестуре, вы ведь знаете?

— О да, конечно. Мне нужно прийти?

— Нет, это вовсе не обязательно, — сказала Аннабел. — Постойте-ка, что это здесь о вечеринке... С ума, что ли, они сошли? Как я могу в такое время ходить на вечеринки?

— Я тоже так подумала. Нужно быть сумасшедшим, чтобы писать вам о вечеринках.

— Наверное, не читали газет. Даже при жизни мужа я бывала так занята на съемках и с ребенком, что на вечеринки у меня не оставалось времени. Ходила изредка, на самые немноголюдные, — она дошла в письме до места, где Фредерик жаловался, что она постоянно посещает «оргии с раздеванием». — Особенно не выношу эти сборища возле бассейнов, где все веселятся чуть ли не голыми. — Она помахала письмом, зашуршав страницами: — Посмотрите-ка, вот это письмо... Вы сняли с него копию?

— Нет, а разве нужно?

— В этом нет необходимости, если я оставлю его у себя. Мой адвокат вам скажет, какие копии ему нужны. А это что за бумаги? — Аннабел указала на поднос, стоявший между ними на столе.

— Здесь все просмотрено, синьора.

— Отлично. Тогда мы кончили. Спасибо, что пришли в воскресенье.

— Это пустяки. У вас такое горе...

Аннабел подошла к двери, ведущей в коридор, и отворила ее.

— Вы знаете, где лифт? Если появится что-нибудь новое, сообщите. Можете позвонить мне или синьору Леопарди. До свиданья.

— До свиданья.

Девушка смотрела жалобно, но не решалась ничего сказать, боясь ушей, прилежно слушавших за дверью смежной комнаты. Она вышла, дверь закрылась, но еще не успела щелкнуть, как Аннабел натренированной рукой снова распахнула ее в самую последнюю секунду.

— Да, вот еще... — Она вышла следом, беря Марину за руку и увлекая за собой в сторону лифта, — зайдите ко мне на квартиру, у вас ведь есть ключи...

Они удалились на такое расстояние от номера, что подслушивать и подглядывать за ними стало невозможным.

— Я ни разу в жизни не была на оргии, — сказала Аннабел.

Девушка вдруг разразилась потоком взволнованных фраз:

— Простите меня, умоляю вас, простите, синьора, — заклинала она Леди Тигрицу. — Я любила вашего мужа, но, прочитав его письмо, я поняла, что он этого не заслуживал. Я никогда ему не навязывалась. Сегодня у меня дома был один репортер, он расспрашивал меня о нашем романе. Он и сам много чего наговорил мне и все допытывался, была ли я в той церкви, где за Фредериком гонялись дамы. Он сказал...

— Ш-ш-ш, — Аннабел схватила ее за плечо и поднесла палец к кнопке лифта. И направо и налево коридор был пуст, но как знать, что происходит за любой закрытой дверью.

— Успокойтесь же. Не надо так огорчаться, — сказала Аннабел.

Девушка все еще плакала, но, казалось, несколько повеселела, облегчив душу.

— Что за репортер? Говорите тихо.

Марина понизила голос.

— Не знаю, как его зовут. Такой высокий, белокурый. Он немец.

— Что вы ему сказали?

— Я сказала, что и близко не подходила к той церкви. И это правда. Я сказала ему, что бываю у мистера и миссис Кристофер, так как шью распашонки для их сынишки.

— Молодец. Вы не показывали ему письмо?

— Нет, о нет. Он предлагал мне денег за историю моей любви, но о письме не говорил ни слова. Ваш муж, наверно, помешался. Ни о чем подобном он никогда прежде со мной не говорил.

— Вы думаете, он сошел с ума?

— Конечно. Мне иногда и раньше так казалось, когда он начинал вдруг проклинать свою судьбу.

В коридоре открылась одна из дверей. Охорашиваясь и обсуждая, не похолодало ли на улице, вышла пожилая пара в вечерних туалетах. Он одергивал на ходу смокинг, она, поведя плечами, поправила белую шерстяную накидку. Они подошли к лифту.

— Вам вниз? — спросила Аннабел по-итальянски и нажала кнопку, вызывая лифт.

Вверх ехать было нельзя, так как лифт не поднимался выше, но ни он, ни она об этом не упомянули и вообще не сказали ни слова. Приветливо кивая, они показывали жестами, что едут вниз. Эти двое не понимали по-итальянски.

Лифт пришел.

— Вы верите мне, вы меня простили? — спросила девушка.

— Всего хорошего, — сказала Аннабел; она втолкнула ее в лифт вслед за пожилой четой, потом приветливо кивнула — не девушке, а как бы всем троим, дверцы захлопнулись.

К вечеру благодаря ее усилиям слухи об оргии как будто пошли на убыль. Ребенок спал. Аннабел отдыхала, дожидаясь Луиджи, который должен был вот-вот прийти и пообедать вместе с ней. Тем временем она дозвонилась до Голли Макинтош, оказавшейся в Париже, и отчасти для того, чтобы уяснить все для себя самой накануне дачи показаний, испробовала на Голли свою версию о смерти Фредерика.

— В конце концов, — рассказывала Аннабел, — эти женщины настигли его в одной церкви и начали за ним гоняться. Под церковью есть вырытые в земле катакомбы, а их поддерживают леса. Мы с Фредериком там однажды были. Так представляешь — он бежит, а все эти девицы гонятся за ним, гуськом. Одна была так близко, что он шарахнулся в сторону — и прямо вниз. А еще одна пробралась в нашу новую квартиру и от любви к нему покушалась на самоубийство. Милая моя, я чуть не заболела.

Голли спросила:

— А что это за слухи, будто у вас в квартире была оргия и какая-то молодая американка отравилась наркотиками, а потом одна девочка обнаружила в шкафу ее тело.

— В шкафу? Это пишут парижские газеты?

— Да.

— Что за газета? Как это могло попасть в парижский воскресный выпуск, когда римские только сегодня поместили этот материал? Как называется газета?

— Не помню. Она осталась наверху. Я говорю из вестибюля. Аннабел?..

— Да?

— На твоем месте я бы смылась.

— Почему?

— Да так. Приезжай ко мне, вместе съездим куда-нибудь. Скажем, в Швейцарию. В Лозанне у меня знакомые, уверена, что вы друг другу понравитесь. У них бассейн.

— Зачем мне бассейн? Я сегодня навестила эту девушку. Это было тяжкое испытание, но я его перенесла.

— Какую девушку?

— Ту американку. Ее зовут Данайя Лайтенс. Ту самую, что приняла пилюли в моей ванной.

— Лайтенс!.. Кажется, я знаю родителей, если это те, что жили в Нантакете. У них и на шестьдесят шестой была квартира. Как пишется их фамилия?

— Понятия не имею. Они тоже были в больнице.

— А что она говорит?

— Говорит, что благодарна.

— Что? Плохо слышно. Кто благодарен? Ее мать?..

— Ты была великолепна, — говорил Луиджи, вспоминая только что увиденные на телеэкране кадры, запечатлевшие Аннабел в момент прихода и ухода на пороге больницы. — Слухам насчет оргии конец. Теперь все знают, что твой муж погиб, спасаясь от влюбленных женщин. Во время следствия никто об оргии не заикнется. Сегодня я видел Билли О'Брайена и от него узнал фамилию и адрес Марины

— Марину мы оставим в покое, — сказала Аннабел.

— Отчего же? На следствии можно не говорить, что она бегала за твоим мужем по церкви. Это будет подразумеваться. Ты только назови ее фамилию. Билли тоже придется давать показания, ведь он последний из друзей Фредерика, видевший его живым. Он подтвердит, что Марина одна из тех девиц. Остальное сделают газеты.

— Марина исключается, — сказала Аннабел. — У нас с ней особый договор.

Она достала из сумочки связку писем, в которых Луиджи узнал предсмертные послания Фредерика.

— Они все еще у тебя? — удивился он. — Ты их не уничтожила... Так и носишь в сумке?

— Здесь безопаснее всего. В другом месте их могут найти. Завтра утром, как только откроется банк, я попрошу Тома положить их в сейф на мое имя.

Том был ее лондонский адвокат. Его ожидали в понедельник рано утром.

— Ты можешь потерять сумку. Или кто-нибудь вырвет ее у тебя из рук.

— Я же не выхожу на улицу, — ответила она, глядя на окно, из которого накануне наблюдала за беззаботно сидящей в кафе молодежью. — На меня и в обычные-то дни все таращатся. Можешь не тревожиться за мою сумочку.

— Лучше бы ты их сожгла, — сказал Луиджи. — Сожги, брось в раковину, пепел смой водой. И конец делу.

— Нет, я думаю, их нужно оставить. Хотя бы для того, чтобы показать их Тому. Ты их видел, Билли тоже, значит, должен увидеть и мой адвокат. Впоследствии могут начаться разговоры, и если Тому нужно будет что-то там опровергать, так пусть уж будет в курсе.