Когда пробьет восемь склянок - Алистер Маклин

— Половину слов из тех нескольких фраз, которые вы отчеканили, я не расслышал из-за криков этого проклятого парня! — холодно сказал он. — Я должен знать все, Калверт.

— Но я чувствую себя совсем слабым, сэр.

— Я знавал минуты, когда у вас усталость как водой смывало, Калверт. Вы ведь отлично знаете, где находится виски.

Хатчинсон осторожно кашлянул.

— Может быть, адмирал позволит…

— Ну конечно, конечно! — сказал Дядюшка Артур совершенно другим тоном. — Разумеется, мой мальчик! — Этот мальчик был на полтора фута выше Дядюшки Артура. — И уж поскольку вы пойдете за виски, Калверт, то принесите порцию и мне. Только простую, а не двойную. — Иногда Дядюшка Артур бывал просто невыносим.

Минут через пять я пожелал им спокойной ночи. Дядюшка Артур был не совсем доволен. Мне показалось, он посчитал, что я выпустил из рассказа все волнующие и опасные моменты. Но я действительно валился с ног от усталости. По дороге я заглянул к Шарлотте Скурас. Она спала как мертвая. На мгновение я вспомнил аптекаря из Торбея: сонный, близорукий, как сова, которой к тому же много за восемьдесят. Может быть, он ошибся? Как-никак на Гебридах не так-то легко приобрести хороший опыт в изготовлении снотворного.

Но я был несправедлив к старику. После прибытия в так называемую гавань Крейгмора, которое мне показалось почти чудом, чтобы разбудить Шарлотту, понадобилось меньше минуты. Я попросил ее одеться — преднамеренный ход, чтобы она не догадалась, будто я знаю, что она спала одетой, — и сошла на берег. Через пятнадцать минут мы оказались в доме Хатчинсона, а еще через четверть часа — после того, как мы с Дядюшкой Артуром, как смогли, наложили шины на переломы пленных и поместили их в комнату с единственным окошечком в потолке, через которое не мог бы улизнуть никакой иллюзионист, — я уже лежал в постели. Судя по всему, эта комната должна была принадлежать председателю Комитета Крейгморской картинной галереи, так как кое-какие экспонаты он оставил себе. Я начал засыпать, думая о том, что если бы маклеры по недвижимости получали докторские дипломы, то первый диплом должен был бы достаться тому, кому удастся продать дом неподалеку от сарая Хатчинсона. Но тут дверь внезапно отворилась, и вспыхнул свет. В полусне я приоткрыл глаза и увидел, как Шарлотта Скурас тихо прикрыла за собой створку.

— Не беспокойтесь! — сказал я. — Я сплю.

— Может быть, вы все-таки разрешите войти? — спросила она. Потом увидела картинную галерею, и губы ее искривились в подобии улыбки. — На вашем месте я бы не стала гасить свет.

— Вам надо прежде всего осмотреть картины за шкафом, — похвастался я. Медленно и с трудом, но глаза у меня открылись полностью. — Прошу простить — очень устал. Чем могу быть полезен? Я не привык, чтобы дамы наносили мне визиты посреди ночи.

— Дядюшка Артур рядом. Если понадобится, можете позвать его на помощь в любую минуту. — Она посмотрела на изъеденное молью кресло. — Я могу присесть?

Она села. На ней было все то же белое платье, а волосы оказались аккуратно зачесанными. Правда, в голосе слышалась легкая ирония, но по лицу ничего нельзя было понять. В умных карих глазах, которые знали все о жизни, любви и радостях и которые когда-то сделали ее одной из популярнейших актрис, сейчас нельзя было увидеть ничего, кроме печали, отчаяния и страха. Теперь, когда она избавилась от супруга и его сообщников, ей нечего было бояться, и тем не менее страх все еще жил в ее сердце. Я это видел ясно. Мне он хорошо известен. Морщинки под глазами и вокруг рта, выглядевшие такими очаровательными, когда она улыбалась или смеялась, так изменили ее лицо, что казалось, она никогда больше не будет ни улыбаться, ни любить. Это было лицо Шарлотты Скурас, и ничто в нем не напоминало Шарлотту Майнер. Это лицо больше ей не принадлежало. Изможденное, усталое и чужое. Я предполагал, что ей сейчас, должно быть, лет тридцать пять, но выглядела она старше. И тем не менее, когда она, съежившись, села в кресло, для меня больше не существовало картинной галереи Крейгмора.

Она глухо спросила:

— Вы мне не доверяете, Филипп?

— О Боже ты мой! К чему такие слова? Почему это я должен вам не доверять?

— Скажите прямо. Не увиливайте. Вы не хотите отвечать на мои вопросы. Нет, не так. Вы отвечаете на них. Но я достаточно понимаю людей, чтобы почувствовать, что вы говорите мне только то, что хотите сказать, а не то, что я должна знать. Почему, Филипп? Что я сделала, что вы лишили меня своего доверия?

— Вы хотите сказать, я говорю вам неправду? Что ж, сознаюсь, что иногда хожу по тоненькой жердочке. Иногда и солгу. Но это только в том случае, если здесь замешана профессиональная необходимость. Я бы никогда не стал лгать такому человеку, как вы. — Я говорил совершенно серьезно. Я действительно не хотел ей лгать — разве только для ее же пользы. А это совсем другое дело.

— А почему вы не стали бы лгать такому человеку, как я?

— Даже не знаю, как вам это объяснить. Могу только сказать, что, как правило, никогда не лгу таким очаровательным и милым женщинам. Женщинам, к которым я испытываю глубочайшее почтение. Вы, конечно, могли бы с усмешкой ответить, что этим банальным утверждением я ставлю под сомнение мою искренность. И были бы неправы, ибо правда только тогда правда, когда ее рассматривают с точки зрения того человека, который ее говорит. Не знаю, может быть, эти слова покажутся вам оскорбительными, но я не думал вас обижать. Хотя бы потому, что нахожу ужасным видеть вас в таком состоянии: полностью опустошенной, не знающей места, где можно было бы преклонить голову, и человека, на которого можно было бы положиться, Ведь наверняка такое случилось с вами впервые в жизни. Правда, боюсь, эти слова опять покажутся вам оскорбительными. Например, я мог бы сказать, что не лгу друзьям. Но это тоже можно считать оскорблением, так как такая женщина, как Шарлотта Скурас, не может иметь ничего общего с наемным правительственным чиновником, который за деньги вынужден убивать. Все это не имеет смысла, Шарлотта, и я не знаю, что сказать, кроме того, что не важно, верите вы мне или нет. Вам достаточно привыкнуть к мысли, что с моей стороны вам не грозит опасность и что пока вы будете находиться поблизости, я сведу любой возможный для вас риск к минимуму. Допускаю, что вы этому не поверите. Допускаю даже, что ваш женский ум вообще прекратил кому-либо верить.

— О нет… Инстинкты все еще срабатывают. И довольно хорошо. Они работают даже сверхурочно. Так вы, кажется, говорите. — Ее карие глаза были спокойны, а лицо — непроницаемо. — Я действительно верю, что могу без боязни вручить свою жизнь в ваши руки.