Все жизни в свитке бытия - Людмила Салагаева

– Обещаю.

– Скоро в школе карнавал. Меня назначили Божьей коровкой.

– Я буду раздавать чудеса. Но ты увезла их. Приезжай поскорее.

– Не могу. Мне надо вернуть чудо хорошим людям.

– Но бабушка, ты же МОЯ бабушка. И больше Н И Ч И Я! Научи меня делать чудеса…

–Ладно. Научу. Потом – сама будешь их находить.

– Я нашла… Только всего одно. В нашем парке маленькое озеро… Когда я смотрела на воду, оттуда на меня глядела такая же девочка. Как в зеркале. Я не знаю, как это подарить всем.

–Попроси своих друзей принести на карнавал зеркальце. Когда тебя, Божью коровку, пригласят подарить чудеса, скажи: посмотрите в зеркальце, кого вы там видите? Себя! Зеркальце показывает вам – ЧУДО. Каждый из вас – один такой в целой Вселенной! Вы и есть – чудо! Все остальное – ерунда. Особенно мороженое и пирожное.

– Только помни, Соня, – надо надежно хранить секретик до карнавала!

Теперь сочинительница знала, как помочь своим созданьям вернуться в реальную жизнь.

Есть исследования о возможности встречи одной родственной души с другой. Они соотносится как 1 к 18 миллиардам!!! Им, возможно, выпал этот шанс.

Любые долги можно погасить, зная, какое богатство вошло в твою жизнь.

…Если сердце верит в чудо.

Повторный звонок.

– Бабушка, ты нашла, что искала?

– Почти нашла.

– Поищи получше. Мне не жалко, бабушка.

–А ты знаешь о чем думают Божьи коровки?

– Нет. Но догадываюсь – они очень нужны нам.

– Ты еще помнишь снежинки? Посмотри в окно – уже зацвели яблони. Как быстро всё меняется. Божьи коровки принесли с неба на крылышках великую вибрацию. Чтобы каждый человек поскорее стал безгрешным и добрым. Как ты, Соня, сегодня.

Не забуду мать родную.

(Из дневника сестры Лиды)

Маруся появилась в переулке недавно. "Освободилась из лагерей", – говорили о ней. Крайний дом с косо накаляканной надписью "пер. Дружбы 1" пустовал год после смерти её матери. Обиходить его приезжали два брата из соседнего поселка. Маруся была на фронте санитаркой в походном госпитале. При обороне Курска попала под обстрел и лишилась руки. Лечилась тут же, у своих, но… лиха беда – попала в другую передрягу: отправили её отбывать срок на Колыму по пятьдесят третьей статье, прибавившей к бесконечному списку врагов народа ещё одного злодея- санитарку, перетаскавшую на себе несосчитанное число раненых с поля боя.

Её одна рука понадобилась наводить порядок в бараках. А что? Приспособилась. За Ударный труд была отмечена на восьмом году празднования Дня Победы досрочным освобождением. В честь этого события Маруся сделала наколку на кисти: "Не забуду мать родную"– пожалуй, это была единственная ценность, которую она не подвергла сомнению.

Жила фронтовичка открыто, на виду: угощала ребят самодельными печенюшками, давала потрогать награды. О прошлом ничего не рассказывала, о нынешних делах тарахтела без умолку – кому-то помогала, мирила, разыскивала разлученных войной родственников. Вскоре она привела в дом девочку, мою ровесницу, Зоечку. Она, как и я, училась в третьем классе.

– Сироту взяла, дочерью будет. Родня моя, седьмая вода на киселе. От заражения крови померла, мамка её. Царство небесное! А отца – тю-тю! Эх, женская доля, мужика нет, а побаловаться хочется, вот и пришлось аборт делать. Баба одна, видно ржавый крючок ей засунула… Быстрой скороговоркой проговорив всё это, она подмигнула моей матери:

– По детям я не большой специалист, в случае чего, Надежда, может что посоветуешь?

Раньше, Маруся, выпивши со своими братьями чекушку, орала благим матом во дворе: "Уроды! Вам бы в задницу заряд!" – и грозила своим маленьким кулачком. А теперь после той же бутылочки, побузив тихонько, позволяла Зоечке отвести себя на кровать, где вскоре успокаивалась. Зоечку определили в наш класс, и мы сидели рядом. Но дружба не ладилась. Она была воображалой.

Однажды на уроке пения учительница сказала Зоечке, что она будет запевалой в школьном хоре. И на концерте в честь 7 ноября мы увидели её во всей красе. В белом фартуке с торчащими кружевами и с пышными бантами в тощих косицах, выпятив живот и неестественно выгнувшись, она заводила песню:

Мне хорошо, колосья раздвигая,

Сюда ходить осеннею порой.

Стеной стоит пшеница золотая

По сторонам дороги полевой.

Хор ей вторил. Чистые, светлые голоса звали в идеальный мир, где одна красота. Мы слушали и душа улетала. В песне "У дороги чибис" Зоечка и вовсе соревновалась с птицами. Все её хвалили, учителя, волнуясь, делились впечатлениями:

– Какой голос! И никто не учил… от природы… Прелесть!

Мне стало понятно, что одарённый человек наделён большой властью воздействовать на людей. Вот бы посмотреть, кем будет Зоечка в сорок лет! ПЕВИЦЕЙ! Кем же ещё! И немыслимо нарядная Зоечка в моих фантазиях порхала с одной сцены на другую.

Завидуя ей, я воображала себя дирижёром. Чаще всего это происходило, когда я возвращалась из школы домой, на пустой дороге. Моей "волшебной палочке", (отломанной от встречного забора), подчинялся огромный оркестр, где Зоечка играла на маленькой дудочке в затемнённой глубине сцены. Звучали овации, зажигался свет, я – повелительница оркестра, взлетала и кружилась над клумбой человеческих лиц, расцветая от аплодисментов.

Ни голод, нередко докучавший в те дни, ни холодные ветреные погоды, ни непролазная грязь, налипшая на жуткие боты, нисколько не мешали испытывать переживания славы. Возбуждённая, с красными щеками и энергией, способной опрокинуть дом, капельмейстер распахивала скрипучую дверь.

… А пока Зоечка устанавливала себе цену: стала важничать, у неё появились манеры. Видно тренировалась дома на Марусе, чей насмешливый голос разносился по переулку:

– Ну, и чё выхухоливаисся чисто облезьяна! – нарочно коверкала она слова и слышно было, как всё её существо протестует.

– Звинить пжалста! – издевалась Маруся, чтоб я не слыхала этого… И прибавляла нецензурное слово.

***

Нас принимали в пионеры. Все принесли красные пионерские галстуки – треугольные косынки из красной ткани – и волновались. Пионервожатая после хоровой клятвы быть верными ленинцами, стала их повязывать. Но не успела она сделать пионерами и двух девочек в шеренге, как вошла старшая пионервожатая. Она остановила церемонию и спросила, кто Лидия Вольвач. Полыхнув щеками, я подняла руку.

– Дети! – высоким, строгим, напряжённым голосом она уже сообщила, что случилось нечто невиданное.

Сердце моё билось так часто, что я слышала только этот ритм, голос звучал издалека.

– Вот эта девочка хотела стать пионеркой с крестиком на шее!

В паузе все уставились на меня, будто видели в первый раз, хотя знали как облупленную, свои же, уличные, и