Дым отечества - Татьяна Апраксина

— Время! — говорит Джеймс. Вы ошиблись, ребята. В центр колонны вас стали бы бить, если бы хотели разнести как побыстрее. А мне не обязательно побыстрее. Я хочу, чтобы не ушел никто. Сначала — лучники, их только пятеро, стрелять им времени отведено мало: не так уж долго гости, тертые и опытные, будут соображать, откуда по ним бьют, где укрыться. Здесь много славных канав, крупных камней, склонов. Много и даже в утренней туманной мгле видно, куда откатиться, чтобы уцелеть и, оглядевшись, начать отбиваться уже всерьез. Приграничная удача переменчива. Иная ловушка оказывается могилой ловца. Лучникам — треть, заранее спрятанным во всех соблазнительных ухоронках драчунам — еще треть. Останется самое вкусное — сметливые, опытные. Протяжный гулкий свист — стрелы сверлят тугой неподатливый туман. Пробивают его, словно шило — дубленую кожу, чтобы хорошенько озвереть в полете и укусить живую плоть. Лошадиный визг, брань, всплеск, звон… время стало медленным, а перепонки в ушах чувствительными к каждому звуку. Не кубарем с холма, но быстро, набирая скорость как тот самый сель. Умные ребята решили пробиваться вперед? Умные ребята думают, что если и есть засада за остатком старого вала, так небольшая и ее можно смести? Умные ребята не успеют. Мы их уже догнали. А засада впереди, конечно, есть.

Как нож в масло. Как раскаленный нож в свежий кусок масла. Только в масле нет костей, масло не пытается сопротивляться… Свалка — сначала конная, а потом и пешая. Беспощадная к главному: излишнему пылу, излишней злости, но ловящая на мелочах. Слишком скользкая трава, измазанные глиной камни, ветки, мокрые от втоптанного в них инея — куча мелких издевок. Граница никому не друг, не помощник, скорее уж как те дамы соседей — всегда готова позабавиться за чужой счет; но силу и выдумку и она признает, куда деваться… Альбийские гости не сразу поняли, что их станут убивать, а не брать в плен. Когда поняли, было уже окончательно поздно, их осталось меньше десятка. Сам папаша Хэмиш в том числе. Самый скверный момент в свалке — противник уже не хочет выйти с честью и малой раной, а только мечтает утащить с собой в ад побольше. Свист за спиной. Пешие подтянулись, молодцы и молодец Джордж.

— Все назад, — командует Джеймс. — Стрелки, к бою. Если бы ты искал меня, Хэмиш, если бы ты и вправду хотел рассчитаться за сына, если бы ты шел в налет на тот трактир, где я должен был ночевать — я бы тебя проводил честь по чести. Лично. Но вы шли на замок. И я не рискну ни одной лишней царапиной у моих людей. Вы того не стоите. Потом добивали раненых, подбирали все — от клинка до разрубленной железной клепки, до пера со стрелы. К полудню здесь прогонят стадо, и даже самый опытный разведчик с той стороны не поймет, куда это делся отряд Вилкинсона. Испарился, как лужа в летний полдень. Провалился в холм. В общем, к Рождеству можно мирно ехать в столицу. Ни один мститель не пошевельнется. Будет думать, что очередная ловушка. И не окажется совсем уж неправ.

— Глаза бы не видели этот Дун Эйдин, — морщится Джеймс. — Лучше пять раз Хэмиша Вилкинсона ловить.

— Пять раз? — почти беззвучно отзывается Джордж Гордон. — Столько я не выпью.

Сидит девица на подоконнике, а шлейф — на улице. Это не сельская загадка, не репа и не морковь, это описание города Дун Эйдина и окрестностей его. Девица — рыжий, коричневый и серый замок, королевский дворец, сидит себе на скальном гребне, ногами и прочей уязвимостью внутрь, потому что гребень — внешний ободок кратера, и с той стороны с армией не пройдешь, да ее туда и не затащишь. А наружу — шлейф, потому что коса такой длинной не бывает. На узком языке между болотом и мелким топким фиордом. И со стенами вокруг — для верности, и чтобы контрабанду не возили, не вредили королевской торговле. Настоящий город, как у больших. Дома все каменные — и хоть в пять этажей. Таких, кроме Ромы и

Лондинума и не строили нигде, а в Роме строили, но перестали. Все прочие столицы с каждым годом из своих старых стен как тесто из квашни лезут, а Дун Эйдин вверх растет. Иначе опасно. А внутри — хорошо. Стены — чудо, кварталы — сами по себе крепости, деревянных или соломенных крыш не видать — только сланец и черепица, улочки, что отходят от Королевской Мили, почитай все сверху прикрыты. Но и широкие проходы есть, оставлены. Та же Миля… А если что — так ворота закрыть успеют не на первом квартале Мили, так на втором, не на втором, так на третьем — и здравствуйте гости дорогие. Прекрасный город Дун Эйдин, и оборонять его — одно удовольствие. Если конечно, в спину не ударят. Пока что — не было случая, чтобы не ударили. Это аллегория, думает Джеймс Хейлз, глядя из седла на город, и мельком отмечает: не все, выученное в Аурелии, просыпалось на камни. Хотя память и кажется мешком, который волоком волокли по земле, не заметив, что он протерся и прорвался. На шутки еще хватает. На шутки, которые большинство здесь считает слишком мудреными. Зуботычины, конечно, облегчают понимание, но надоедает же втолковывать каждому, где тут зарыта соль… Впрочем, есть Джордж, а тыл прикрывать уже не надо, королевские гости подъехали к самому городу — если откуда теперь беда и грозит, то спереди, а не сзади. Потому что мы едем в столицу, а не из нее.

— Интересно у нас дворец стоит. С намеком.

— Вы только заметили? — удивляется Гордон.

— Только что, — честно признает Джеймс. — Я раньше думал: хорошо хоть на мертвом вулкане поставили, а не на действующем. И только сейчас понял — он же действующий и есть. Накопит лавы и взлетает к небесам. Политическое извержение. Если догонит, результат будет такой же, как и при настоящем.

— Я ничего не слышал. — без улыбки отзывается Джордж. — Вы ничего не говорили. Вы не называли обитель мира и исток благоденствия вулканом перед извержением, а я не соглашался с этим изменническим мнением.

— Не беспокойтесь. Пока оно не рванет, нам простят все, в том числе и это. Когда рванет, все будет зависеть от того, как быстро и где именно мы с вами проснемся. Хотите дружеский совет? Не ночуйте в помещениях без окон.

— Благодарю вас, — кивает очень любезный и очень задумчивый Джордж. Предвкушает встречу с семейством, надо понимать; впрочем, ему-то с Арраном прилюдно не мириться, а у лорда канцлера вряд ли хватит упрямства до сих пор лелеять свои католические заблуждения. Столько упрямства даже у горного барана не отыщется… Впрочем, помимо религиозных предрассудков и досадной слепоты в вере, у лорда канцлера есть другие, куда более серьезные заботы — и не менее серьезные предприятия. После успешно выигранной в союзе с Альбой войны, после того, как благодарность Аурелии пополнила казну, а франконские корабли — каледонский флот, после того, как Ее Величество Маб намекнула, что безобразия на границе считает безобразиями, позиции графа Хантли не то чтобы пошатнулись, но начали ослабевать, а Мерея — усиливаться. Лорд канцлер же не из тех, кто допустит подобное, так что теперь он сколачивает новую коалицию. Джорджа во всю эту возню втянут немедленно, еще и потому, что он от заблуждений и предрассудков отказался, значит, годится в послы к самым нетерпимым. Бедняга…

— Главная наша беда, — вдруг прерывает молчание Джордж, — что у нас нет никаких разумных причин враждовать с Альбой. Ни малейших. Конечно, если их пустить сюда, они проглотят нас за поколение, но что в этом плохого? Вы сами знаете, там живут лучше — и не только потому, что земля на юге щедрее. Другие в этой же ситуации могли бы бояться, что с ними обойдутся как с покоренным народом… но нам это не грозит. Нас встретят как блудного сына и примутся покупать, приручать и прикармливать. Пограничные семейства, конечно, развесят по всем дорогам, и кое-кого еще — но они такое обращение заработали вдесятеро, а повесят их всего один раз. Два поколения назад вышла бы свара из-за религии, но теперь им все равно, они и наших горячих укоротят. Покончат с усобицами, наведут порядок. Казалось бы… Казалось бы — заведи кто при Хейлзе такие речи, живым не уйдет; на крайний случай — целым. Средь бела дня проповедовать выгоды от примирения с Альбой… от продажи Альбе со всеми потрохами?! Пора этому кому-то укоротить наглость, ровнехонько по плечи!.. Джеймс за меч не схватился и даже бровью не повел: привык. Для начала — что-нибудь вдалбливать Джорджу силой попросту бесполезно. Отбивается с постным видом, словно не может дождаться продолжения разговора; он, кстати, и насмерть дерется так же, как занятой человек, которому нужно вернуться к настоящим делам — от чего у противников по спине ползет холодная дрожь… И — уже урок Джеймсу: если эта ледышка и сосулька долго, цветисто высказывается в пользу чего-то,

значит, на следующем ходу разнесет эти свои доводы в пух и прах. Надо дослушать, даже если руки чешутся. Джордж все так же смотрит вперед.

— А потом они у нас начнут заводить свои порядки. Разумные, более-менее. Дельные. И вот тут драться полезут уже не Армстронги с Барклаями, а все, кто просто привык иначе. И их раздавят. Потому что лезть станут по одиночке — и еще камешки друг другу под ноги подбрасывать. Ну а раз уж из-за обычаев уходит столько крови… может быть, проще покончить с такими обычаями? Не так ли?