Современная финская новелла - Мартти Ларни

— А почему ты ненавидишь Самули?

Ханна открыла глаза и посмотрела на небо. Оно было по-прежнему в облаках и только кое-где проглядывала синева.

— Да ведь у меня был свой отец… других мне не надо… Хотя я своего отца совсем не помню… Помню только, что задал мне раз трепку и такой был злой, что… Потом он умер и его похоронили. Мама говорит, что тогда в один день похоронили сразу сто человек. Иногда мне так скучно без него… хотя и сама не знаю почему. Ведь я даже не помню, как он выглядел.

Лаура пыталась понять сказанное. Она сидела отвернувшись. Ее отец не умирал. Ханна не знала, понимает ли ее мысли подруга. Она завидовала Лауре, зависть была порой словно боль. У Лауры был свой дом, и это был счастливый дом, хотя детей было шестеро, Ааретти — самый младший. У них дома всегда что-нибудь происходило. Почему она, Ханна, не родилась в таком доме?

— Самули думает, что тебе лучше забыть своего отца, а он стал бы тебе папой, взамен твоего собственного, — сказала Лаура. Она слышала, что взрослые так говорили.

— Он же меня не любит. А пойдут свои дети, совсем забудет.

— Но ведь у тебя есть я, — вздохнула Лаура.

Ханна серьезно кивнула.

— Да, конечно. Других друзей, кроме тебя, у меня нет. Хотя еще дед, когда у него есть время и когда он вспомнит обо мне. Вон он идет по полю в больших сапогах и шляпе с полями. Неужели ему не жарко: ходит и зимой и летом все в одном и том же сером полушубке.

Луг по другую сторону дороги зарос травой. В его нижней части стоял стог, а рядом с ним было круглое грязное озерко. Туда Ханна упала однажды, когда была маленькая, и дед спас ее от верной гибели… Что это так и было, Ханна была уверена.

— А что значит, по-твоему, дружба? — спросила Лаура.

Они сидели в зарослях папоротника, среди елей, и это был их мир. Здесь они играли: тут было пастбище для коров. По бокам оно было огорожено изгородью из прутьев, а посередине высился сложенный из камней хлев. Коровами были шишки; они стояли на ногах-прутиках и молча пережевывали жвачку. Их можно было даже доить.

— Дружба… — вздохнула Ханна и уселась поудобнее. — Это как ты… или как дедушка, я ведь уже сказала. Это когда можно обо всем рассказать или когда думаешь о друге, если нельзя встретиться и поговорить. Вот, например, в прошлое воскресенье утром бабушка сказала: «Надевай-ка, Ханна, свое платье в цветочек, сейчас пойдем в церковь». Так я первым делом подумала, что надо же, Лаура-то не попадет с нами в церковь.

— Ты действительно так подумала? — Лаура бросилась на землю и легла рядом с Ханной. — А я пришла к вам, искали тебя, искала… потом твоя мать вышла к колодцу и сказала, что ты пошли в церковь с бабушкой и дедом. А что, Самули дружит с твоей матерью? Ведь когда вы в церковь ходили, он и тогда был у вас.

— Говоришь, он здесь был, пока мы в церковь ходили?

— Да, у вас, целый вечер домой не появлялся.

Ханна припомнила дорогу домой. Им во что бы то ни стало надо было зайти к Хямяляйненам на кофе, и бабушка потом ворчала всю дорогу, что их напоили одним суррогатом и что до чего же скупа эта хозяйка Хямяляйнен.

— Бабушка говорит, что поскорей бы наступило такое время, когда будет настоящий кофий, а не эта бурда.

— А что такое кофий? — задумалась Лаура. — Это что-то такое, что было тогда, когда нас не было.

— Когда нас не было… Я даже того не помню, как отец умер. Ты понимаешь, Лаура? — Ханна приподнялась и села на траве. — Когда отец умер, мать стала вдовой. А потом она связалась с Самули и совсем про меня забыла!

— Откуда ты знаешь, что забыла? Видишь ли, женщине нужен муж… так моя мама говорит, я слышала. Это она твоей матери так говорила.

— Нужен, значит. Так ведь мой отец всего несколько лет как в могиле, — снова рассердилась Ханна.

— Но ведь он там навсегда и останется! — отрезала Лаура.

Ханна почувствовала, как кровь прихлынула к щекам. Она уставилось на Лауру, на ее светлые матерчатые туфли. Они даже в лесу оставались чистыми, так осторожно Лаура ступала. Какое-то мгновение Ханна почти ненавидела Лауру. У самой Ханны платье было почти всегда разорвано, башмаки без шнурков и на колене ссадина… «Лаура — балованный ребенок, — мрачно подумала Ханна. — Балованный ребенок… вот она кто!»

— Пошли домой, — тихо сказала она и встала.

— Да не сердись ты, Ханна, — сказала Лаура и погладила худенькое колено подруги. — Ты ведь не одна, у тебя есть я… Разве этого мало? Подумай, если бы меня не было, с кем бы ты тогда разговаривала?

Ханна стиснула губы, но уже через минуту ее лицо расплылось в улыбке.

— Да… верно. Бабушка всегда говорит, что ребенку нужен другой ребенок, тогда они помогают друг другу расти.

Вечерело. Ааретти нигде не было видно, дед уже вернулся с луга и направился к усадьбе. Из лощины между елей был хорошо виден двор, там находился единственный в деревне пожарный колодец. Шлангов не было, как не было и ничего другого, нужного для тушения пожаров, но зато к колодцу вел мостик, хотя и покосившийся. Когда лошадь шла по нему, скрип разносился очень далеко. Вот и сейчас Самули въехал на мостик, похоже, что и Ааретти с ним. Как только девочки услышали стук подков, они тотчас нырнули в заросли папоротника.

— Не шевелись, пока они не проедут, — прошептала Лаура.

Они подняли головы только после того, как лошадь скрылась за домом. Затем они снова легли на землю — надо все обдумать.

— Осенью начнется школа, — заговорила Ханна, — а там все эти городские девочки… а еще говорят, что надо с ними подружиться. Одеты они так красиво. Как же к ним подойти? И смотрят они на нас вы-со-ко-мер-но.

— Что это такое?

— Это слово я нашла в «Рассказах фельдшера»[11], — гордо ответила Ханна. — Я эту книгу два раза прочла. Конечно, они смотрят высокомерно, это значит — как будто сверху вниз. Подумай: и тут нам повезло, что мы вместе в школу пойдем. А не одна ты или не одна я. Мы вместе. Подруги.

— Да-а, — протянула Лаура. — Видишь, как важно, чтобы был друг. Давай всегда будем вместе.

— Наверно, по мне сразу видно, что я солдатская сирота, из-за этого фартука… Как бы сделать так, чтобы мама поняла, что никто больше не носит фартуки.

— Надо составить план, — сказала Лаура, — чтобы за лето объяснить им, что в городских школах фартуки не нужны.

— Как-то эта зима пройдет… У меня только одни сапоги на резиновой подошве. Знаешь, как мне из-за них стыдно? У тебя-то есть хорошие ботинки.

— Тут ничего не поделаешь, нужна карточка…[12]

— У матери нет денег. Нету! Где ей взять, все время приходится у деда просить. А у деда есть? Откуда у него деньгам взяться, если еще и лошадь пала.

Они поднялись с земли и уселись рядышком на пенек. Теперь они уже не боялись, что их увидят или услышат, потому что все равно пора было бежать, по домам, готовить к дойке коров. Хотя есть еще так много всякого, о чем надо поговорить и подумать. Есть вещи, которых никто из посторонних не понимает. И кажется, что никто никогда не поймет.

Солнце садилось за сарай, и в лесу повеяло сном.

— Да, много всяких забот… — вздохнула Ханна.

— А может, мы сами эти заботы выдумываем?

— Нет, не сами, да может, все не так страшно, надо только во всем хорошенько разобраться. Вот, к примеру, моя мать, и этот Самули… Может, они вовсе и не хотят делать Самули моим новым отцом. Может, просто так друг на друга посматривают… и вовсе не собираются жениться…

— Подумай только, ведь если бы они поженились, ты переехала бы жить в наш дом, ведь Самули — мой дядя и живет у нас, — сказала Лаура.

— Куда же это? Разве что на печку? — вспыхнула Ханна.

— Ну, хотя бы в горницу.

— Да ведь там Юусо живет.

— А мы его выселим, а вас вместо него, — решила Лаура.

— Я не позволю этому Самули даже пальцем ко мне прикоснуться… и на руки пусть не берет. И еще мне противно, что он на мою маму смотрит так, будто она какой-то ангел в белом и крылышки на спине. Он с нее глаз не сводит, что бы она ни делала. Вчера, когда мы сидели за столом, то он даже смотрел, как она шла к плите за кофейником. Мне так больно стало… разве это порядок, чтобы у ребенка мать отнимали?

Ханна почувствовала, что не может удержаться от слез, и разрыдалась. Лаура протянула к ней руку, будто желая сказать: не плачь, Ханна, а то и я разревусь… Но Ханна продолжала плакать, и было хорошо, что можно облегчить сердце, которое готово вот-вот разорваться на части. Но постепенно слезы сами по себе прекратились. Она потерла щеки грязными руками, и Лаура засмеялась.

— Они в земле… щеки у тебя в земле… — Лаура фыркнула против своей воли. — Вытри подолом!

Пора было идти. Ханна проводила Лауру. По дороге, у амбара, они поменялись юбками; красная юбка Лауры отлично подошла Ханне, так же как и ветхая юбчонка Ханны — Лауре. На углу дома Ринкиненов они вдруг испугались, что скажет мать Лауры.