Закон Талиона (СИ) - Пригорский (Волков) Валентин Анатолькович

Пленённый сексуальным безумием Николай вообще не почувствовал никакого движе-ния и лишь по неожиданной свободе понял, что штаны вместе с плавками сползли почти до колен. Пружина распрямилась. Сидя вполоборота, он жадным взглядом обволакивал её ли-цо, точно впитывая нежный образ. Левая рука, скользнула ей за спину, прижала узкий стан, его губы встретились с её мягкими и тёплыми губами. Поцелуй получился долгий, голово-кружительный, сбивающий дыхание, как затяжной прыжок с парашютом. И такой же опас-ный. В то же время его правая рука, совершенно разумом не управляемая, действуя сама по себе, расстёгивала пуговички на блузке. Пальцы дрожали, но, потихоньку справляясь с за-стёжками, добрались-таки до брючного пояска. Рука, скользнув под лёгкий газ ткани, легла на шелковистый животик, ласкающим движением поднялась выше и Колина ладонь, нако-нец-то, прильнула к маленькому трепещущему полушарию, нежному и вожделенному, увенчанному аккуратненькой пипочкой соска. Медовая грудка доверчиво улеглась в горсть.

Сладкая боль в паху доводила до сумасшествия, там мягко закольцованные пальчики Наты сновали вверх-вниз, нагнетая невероятное напряжение. Желание соединиться с этой — только с этой, и ни с какой другой — женщиной, войти в её лоно, стало всепоглощающим. Левая рука съехала на талию, а с талии на правое бедро, нащупывая застёжку. Да где же она?! Нету! Раз здесь нету, значит, она должна быть с другой стороны. Убрать правую руку с женской сисечки просто невозможно — это было выше Колиных сил, уж очень уютно она там пристроилась. Он плотнее прижался к девушке, обвил её талию всё той же, менее загру-женной левой, и зашарил пальцами в поисках "молнии" на её левом бедре.

— Подожди, — прошептала Ната, обдавая ухо жарким воздухом, и повторила, — подожди. Сейчас, сейчас тебе будет хо…ро…шо.

— …Шо…шо…шо, — откликался он, не замечая собственного учащённого дыхания.

Женщина чуть-чуть отстранилась, как-то сжалась, съежилась, словно от внезапного сквозняка и, свернувшись калачиком, опустила голову ему на колени. Потом…, потом мяг-кие влажные губы обхватили его плоть. Одновременно от волос на голове и от кончиков пальцев на ногах покатились волны острого наслаждения, столкнулись в паху, взметнулись, расплескались, и крышу окончательно сорвало.

Превышение допустимого

У иного мужика к двадцати шести годам в загашниках памяти накапливается преиз-рядное количество воспоминаний о постельных похождениях, да таких, что целомудренным составителям "Кама-сутры" с их передними и задними "вратами рая", впору обратиться в пепел со стыда. У Николая Фёдоровича Иванькова к своему возрасту кое-какой сексуальный опыт тоже имелся, но весьма и весьма скромный. Ничего удивительного: ни армия, ни зона приобретению такого опыта не способствовали. Поселковая юность тоже не позволяла раз-гуляться молодой плоти. Парень и девка, может, и не прочь бы, да слишком много внима-тельных глаз бдят из тёмных окошек, зашторенных ситцевыми занавесочками. Щупались, бывало, по углам, сопели, не без того, однако до дефлорации взаимное ублажение не дохо-дило. Как правило. А ежели кто кого распечатывал, то уж будь добр: "ваш товар — наш ку-пец", штамп в паспорте, самогон рекой, унылый быт, унылая работа, унылая повседневная пьянка, и…прощайте честолюбивые замыслы.

И лишь в течение первого в жизни студенческого семестра Николай слегка продвинул-ся на этом интимно-сладостном поприще. Разбитной сокурснице приглянулись Колины уши.

Жила она с хорошо поддающими, настрогавшими кучу детей родителями в рабочем посёлке на окраине Твери, ввиду неустроенности быта старалась как можно реже появляться дома, ночуя у подруг в общаге. Там она и подцепила, в смысле, соблазнила ушастого и стеснительного юношу — Колю Иванькова. Встретились они на общежитской вечеринке по случаю чьих-то именин, сидели рядышком на чужой койке, прихлёбывая "Отвёртку" из одной баночки, слегка осоловели, прониклись взаимной симпатией и как-то сами собой уединились от общего базара в пустующей комнатушке. Девушка, не чинясь, жарко дыша, щедро подставила свои прелести под трясущиеся Колины руки и отдалась ему с удивительной для её юного возраста страстью. Что и говорить, первое в Колиной жизни, да ещё такое горячечное соитие довело его до ошаления и стало причиной влюблённости, не окрыляющей, а какой-то мутной, осадочной. Девчонка не отличалась красотой, но имела всё, что положено иметь женщине, и Николай притягивался к ней, как гвоздь к магниту. Звали её Лизой, однако она сама предпочитала транскрипцию — Лайза. Ещё она не отличалась постоянством в выборе постельных партнёров, испытывая прямо-таки болезненное пристрастие к любовным играм с мальчиками. Врачи-сексологи, наверное, найдут объяснение, столь рано созревшей пылкости, но в общаге на эту тему не парились, и к ней прилепилось прозвище — Лайза Минетти. По этому поводу Коля злился, страдал, но ничего не мог с собой поделать.

Чтобы избавиться от докучливого любовника, Лайза уговорила выступить в качестве лекарства от любви не очень щепетильную подругу. Подруга зазвала парня к себе, обнажи-лась и, преодолев недолгое сопротивление, провела сеанс излечения. Юноша более-менее остыл, чувства подугасли, но какая-никакая нежная дружба сохранилась — девчонка, в об-щем-то, была добрая, а что мальчиков любила, так это и не грех вовсе, особенно с точки зре-ния мальчиков.

Позже, когда произошло то, что произошло, друзья высказали догадку, дескать, Лизка чувствовала, что не заживётся на этом свете, вот и спешила. Всё может быть. Её нашли мёртвую субботним утром в парковых зарослях. Видимо, хотела навестить родителей и братиков с сестричками, всего сто метров не дошла до дому, какие-то выродки изнасиловали девчонку и запинали — живого места не осталось на её юном теле. "Зачем? — ревела подруга, — попросили бы по-хорошему, сама бы раздвинула".

Насильников и убийц — троих шестнадцатилетних парней, задержали на следующий день по горячим следам. Доказательств их преступления имелось предостаточно, но следст-вие по делу всё тянулось и тянулось, и суд состоялся всего лишь за сутки до Колиной явки на приписной пункт по повестке военкомата.

Сидя в зале судебных заседаний, Николай пристально всматривался в ненавистные ли-ца бравирующих своей отмороженностью гадёнышей и всё пытался и не мог понять: зачем эти тупые рептилии, походя и свирепо прервали человеческую жизнь. Чем угрожала, что могла противопоставить им семнадцатилетняя девчушка? Чем отличаются эти садюги от большинства молодых людей? Морды-то обычные, без печати порока и жестокости, а за ци-ничными ухмылками прячется страх, и ни капли раскаяния. Недоумки просто не восприни-мали меру своего злодеяния. И совсем не потому, что пока ещё несовершеннолетние. Можно ли мерить нравственность количеством прожитых лет? Шестнадцатилетние парни уже не младенцы, знают, что творят, и от взрослого преступника их отличает лишь неумение заметать следы. Они втихаря гордятся своей безжалостностью и бесчеловечностью. И всегда будут гордиться. Единственный сдерживающий фактор — расплата за содеянное. Значит, убивать можно — попадаться нельзя.

Один из подсудимых по фамилии Рыгов и с соответствующей кличкой, отвечая на во-просы судьи, доходчиво пояснил: " А чего? Просто захотелось. Попинали маленько, чтоб никому не нажаловалась". Вот и всё: захотелось, и убили.

Восемнадцатилетнему пареньку Коле впервые пришлось столкнуться с настоящей тра-гедией, мазнувшей чёрной тенью, больно царапнувшей по сердцу ядовитыми когтями — с убийством, можно сказать, близкого человека, с убийством, совершённым походя, между делом. Кем? Людьми? С виду — да, но… Нет, это не люди!

В деревенской глубинке, не такой уж и далёкой от цивилизации, случались, конечно, мордобои, или запойный мужичок под "белочку" решал погоняться с оглоблей за "своёйной бабой", но драчунов разнимали, а мужичка по-соседски утихомиривали, душевно разливая под это дело по стаканам "мировую". По "телику", что ни вечер, "крутили" боевики, где статистов убивали пачками без особой надобности, но фильмы воспринимались, как игра, где всё понарошку. Вообще-то, слово "деревенский", отнюдь не синоним слову "наивный" и, тем паче, "блаженный"; и социум не представлялся Николаю этакой братской семьёй; и где-то в височной извилине за ухом гнездилось точное знание, что ходят по земле звери в человечьем обличье и совершают свои зверские преступления, но пока злодейства творились далеко-далеко, и не особо тревожили, и близко к сердцу не принимались. А тут приблизились вплотную. Вот они…все трое…сидят на скамье…ухмыляются. От-требье.