Азиаты - Валентин Рыбин

В завершении четвёртого месяца тяжкого пути Лютф-Али-хан, наконец, приехал в Мешхед и, добравшись до своего дома, едва переступив порог, повалился на ковёр и забылся в двухдневном сне. Затем он долго отмывался в бане, натираясь полотняным пузырём. Только потом пригласил родственников и друзей в честь своего возвращения. Здесь он узнал, в каких местах пребывает с войсками Надир-шах. Оказалось, большую часть своих войск Надир-шах уже отправил из Хорезма в Хорасан, а сам с небольшим отрядом находится в Мерве. Солнце Царей направился туда, надеясь застать там среднего сына Насруллу-мирзу, но тот был в Мешхеде. Тогда Надир-шах совершил объезд земель Мерва, осмотрел плотину, носящую его имя, и поехал в Мешхед.

Лютф-Али-хан, ожидая шаха, почти каждый день виделся с Реза-Кули-мирзой, и в эти дни, как никогда, они понимали друг друга с полуслова, настроенные против своего государя. Мирза, отстранённый от должности правителя Хорасана, никак не мог смириться с таким унижением. Встречаясь с новым хорасанским наместником Али-ханом, он, не скрывая презрения, бросал ему в яйцо самые гнусные оскорбления. Но тот лишь горделиво поднимал голову и делал вид, что ничего не слышит. С приездом Лютф-Али-хана мирза сразу же высказал все свои жалобы и горести ему:

— Ну и отец! Я не желал бы иметь такого отца даже самому злейшему моему врагу! Он подозревает меня во всём, заставляет следить за мной своих лизоблюдов. Я бежал от него в Мешхед, чтобы не быть с ним рядом: он читает мои мысли на расстоянии!

Лютф-Али-хан, слушая племянника, тоже источал злость на Надир-шаха.

— Дорогой мирза, тебе плохо — я это вижу, но ты не познал на себе и десятой доли того, что причинил мне твой отец! Я был на пороге у самой смерти… Я четыре месяца ехал по горам и пескам, больной и грязный, как бездомный бродяга, нищий. Надир-шах нарочно отправил меня в Самарканд, чтобы удалить от себя подальше. Наши судьбы, дорогой мирза, сходны, и одна участь ожидает нас, если мы не упредим жестокие замыслы, которые вынашивает твой отец. Мы должны уничтожить его и посадить на престол тебя. Мы были близки к этому, когда он воевал в Индии, но ты струсил, дорогой мирза. Теперь это сделать не так просто, но я клянусь, что не буду называться твоим родным дядей, если не столкну с трона этого кровожадного деспота.

— Дядя, дорогой мой, я в твоих руках! Поскорее придумай что-нибудь, чтобы мы смогли взять персидский престол в свои руки.

— День этот близок, племянник, шах сейчас в дороге к Мешхеду. Я не упущу случая, если он представится Мне, но и ты не дремли: у тебя много своих преданных людей — они готовы на всё ради твоего благополучия. Готовь к перевороту молодых юз-баши. Троих из них, которые ходят за тобой по пятам, преданно заглядывают тебе в глаза, играют в шахматы и утешаются вместе с тобой молодыми гуриями, я хорошо знаю: это Афшар, Салах и Мамед-хан. Если к ним присоединятся их храбрые нукеры, то может произойти в войсках взрыв, подобный извержению вулкана. Тогда горячим пеплом засыплет и самого Надир-шаха, и всех его царедворцев. Это они своим угодничеством, лестью и чрезмерным восхвалением возвели его в «солнце царей», в «ось земли» и «опору веры». Он потерял человеческую душу и вселил в себя поганую душу Иблиса[43].

Подобные разговоры происходили между Лютф-Али-ханом даже в те дни, когда Надир-шах приближался к Мешхеду.

Зелёный и плодоносный Хорасан, несмотря на то, что пришла зима и с гор повеяло холодом, торжественно ликовал, встречая царя-царей. Снова, как и год назад, шли отягощённые трофеями караваны, возвращались на родину рабы, когда-то проданные в хивинское рабство разбойниками. Возле Абиверда строился новый город Хива-абад, и рос он быстро, словно в сказке. Тысячи хорасанцев приветствовали на всём пути Надир-шаха-победителя, освободителя и благодетеля. Все лучшие слова, какие только существовали в персидском языке, относились к едущему на сером аргамаке Надир-шаху. В Мешхеде его встречали вся дворцовая знать, родственники, сыновья и затаивший в себе месть Лютф-Али-хан. Выслушав о поломке нефритового надгробия Тимура, Надир-шах вошёл в большую залу, где лежали самаркандские реликвии, и, ничего не говоря, долго рассматривал их. Шах не обругал Лютф-Али-хана и даже не сделал никакого замечания, что нукеры уронили нефрит. Вечер Надир-шах провёл в обществе сыновей, потом посетил старшую жену, навестил молодых красавиц гарема, остался с одной ненадолго и отправился в свои покои.

Спустя час его околдовало вселенское чудо. Он увидел перед собой покрытую голубым инеем бесконечную пустыню. Над бледно-синим пространством сияли звёзды и кружились планеты. Сначала они были чуть больше звёзд, но вот начали увеличиваться и понеслись, совершая огромные круги и снижаясь к земле: Марс, Венера, Сатурн, Нептун… Вот они всё ближе и ближе, и размеры стали больше мешхедского дворца. Каждая из планет, подлетая к Надир-шаху, останавливалась, тяжело дыша огромными круглыми боками, и уносилась дальше. Так представились ему все планеты и, снова кружась, улетели в звёздное небо. А потом стало тихо-тихо, и спустился с неба на белом облаке Аллах.

— Салам алейкум, — сказал он и ощупал Надир-шаха голубыми глазами.

Шах догадался, что это сам Аллах, и упал перед ним на колени. Всевышний дотронулся до лба Надир-шаха, сказал с горечью:

— Много я видел властелинов, но такого, который бы грабил мёртвых царей, вижу впервые. Вели тому, кто привёз тебе надгробие Тимура и ворота от мечети, немедленно отвезти назад, в Самарканд. Пусть тот, кто взял их, и положит на прежнее место…»

Надир-шах проснулся оглушённый и раздавленный словами Аллаха. В голове его стоял необычный, неземной звон, а грудь давило изнутри, словно в ней поселился чужой дух. Он не только распирал грудную клетку, но и заставлял каяться в содеянном над прахом Тимура. Хватаясь то за горло, то за голову, Надир-шах понял, что Аллах вселил в него душу самого Тимура. Он заставлял Надир-шаха мысленно, про себя произносить: «Виноват, каюсь… Злой дух попутал меня посягнуть на твою вековечную славу и украсть её для себя… Я поступил, как разбойник, но не как властелин… Я прошу прощения и клянусь тебе, великий Тимур, надгробие с твоей могилы отвезёт и положит на место тот, кто его снял. Когда тяжёлый нефритовый камень снова прикроет твой прах, то и душа твоя успокоится и не будет носиться по всей Вселенной. И тот, кто снял ворота с мечети Биби-ханым, он же и поставит их на место, — в этом тоже даю клятву. Пусть душа твоя, могучий Тимур, ходит через эти ворота к твоей верной супруге… Прости меня и ты, Всевышний, не поднимай больше душу Тимура и не насылай её на меня. Нет ничего позорнее, когда один великий дух смущает дух другого великого!»

«Ты велик?! Тогда кто же низок!» — разнеслось под сводами опочивальни, и Надир-щах от страха закрыл лицо ладонями.

Он долго не поднимал голову, боясь увидеть Аллаха, и уже твёрдо уверовал: всё, что произошло в эту ночь, не было сном. Стеснённый чужим духом, Надир-шах с трудом дождался голоса муэдзина, призывавшего к первой утренней молитве. Добрый, идущий из самого сердца клич «Во имя единого и Всевышнего», шах воспринял как тёплый бальзам, положенный на сердечную рану. Выйдя из опочивальни, шах направился по галерее к шейх-уль-Исламу, глядя на стоящих по обеим сторонам гвардейцев. «Стража надёжна, но нет такой стражи, которая могла бы удержать Аллаха», — подумал он, Шейх-уль-Ислам, а попросту мулла-баши, как обращал к нему повелитель Персии, уже стоял на коленях — совершал утренний намаз. Беседуя с Аллахом, он не обратил на своего повелителя ни малейшего внимания, и Надир-шах вновь отметил: «Нет Бога выше, чем Аллах!» Наконец, шейх-уль-Ислам, благообразный старичок в чёрной феске и таком же домашнем халате, встал и отвесил нижайший поклон своему государю.

— Мулла-баши, моё величество этой ночью имело честь общаться с самим Аллахом, — стеснённо проговорил Надир-шах.

— Ваше величество все ваши подданные, следуя примеру своего повелителя, ежедневно общаются с Аллахом. Имя ваше и могущество…

— Подданные общаются с ним не ночью, — жёстко прервал словословие шейх-уль-Ислама Надир-шах. — Я же имел честь беседовать с Аллахом ночью, часа за два до того, как подал свой голос муэдзин. Аллах возбудил дух Тимура и принёс его ко мне, ибо нет ему покоя без надгробного камня, привезённого в Мешхед. Дух Тимура коснулся моей души и привёл её в смятение…

— Ваше величество, я сегодня же, с вашего соизволения, прочту в главной мечети фатиху по успокоению души Тимурленга. Назовите час, когда мы вместе войдём в мечеть Гаухар-шад, ибо простые смертные не могут находиться ни в мечети, ни в усыпальнице Имама Резы во время пребывания там солнцеликого.

— Пойдём в мечеть сейчас же, — приказал Надир— шах, и шейх-уль-Ислам слегка вздрогнул, увидев, какое нетерпение проявляет повелитель.