Фюрер Нижнего Мира, или Сапоги Верховного Инки - Александр Тюрин

19

В Мойок-Марке был оставлен гарнизон — примерно пять тысяч удальцов. Имелась уверенность, что за неделю они все разбегутся.

Для продолжения кампании было отобрано примерно две тысячи — в первую очередь из товарищей дикарей, и тех инков, у кого физиономии выглядели менее сонными. Чтобы ускорить процесс отсеивания ненужных кадров, я устроил соревнования по шашкам, стрельбе, вольной борьбе, футболу, волейболу, арм-реслингу, спортивному ориентированию и разгадыванию ребусов. К сожалению, в число отобранных не попала девушка Часка. Я не желал больше держать при себе закодированную рабыню-шпионку. Кем же еще могла быть Часка, если даже Нина Леви-Чивитта меня продала? Да еще хотелось избавиться от изрядно досаждавшей мне бабы-ягуарихи. Естественно, я дал страшную нерушимую клятвы не брать в рот коки-куки, невзирая ни какую жару-жажду и голод-холод.

На военном совете мне удалось навязать соратникам мысль, что идти на столицу еще рано, надо закалиться в боях и заиметь крепкий тыл. А для этого идеально подходит озеро Титикака в краю Пуно, где помимо рыбной ловли и охоты на водоплавающих птиц, можно кормиться картохой, маниокой и другой едой из запасов, накопленных для строителей дамбы и жрецов, обитателей священного острова.

Двигаться предстояло в гору вдоль русла быстрой, но мелководной речушки Апуримак, а затем по дороге, проложенной по горным долинам, вплоть до самого озера. Стоит отметить, что по сравнению с настоящим Перу, западные склоны гор и межгорная Сьерра в периферийном мире были куда более влажными и заросшими. Впрочем, так оно может и выглядело в древности.

После отборочных мероприятий войско смотрелось достаточно боеспособным и бравым. Еще в крепости солдаты переоделись в трофейные плащи и стеганые хлопчатобумажные панцири, а на голову каждый напялил крепкий шлем из панциря черепахи.

Однако сыро стало не только в смысле влажности, но и в эктоплазматическом плане, облако зла все более окутывало двигающееся войско. Солнце смотрело малоприятной мордой ягуара, из-за облаков зыркал громовой демон. Сама земля вела себя недружественно и вытягивала все силы. Обессиленные ноги вдруг начинали прилипать к почве, как будто она была намазана клеем или приобрела заряд магнетизма. Даже наши ладони и то липкими стали, густой склизкий пот затягивал лоб и спину. На этой земле замедлялось, таяло, исчезало наше время, воля к победе тоже испарялась. В этих случаях помогало только кофе, зычные матерные крики и переход на скользящий лыжный шаг.

В других случаях, особенно на склонах покруче, злобная поверхность начинала отбрасывать руки, ноги и копыта, отчего срывались и летели вниз воины, носильщики и навьюченные ламы. Теперь наши ладони были совершенно сухими, движения конвульсивными, быстрыми — время явно ускорялось. Облегчение наступало лишь при употреблении коки и прочих видах расслабона. Но продвигаться надо было не сколько вверх, сколько вбок, отчего мы сбивались с пути и плутали между древовидных папоротников и сумрачных плаунов. Короче, войско превращалось в блуждающую толпу.

Где-то к вечеру, когда люди, не обращая ни на что внимания, тяжело тащились на очередную высоту и вдумчиво цеплялись за стволы огромных бамбуков, нас встретил огневой рубеж. За деревьями и камнями спрятались паршивцы, подосланные Уайна Капаком, и лупили по нам. Я вначале даже не смог распознать, сколько их, потому что помимо обычного огнестрельного оружия, пистолет-пулеметов и винтовок, у них имелось кое-что похуже. Огнеплюйные трубки, так бы я это назвал. Их высокотемпературные импульсы прожигали насквозь моих солдат, одного за другим. Я такую трубочку рассмотрел, когда мы прикончили первого врага — и все равно не слишком понятно было, как она устроена. Ничего знакомого и чересчур проста на вид. Как ни странно, «сивильник» не показывал, что противник серьезен. Обычные «червячки» на экране. Словно мы сами придумали эти огнеплюйные трубки. В то время я еще не мог понять подобное утверждение своей мудрой «Сивиллы».

Народ у нас запаниковал, опять-таки обессилел от страха, кого из бойцов посекли, кто сам залег. Я шлепнул одного своего солдатика по щеке, для придания бодрости… а у него вся половина лица краснющая стала, в кровоподтеках, как будто полная потеря сопротивляемости случилась у организма. Так может, огненные плевки в значительной степени фикция — вдруг мы сами себя калечим?

Чтобы обтечь врага с флангов, и думать не приходилось — непонятно, где располагались наши фланги. Оставалось последнее: сконцентрировать какие-то силенки и ударить в центре. Я и сам дрейфил, но потом запсиховал и остервенел по поводу того, что не могу даже роту поднять в атаку — и при том у меня под командованием две тысячи «штыков». Короче, я перестал дрейфить только, когда начал материть и отвешивать зуботычины своим солдафонам. Огненные плевки пару раз даже попали на меня, но ничего, не навредили, как будто испугались моей свирепости. Наконец, я повстречал Кукина, который прикладом подгонял взвод индюшек.

И мы пошли вперед — то он меня прикрывает, то я его. Я уже упоминал, что пули тут клепают не всегда как надо, но поскольку вливал тяжелую свирепость в каждый свой выстрел, то получалось неплохо. Я даже видел багровые стежки ненависти, которые прошли в сторону врагов — и вдоль них летели мои свинцовые плюхи. В самый решающий момент боевого соприкосновения истощился рожок моего автомата и как раз из-за укрытия на меня вылез здоровенный воин орла в очень стремном доспехе. На нем была сплошная металлическая броня, шлем в виде ягуарьей головы, нагрудник, пояс и передник — все из серебристых чешуек. Очень подвижных, словно текущих пластин. Вдобавок в руках меч, чего у инков отродясь не водилось.

Разглядывать долго не пришлось, потому что клинок обрушился на меня, а инка закричал: «За родину, за Уайна Капака!». Я естественным движением заслонился своим «калашниковым», но почувствовал, как хлынула от меча острая сила. Однако решил не безвольничать и предпринял дополнительные меры — вильнул назад и в сторону. И правильно сделал, инкский клинок рассек хваленую тульскую сталь и даже меня немного достал, его кончик чиркнул по моей щеке и груди. Хорошо, что ярость пересилила боль; я заблокировал упавшую вниз руку врага, дернул его на себя и сделал подсечку. Он стал падать, да я еще помог ему, двинув локтем по кумполу. А потом мне попался обрубок калашниковского ствола вместе со штыком. Его и засадил воину орла куда-то под забрало, чтоб больше не рыпался. При этом видел, как и моя рука, и штык, озарились багрянцем и обросли ненадолго красными нитями, словно волосами.

А ощущения такие неприятные были, что меня всего передернуло.