Первый (СИ) - Киреев Кирилл

Атаковало чудовище с немыслимой для его размеров скоростью, Форсту пришлось быстро сблизиться и отвлечь на себя внимание исполина, от раненых улусов. Пробежав между передними лапами, он вспорол ему брюхо, оттуда посыпались кишки, будто огромные синие черви-переростки, проевшие его тело насквозь. Монстр ещё не понял, что умер. Он взревел, начал свирепо бить лапами во все стороны, путаясь в собственных внутренностях, в бешенстве разрывая их, нанося себе ещё большую боль, и агония от того становилась ещё более яростной. Форст как мог изворачивался, уходя от острых когтей твари, рубил неосторожно подставленные лапы, магией отталкивал чудовище от раненых товарищей. Песок под ногами давно превратился в густую кроваво-навозную смесь, источающую омерзительный запах. С каждым ударом монстр слабел, лишался части тела, брызгал кровью, ревел, но продолжал сопротивляться. Его густая тёмная кровь покрыла практически весь внутренний круг, а сверху в них уже целились из луков и копий улусы.

Форст еле успел поставить воздушный щит, над всей ареной, и сейчас лихорадочно просчитывал дальнейшие варианты. А их было не много. Либо убить всех, кто в него целиться, либо дать погибнуть друзьям и умереть самому. Блэки с ненавистью смотрели на слегка трепещущую дымку воздушного щита, изредка кто-нибудь спускал тетиву, проверяя целостность защиты. За всем этим он не заметил удара сзади, никакого красноватого фантома не было, просто спину пронзила холодная сталь. Маг упал на колени, задыхаясь от нанесённой раны, посмотрел на острие меча, торчащее из его пробитой груди. Узкое лезвие было смутно знакомо. Он поднял голову к верху и увидел, Тоя, который обошёл его, подхватив выроненный правый меч своего брата.

— Глупый Форст, чёрный никогда не будет братом белому! — В его стеклянных глазах читалась усмешка. — Даже арим — не брат ариму, ибо вы все глупые самонадеянные животные, решившие, что вы достойны править, а всем остальным нужно лишь пресмыкаться. — Выплюнул Той северянину.

В этот миг воздушный щит пал. Шаманы, скинув грязные лохмотья, попрыгали вниз, приземляясь не немощными стариками, но жилистыми крепкими мужами.

— Ты глуп, как и все твои белые братья. — Сказал тот самый "старец", который час назад держался за руку сопровождающего. — Ты не видишь ничего дальше собственного носа. Корабль твоих друзей уже захватили, и наши воины будут счастливы, развлечь ваших белых женщин. — Криво ухмыльнулся старик. — Заветы Светлого Отца гласят: слабые и глупые умирают, освобождая место умным и сильным. Такова гармония природы. — С этими словами он замахнулся кинжалом и…

Форст предпринял последнюю атаку. Он вложил в неё всё, что у него было. Всю ненависть, всю боль, отчаяние, злость, ярость. Он опять воплощался в то страшное существо с горящими зелёными глазами. Последний удар. Не надо никого жалеть, не осталось тех, кто достоин жалости. Нужно уничтожить всё, забрать с собой как можно большее количество нелюдей…

— Граф? — Илла округлила глаза, увидев бездыханное тело. — Что с ним?

— Он в забытии, — ответил один из улусов, в странных цветастых одеждах, что стоял подле лежащего Форста, грузно опираясь на резной посох. — Между этим миром и иным. Лишь ты можешь его спасти. — Хотя он и говорил на Южном наречии Общего языка, но смысл его слов понять было трудно.

— Я? — Опешила девушка. — Но… как? Я не умею врачевать. Может быть, вы дадите какие-нибудь лекарства, травы, настои?

— Всё, что было в наших силах — мы сделали. Ты спасёшь его. — Настаивал улус.

— Как я это сделаю? — Илла стояла возле тела арима, не зная, что и предпринять.

— Говори с ним, не давай ему уйти. Ты для него словно якорь. Не даёшь ему подняться выше, воспарить к небесам, но и не позволяешь ему опалить крылья, предотвращаешь его полное падение. Он всегда вернётся к тебе по этой нити, что соединяет ваши судьбы. Чем выше будешь ты, тем большего результата достигнет он. Помоги ему. — Вновь, запутал её улус. — Вы связаны, я это вижу. Он всегда будет тянуть тебя за собой вверх. Он поднимет тебя, он поможет. Но и ты помоги ему. Нить, что соединяет души, ещё очень тонка, укрепи её. Но будь осторожна. Связь должна быть гибкой и прочной, устойчивой к разрыву, иначе она попросту закостенеет. Станет палкой погонщика. Этого он не примет.

Речь улуса становилась отрывистой, фразы короче, паузы длиннее. Илла только сейчас заметила, как осунулось его лицо, пропал вызывающий блеск в серых глазах, присущий всем улусам. Он уже не опирался на посох, но просто висел на нём.

— Это ни один человек не примет. — Тихо закончил он свою речь, и его тут же подхватил под руку другой улус, с таким же головным убором, украшенным цветными перьями. Он тоже плохо передвигался, но опираясь друг на друга, они довольно бодро поковыляли в сторону хижины.

А к ней подошёл Той. Испуганный, с влажными глазами, на лице читались переживания за своего названного брата.

— Что сказать шаманы, госпожа? — Голос его, обычно яркий, звучал надтреснуто, сухо, будто он провёл в пустыне без воды пару недель.

— Они сделали, что могли, и теперь его жизнь в моих руках. — Отстранённо произнесла Илла. — Велели разговаривать с ним.

— Тогда почему ты ещё не разговаривать? — Искренне удивился Той.

День первый.

— Я… Я не знаю, что нужно говорить. Они все твердят о том, что только я смогу вам помочь, граф, но я понятия не имею, как это сделать. Я этого не умею. Чем может мужчине помочь девушка восемнадцати лет отроду? Вы, ведь, даже не ранены. Я бы перевязала вас, я умею, но этого не требуется. Они хотят, чтобы я сидела тут и разговаривала. Мне не верится, что это может помочь…

День третий.

— Мой привет вам, сэр Форст. Это снова я, уже третий день. А вы всё так же лежите и не реагируете. Я еле различаю ваше дыхание. Грудь почти не вздымается, а тело стало бледным, слишком бледным. Я не знаю, сколько вы ещё так проживёте. Мне уже осточертело сидеть тут дни напролёт и только и делать, что говорить самой с собой. Вы же даже пошевелиться не можете. Может быть уже и никогда больше не встанешь…

День одиннадцатый.

— Здравствуй, Форст. Я опять пришла. Женщины закончили уход за тобой, и меня впустили. Я тоже ухаживаю, но иногда они меня прогоняют, чтобы помыть тебя. Боятся, что я увижу тебя голым. А я уже видела нагих мужчин, тех же братьев, и ты ничем от них не отличаешься. Если ты меня слышишь, вставай. Вставай, и я буду для тебя делать всё, что захочешь, ну, в пределах разумного, конечно. Ты только вставай. Я помню, как ты смотрел на меня на корабле, а я вела себя, как дура. Во дворце кокетство — неотъемлемая часть этикета, но тут… Тут можно быть самой собой. Ты, ведь, тоже мне понравился. Мы могли бы начать общаться не как благородные дама и кавалер, но как девушка и юноша. Ты только проснись, я обещаю, что мы с тобой…

День двадцатый.

— Шаманы сказали, что надежды почти не осталось. Пошла уже третья неделя, но ты так и не пришёл в себя. Я начинаю подозревать, что тебе на меня наплевать. Наши свидания проходят как-то странно, ты не находишь? Ты всё время молчишь, а я говорю с… почти умершим… Боги, что я говорю! Нет, конечно же, ты жив, милый Форст. Просыпайся, ты хороший, ты не можешь умереть вот так, не сказав ни одной колкости мне на прощание! Не уходи! Я ещё должна тебя отвести в Золотую Рощу, там очень красиво. Я покажу, где в детстве пряталась от слуг, там нас никто не найдёт, даже Смерть…

День двадцать седьмой.

— Наверное, всё действительно зря. Все эти дни прошли напрасно. Можно было бы уже достичь Тарканны, послать весть родным, пара дней и я была бы уже дома, в родном замке. Но… Нет. Я не жалею. Ты меня спас из рук урода под человеческой маской, я тебе очень благодарна за это. Но я представить не могла, что, описанные в романах судьбы прекрасных дам повторю я. Мне было смешно, когда читала про то, как уважаемая леди влюблялась до безумия в своего спасителя, даже если он был не очень красив, дурно пах и донельзя не воспитан. Ты же поломал все стереотипы. И манеры есть, и природой не обделён, и не несёт от тебя, как от загнанной лошади…