Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

Козлов терпеливо дождался конца ужина и только тогда зажег трубку. Курил он жадно, а Лебедев умоляющим взглядом следил за ним.

-- Ну, хватит, Степа, нас ведь двое, -- просил он.

-- Не приставай, сам знаю, когда дать, -- и раз за разом затянулся.

Утром прорвалось солнце. Береговые скалы покрылись полосками ржавых подтеков. Земля, камни парились, и тучи снова грозились дождем. Мы с Павлом Назаровичем сразу же ушли вниз по реке искать Карьку, живого или мертвого. Уровень воды в реке поднялся за ночь почти на метр. Русло переполнилось, порог бушевал, страшно было смотреть. Конь, видимо, погиб, и его снесло далеко вниз. Вернулись ни с чем.

Товарищи уже перетащили груз к палатке, перевели на веревках через реку лошадей. Накормив животных, мы свернули лагерь и сопровождаемые дождем ушли к вершине Березовой речки. Трава, кустарник, хвоя гнулись под тяжестью влаги, почва до отказа напиталась водою. Лошади грузли. Редела тайга, все больше уступая место луговинам. В невысоком травостое много черемши, красовалась алтайская фиалка, белые цветы троечника, душистый майник. Тропа неизменно сохраняла северное направление и вечером подвела нас к подножью Пезинского белогорья. Там проходит и граница леса, обозначенная толстенными кедрами-одиночками. Мы достигли зоны альпийских лугов, которые здесь перемежаются с полосами карликовой березки, ив, рододендронов.

Пезинское белогорье представляет собою небольшой довольно плоский горный барьер и служит продолжением Манского белогорья. На востоке оно упирается в Канские пикообразные гряды. В складках Пезинского белогорья и в озерах берет начало множестве речек, в том числе Пезо, правые истоки Березовой, Тумановка. Главная вершина Пезинского белогорья Зарод, к которой мы стремились, расположена в восточной части белогорья. Под вершиной, с южной стороны, имеется слабо выраженный цирк. В глубине этого цирка лежит продолговатое озеро, из которого вытекает шумливый ключик -- исток Березовой речки. На берегу его отряд и разбил свой последний лагерь.

Отпустив лошадей, мы наскоро поставили палатку и. укрывшись под ней, молча прислушивались, как по крыше барабанил дождь. Длительная непогода принесла сильное похолодание. Пошел снег. Бедные альпийцы, зима их застала в полном цвету, в благоухании. И что же случилось? Не осталось на поверхности фиалок, безнадежно склонили свои головки оранжевые огоньки, повяли зеленые ростки лука, осечки, окружавшие берега озера. А снег все шел, пока не упрятал под собою красочный покров полян.

Ночью я проснулся от стука топора -- это Павел Назарович суетился у затухшего огнища. Ни туч, ни тумана не осталось. Над нами светился звездный купол неба.

-- Не могу уснуть без костра, -- проклятая привычка. И дома мучаюсь, -сказал старик, вздрагивая всем телом.

От лета не осталось и следа. Снег покрыл свинцовой белизною склоны белогорья, распадки и пушистыми гирляндами украсил кедры. Лишь озеро оставалось попрежнему темнобирюзового цвета и от чуть заметного волнения переливалось лунным блеском. Против палатки скучились, понурив головы, лошади. Казалось, только один ручеек, вытекающий из озера, продолжал жить. Пробиваясь по узкому руслу, он, не смолкая, тянет свою однотонную песню.

Восход солнца застал меня с Лебедевым поднимающимся на вершину гольца. Ноги мерзли, было холодно, и мы еле согревались ходом. Снежное покрывало сглаживало шероховатую поверхность белогорья. Ни тумана на горах, ни облаков в небе! Впереди нас ждало горькое разочарование -- высота гольца оказалась незначительной. Ее перекрывали близко расположенные второстепенные гряды Канского белогорья и закрывали собою видимость на восток. Все старания найти хотя бы узкую щель между гольцами, в просвете которых, можно было бы увидеть далекий горизонт, оказались тщетными. Пришлось ограничиться изучением рельефа только Пезинского белогорья и зарисовками горизонтов. Так неудачно кончился наш поход.

К полдню снег согнало и снова запестрели лужайки. Расплылась теплынь. Появился комар. На Пезинском белогорье мы встретили довольно большие площади альпийской лишайниковой тундры. Отсутствие тундры на второстепенных отрогах обусловливается, видимо, наличием россыпей. Пятна тундры прикрыты мелкой щебенкой -- это остатки валунов, разрушенных действием внешних агентов. Растительный покров тундры бедный. В основном здесь лишайники, местами они образуют пушистый ковер из нежно-бледного ягеля. Кустарник приземистый, корявый, чаще не смешанный друг с другом, и растет группами с преобладанием то одного, то другого вида. Наибольшее распространение имеет: брусника, кашкара, различные ивы, иногда крошечных размеров, березка круглолистая. Встречались синие колокольчики, горечавка, патриния с желтыми цветами, собранными в плотном щитковидном соцветии, смолевка, образующая густой дерновник, зубровка алтайская и душистый колосок. Все эти растения селятся разрозненно на влажных местах и не составляют сплошного покрова.

На одной из седловин мы впервые, за все время нашего путешествия, начиная от поселка Черемшанка, увидели лиственницы Маленькие, исхлестанные ветрами, изувеченные стужей, они пришли сюда по северным склонам белогорья из глубокой долины Пезо. Выбравшись наверх, деревья как бы замерли в угрожающих позах. С противоположной стороны седловины лиственниц встречают горбами старые кедры, не пропускающие их на жительство в солнечные долины. Именно там по северным граням Пезинского, Канского, Агульского белогорий и проходят южные границы распространения лиственницы (по отношению Центральной части Восточного Саяна). Отсутствие ее на Кизире и по всем многочисленным притокам, вероятно, объясняется только особенностями почвы. Ибо в борьбе с климатическими условиями это дерево более выносливое и имеет по Сибири наибольшее распространение.

В одиннадцать часов мы уже спускались вниз. Торопились, чтобы в тот же день переправиться на правый берег Березовой речки. Черня повеселел, но еще не мог ходить, ехал на вьюке. После снегопада уровень воды снизился и лошади благополучно миновали опасный брод. Но нас продолжали преследовать неприятности.

Оставалось перевести караван по карнизу. Дальше путь был свободен от препятствий. Лошадей расседлали, кроме кобылицы Звездочки, на которой были почти пустые сумы из-под продуктов да кухонная посуда, привязанная на верх седла. Вначале мы перетащили груз, затем перевели передового коня Соломона. Очередь дошла до Звездочки.

За карнизом, в том самом месте, где ей нужно было сделать небольшой прыжок на верх скалы, лошадь оступилась и повисла на карнизе. Она забилась передними ногами, пытаясь уцепиться за кромку скалы, но сорвалась в пропасть, сделала в воздухе сальто и у самой воды ударилась головою о сливной камень. Поток мгновенно подхватил лошадь и кинул в порог. Вместе с нею чуть не слетел туда и Козлов, пытавшийся удержать ее за повод.

Мы замешкались, затем бросились вниз по тропе с надеждой перехватить на перекате труп Звездочки. Оставшийся на скале Соломон, не видя возле себя лошадей, громко заржал.

Люди находились метрах в трехстах за порогом.

-- Слышишь, сдается мне, конь кричит? -- сказал остановившийся Лебедев.

-- Да это наши на скале, -- ответил я.

-- Нет, прислушайтесь.

Действительно, из-под порога доносился какой-то странный крик, похожий на ржание.

По тропе, догоняя нас, бежал Павел Назарович. Полы его кафтана развевались по ветру, он махал руками и о чем-то предупреждал.

-- Звездочка-то жива, под порогом, -- услышали мы.

-- Не может быть.

-- Кричит, ей-богу, кричит! -- убеждал нас старик.

Мы повернули. Я не верил, чтобы кобылица могла остаться живой, падая с тридцатиметровой скалы, да еще на каменную площадку. И что же? Действительно, под самым порогом ржала лошадь, как бы отвечая на крик Соломона. Но попасть к ней было не так просто.

Порог проходит в узкой щели, и вода, падая с трехметровой высоты, образует широкий омут. Справа, где мы находились, в скале было большое углубление, охраняемое снизу и сверху неприступными скалами. Оттуда-то и доносился крик лошади. Попасть к ней можно было только вплавь, снизу, пользуясь обратным течением омута. Снова связали вьючки, и Козлов, раздевшись, поплыл с концом веревки. Мы очень волновались.

Через несколько минут из-за скалы показалась голова Козлова. Мы дружно потянули веревку.

-- Да ведь это Карька! -- крикнул Павел Назарович, и все остолбенели.

Действительно, следом за Козловым плыл Карька, а не Звездочка, как мы ожидали. Теперь все стало понятным.

Карька, сбитый водою, как оказалось, не погиб в пороге, а был выброшен на берег в углубление скалы. Оттуда ему никогда бы не выбраться без помощи человека. Не подними крика Соломон, на который откликнулся Карька, мы прошли бы с караваном мимо, а конь остался бы, обреченный на голодную смерть. После осмотра оказалось, что у коня не было ни царапины, ни единого ушиба, но голод основательно подтянул ему бока.