Безжалостные Существа - Джей Ти Джессинжер

Значимость.

Эта связь, которая у нас есть прямо сейчас, – единственное, что имеет значение, потому что это единственное, что останется, когда все остальное исчезнет. Ничто ничего не значит, потому что в конце концов все это отпадает.

Кроме этого.

Я знаю, что унесу этот момент с собой в могилу… что бы ни произошло потом.

Когда я прихожу в себя, я плачу.

Мой любовник знает, что делать.

Быстро развязав мои руки, Кейдж тихо шепчет мне нежные слова похвалы и преданности. Он снимает повязку, заворачивает меня в одеяла и заключает в объятия. Кейдж укачивает меня, его руки и ноги обвиваются вокруг моего тела, его тепло и сила служат бальзамом для моего измученного разума.

С ним я чувствую себя в безопасности. В безопасности и под защитой, которые может дать только он.

Когда я засыпаю в его объятиях, измученная, Кейдж остается со мной, пока я снова не просыпаюсь через несколько часов, щурясь от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь жалюзи спальни.

— Привет, — бормочет он, улыбаясь мне одними глазами.

— Привет, — шепчу я в ответ, мое сердце расширяется.

— Ты голодна?

— Я бы не отказалась чего-нибудь пожевать. А ты?

— Сожрал бы лошадь.

— У меня лошадь как раз вся вышла. А как насчет блинчиков?

— Звучит фантастически. Все, что удерживает тебя подальше от духовки.

Какое-то время мы улыбаемся друг другу, а потом оба начинаем смеяться.

Проходит немало времени, прежде чем мы перестаем смеяться.

29

Нат

В тот день между мной и Кейджем что-то изменилось.

Мы не говорим об этом, но это есть, – осознание подобно разряду тока, осознание того, что мы вышли за пределы того, чем мы были раньше, на новую, более запретную территорию.

Мы предвосхищаем слова друг друга. Мы заканчиваем предложения друг за друга. Эмоции передаются одним лишь взглядом. Мы проводим неделю между Рождеством и Новым годом вдвоем в моем доме, разговариваем, едим, смотрим старые фильмы и занимаемся любовью.

Это рай.

И, как всякий рай, он имеет свои пределы.

Когда я просыпаюсь холодным снежным утром третьего января, я лежу в постели в объятиях Кейджа. Он уже проснулся и смотрит на меня темным, пристальным взглядом, но в его глазах есть что-то еще, что заставляет мое сердце трепетать.

Я шепчу:

— Ты уезжаешь?

— Вернусь так быстро, как смогу.

Я закрываю глаза и прижимаюсь к нему, желая, чтобы это продлилось еще немного. Но слишком быстро Кейдж вылезает из постели и одевается.

Я сажусь на кровати и подтягиваю колени к груди, наблюдая за ним, мои легкие сжимаются. Я знаю, что так будет всегда, и чувствую укол грусти, такой сильный, что у меня перехватывает дыхание. Но когда Кейдж снова поворачивается ко мне, я опускаю взгляд на простыни, чтобы скрыть глаза.

Он тоже не хочет покидать меня. Просто, как дважды два. Заставить его чувствовать себя виноватым не поможет ни одному из нас.

Стоя на краю кровати, он притягивает меня к себе. Я обнимаю Кейджа за талию и кладу голову на его твердый пресс, пока он гладит мои волосы.

— Когда у тебя снова начинаются занятия?

— На следующей неделе.

Жаль, что школьные каникулы не короче, потому что без работы, к которой можно вернуться, я не знаю, что буду делать со всем своим дополнительным временем теперь, когда он уйдет.

Кейдж обхватывает мое лицо ладонями и поворачивает его так, чтобы я смотрела на него. Его глаза затуманены; голос звучит очень мягко.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что даешь мне то, ради чего стоит жить.

Кейдж наклоняется и нежно целует меня в губы. Не говоря больше ни слова, он поворачивается и выходит.

Я сижу на кровати, где он оставил меня, и слушаю, как его шаги удаляются по дому. Входная дверь открывается и закрывается, и он уходит.

Зная, что меня ждет будущее с такими маленькими разбитыми сердцами, как это, я изо всех сил стараюсь не дать волю слезам. Затем я делаю глубокий вдох, сбрасываю одеяло, встаю, расправляю плечи и направляюсь в душ, чтобы начать свой день.

Нет смысла погрязать в страданиях. Это не служит никакой цели и в конце концов ничего не меняет.

Если кто и знает это хорошо, так это я.

~

Я занимаюсь стиркой. Убираю дом сверху донизу. Я быстро прохожу вокруг квартала. К тому времени, как стрелка часов приближается к пяти часам, я чувствую себя лучше, уверенная, что пройдет совсем немного времени, прежде чем Кейдж вернется, и этот кислый маленький узелок в моем животе сможет расслабиться.

Когда звонит мой сотовый, я нахожусь на кухне и наливаю себе бокал вина. Я хватаю телефон с того места, где он заряжается, на столешнице. Когда я вижу номер на дисплее, я вне себя от радости.

— Слоан! Ты жива!

Она смеется.

— Конечно, я жива, динь-а-лин. То, что мы не разговаривали десять дней, не значит, что я лежу где-то в канаве.

— Откуда мне было это знать? Ты позвонила мне не для того, чтобы поздравить с Новым годом. Или уже Рождеством.

Она снова смеется.

— Привет, дырявая башка, познакомься с дырявой башкой. Ты мне тоже не звонила, кстати.

Ухмыляясь, я говорю:

— Я была немного занята.

— О, правда? Расскажи. Твоя матка уже выпала, учитывая то количество ударов, которые ей пришлось принять на себя?

— Сначала ты. Как Ставрос? Где ты сейчас? Африка? Белиз?

Я слышу улыбку в голосе Слоан, когда она отвечает.

— Ближе. Подойди к входной двери.

Я разворачиваюсь и спешу через весь дом, распахиваю входную дверь и вижу, что она стоит на моем крыльце с телефоном у уха и улыбается мне.

Одетая в ослепительно ярко-розовый лыжный костюм в комплекте с белыми сапогами на меховой подкладке и соответствующей меховой белой шапкой, она выглядит так, словно только что вернулась с завоевания золотой медали на зимних Олимпийских играх.

Мы обнимаемся и начинаем смеяться.

— Я скучала по тебе!

Все еще смеясь, Слоан отстраняется.

— Знаю. Это так ужасно быть без меня. Но я уверена, что ты, должно быть, была занята своим жеребцом.

Слоан оглядывает меня, заглядывая в дом через открытую дверь.

Мое лицо вытягивается.

— Он уехал сегодня утром.

Она сухо говорит:

— Не без того, чтобы сначала пометить свою территорию,